Гюстав Флобер - 12 шедевров эротики

• Название: 12 шедевров эротики
• Автор: Гюстав Флобер
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2016

То, что ранее считалось постыдным и аморальным, сегодня возможно может показаться невинным и безобидным. Но мы уверенны, что в наше время, когда на экранах телевизоров и других девайсов не существует абсолютно никаких табу, читать подобные произведения — особенно пикантно и крайне эротично. Ведь возбуждает фантазии и будоражит рассудок не то, что на виду и на показ, — сладок именно запретный плод. "12 шедевров эротики" — это лучшие произведения со вкусом "клубнички", оставившие в свое время величайший след в мировой литературе. Эти книги запрещали из-за "порнографии", эти книги одаривали своих авторов небывалой популярностью, эти книги покорили огромное множество читателей по всему миру. Присоединяйтесь к их числу и вы!

---

Она улыбнулась:

— Ах, да! Она действительно очень подходит.

Потом, помолчав немного, она прибавила:

— Я думаю о продолжении, которое ты должен был написать тогда и которое… ты бросил, не окончив. Мы могли бы теперь за него взяться. Это дало бы нам превосходную серию статей, очень своевременных.

Он ответил, усаживаясь перед тарелкой супа:

— Отлично, теперь этому ничто не помешает, когда рогоносец Форестье отправился на тот свет.

Она резко ответила сухим, оскорбленным тоном:

— Эта шутка более чем неуместна, и я прошу тебя положить этому конец. Я терплю ее и так слишком долго.

Он хотел иронически возразить, но в это время ему подали телеграмму, содержавшую всего одну фразу без подписи: «Я совсем потеряла голову, простите меня и приходите завтра в четыре часа в парк Монсо».

Оп понял и, внезапно преисполнившись радости, сказал жене, опуская телеграмму в карман:

— Я больше не буду этого делать, дорогая. Это глупо, признаюсь.

И он принялся за обед.

Во время еды он повторял про себя эти слова: «Я совсем потеряла голову, простите меня и приходите завтра в четыре часа в парк Монсо». Итак, она уступила. Ведь это означало: «Я сдаюсь, делайте со мной, что хотите, где хотите и когда хотите».

Он засмеялся. Мадлена спросила:

— Что с тобой?

— Ничего особенного, я вспомнил одного священника, которого только что встретил, — у него была презабавная физиономия.

На другой день Дю Руа явился на свидание точно в назначенное время. На всех скамьях парка сидели люди, изнемогавшие от жары, и равнодушные няньки, которые, видимо, мечтали, пока дети играли песком на дорожках.

Г-жу Вальтер он нашел среди искусственных руин, возле которых был источник. Она ходила вокруг небольшой колоннады с беспокойным и подавленным видом. Как только он с ней поздоровался, она сказала:

— Сколько народу в этом саду!

Он обрадовался предлогу:

— Да, это правда; хотите, пойдем куда-нибудь в другое место?

— Но куда же?

— Все равно куда. Сядем хотя бы в карету. Вы опустите занавеску с вашей стороны и будете в безопасности.

— Да, пожалуй, так будет лучше; здесь я умираю от страха.

— Хорошо, через пять минут вы найдете меня у выхода на бульвар. Я вернусь с экипажем.

И он быстро удалился.

Как только они очутились в карете, она тщательно задернула окошечко со своей стороны и спросила:

— Куда вы велели кучеру нас везти?

Жорж ответил:

— Не беспокойтесь ни о чем, он знает.

Он дал кучеру адрес своей квартиры на Константинопольской улице.

Она продолжала:

— Вы не можете себе представить, как я страдаю из-за вас, как я терзаюсь и мучаюсь. Вчера я обошлась с вами жестоко в церкви, но я хотела во что бы то ни стало бежать от вас. Простили ли вы меня?

Он сжал ее руки:

— Да, да, чего бы я вам не простил, любя вас так, как люблю!

Она смотрела на него умоляющим взглядом:

— Послушайте, вы должны мне обещать, что будете уважать меня… что вы не… Иначе я не смогу с вами больше видеться.

Сначала он ничего не ответил; на губах его играла тонкая улыбка, которая так волновала женщин. Потом он прошептал:

— Я ваш раб.

Тогда она начала ему рассказывать, как она впервые поняла, что любит его, узнав, что он собирается жениться на Мадлене Форестье; она припоминала разные подробности, мелочи, дни.

Внезапно она замолчала. Карета остановилась. Дю Руа отворил дверцу.

— Где мы? — спросила она.

Он ответил:

— Выйдите из экипажа и войдите в этот дом. Там нам будет спокойнее.

— Но где мы?

— У меня. Это моя холостая квартира, которую я снова нанял, на несколько дней… чтобы иметь уголок, где мы могли бы встречаться.

Она ухватилась за подушки экипажа, в ужасе при мысли о свидании с ним наедине, и пролепетала:

— Нет, нет, я не хочу! Я не хочу!

Он произнес решительным топом:

— Клянусь вам, что буду относиться к вам с уважением. Выходите. Видите — на нас смотрят. Вокруг уже собирается народ. Скорее, скорее, выходите.

И повторил:

— Клянусь, что буду относиться к вам с уважением.

Торговец вином с любопытством смотрел на них, стоя в дверях своей лавки. Ее охватил страх, и она бросилась в подъезд. Она хотела подняться по лестнице. Он удержал ее за руку:

— Это здесь, внизу.

И втолкнул ее в свою квартиру.

Заперев дверь, он набросился на нее, как хищник на добычу. Она отбивалась, боролась, лепетала:

— О боже мой!.. боже мой!..

Он целовал ее шею, глаза, губы с такой страстью, что она не могла уклониться от его бешеных ласк; и, отталкивая его, избегая его поцелуев, она против воли возвращала ему их.

Вдруг она перестала сопротивляться и, побежденная, покорная, позволила ему раздеть себя. Он искусно и проворно снял с нее одну за другой все принадлежности туалета с ловкостью опытной горничной.

Она вырвала из его рук корсет, чтобы спрятать в нем лицо, и стояла, вся белая, посреди сброшенной к ногам одежды. Он оставил на ней только ботинки и перенес ее на руках в постель. Тогда она прошептала на ухо:

— Клянусь вам… клянусь вам… что у меня никогда не было любовников… — точно молоденькая девушка, которая говорит: «Клянусь вам, что я невинна».

И он подумал: «Вот уж это мне, право, совершенно безразлично».

V

Наступила осень. Дю Руа провели в Париже все лето и во время непродолжительного роспуска палаты вели в «Vie Française» энергичную компанию в пользу нового кабинета.

В первых числах октября обе палаты уже собирались возобновить свои заседания, так как положение дел в Марокко принимало угрожающий оборот.

В сущности, в возможность экспедиции в Танжер не верил никто, несмотря на то, что в день закрытия парламента депутат правой, граф де Ламбер-Саразен, в остроумной речи, вызвавшей аплодисменты даже центра, предложил по этому вопросу пари, подобно тому как это сделал когда-то знаменитый вице-король Индии; он ставил свои усы против бакенбардов председателя совета министров, утверждая, что новый кабинет неминуемо должен будет последовать примеру прежнего и послать в Танжер войска, как раньше была послана армия в Тунис, — из любви к симметрии, потому же, почему ставят на камин две вазы, а не одну, он прибавил: «И в самом деле, Африка служит для Франции камином, милостивые государи, — камином, в котором сгорают наши лучшие дрова, — камином с сильной тягой, который разжигается банковыми билетами.

Вы позволили себе художественный каприз и украсили левый угол этого камина дорого стоящей тунисской безделушкой, — вот увидите, что г-н Марро захочет уподобиться своему предшественнику и украсить правый угол безделушкой мароккской».

Эта речь, произведя сенсацию, послужила Дю Руа темой для десятка статей об алжирской колонии, для той самой серии статей, которая прервалась после его первого выступления в газете, и он энергично поддерживал в них идею военной экспедиции, хотя и был убежден, что она не осуществится. Он задел патриотическую струнку и бомбардировал Испанию целым арсеналом презрительных выражений, обычно употребляемых против любого народа, интересы которого идут вразрез с нашими.

«Vie Française» сделалась влиятельным органом благодаря своим всем известным связям с правительством. Она сообщала политические новости раньше всех остальных, самых серьезных газет, между строк намекала на намерения дружественных ей министров, и все парижские и провинциальные газеты черпали из нее сведения. Ее цитировали, ее боялись, ее начинали уважать. Теперь это был уже не подозрительный орган шайки политических аферистов, а признанный орган кабинета. Ларош-Матье был душою газеты, Дю Руа — его рупором. Старик Вальтер, бессловесный депутат и изворотливый издатель, владел искусством стушевываться, а сам, как говорили, делал втихомолку грандиозные дела с мароккскими рудниками.

Салон Мадлены сделался влиятельным центром, где собиралось каждую неделю несколько членов кабинета. Даже президент совета два раза обедал у нее; а жены государственных людей, не решавшиеся прежде переступать ее порога, хвастались теперь ее дружбой и посещали ее чаще, чем она их.

Министр иностранных дел распоряжался у него в доме, как хозяин. Он приходил в любое время, приносил телеграммы, сведения, справки, которые диктовал то мужу, то жене, точно они были его секретарями.

Когда Дю Руа после ухода министра оставался наедине с Мадленой, он возмущался поведением этого посредственного выскочки. В голосе его слышалась угроза, а в словах язвительные насмешки.

Но она презрительно пожимала плечами, повторяя:

— Добейся того же, чего добился он. Сделайся министром — и тогда важничай. А пока что лучше помолчи.