Анджей Стасюк - На пути в Бабадаг

• Название: На пути в Бабадаг
• Автор: Анджей Стасюк
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-696-9

Анджей Стасюк — одна из ключевых фигур современной польской прозы. Русскому читателю известны его роман «Белый ворон», повесть «Дукля», рассказы и эссе. «На пути в Бабадаг» — повествование о путешествии по Центральной Европе, включающее элементы приключения, эссеистики, путевой прозы. Польша, Словакия, Венгрия, Румыния, Словения, Албания, Молдова — автор пересекает их на машине, автостопом, на поезде, пешком. Порой он возвращается к увиденным ранее местам, заново осознавая себя самого в первую очередь как центральноевропейца. После 1989 года вопрос «европейскости» или «центральноевропейскости» этих стран встал достаточно остро. Для польского сознания принадлежность к Европе, самоидентификация с ней — больная и сложная тема, включающая в себя множество переживаний: ностальгию, мечту, скрытые комплексы и прочее. А. Стасюк уже обращался к этой проблеме, однако впервые он делает это на столь огромном, разнообразном и увлекательном материале. Кроме того, здесь писатель сознательно отказывается от соотнесения Центральной Европы с Западом и Востоком. Он описывает это пространство, не защищенное от исторической стихии, неустойчивое, непостоянное, с размытыми границами, как не просто уникальное, но словно бы единственное на свете.

---

Слово «Shqiperia» происходит от глагола «shqiptoj» — «говорить понятно, на нашем языке». Языке, которого никто не понимает.

Молдова

В длину страна не превышает трехсот километров, в ширину — ста тридцати. Выстроенный из серого бетона пограничный переход Леушень пуст. Женщина в форме берет паспорта и исчезает минут на пятнадцать. Здесь проезжают только молдаване и румыны, и, пожалуй, никогда по собственной прихоти. Дальше, по правую руку, на обрыве — деревня. Некоторые дома покосились, от других остались одни развалины. Оползень унес несколько десятков дворов. На уцелевшем клочке почвы стоит церковь, на фоне неба виден ее силуэт. Холмы длинные, плоские и зеленые. Кое-где в долинах видны деревни. Издали они напоминают таборы. Дома одинакового размера, одинаковой формы, одинакового цвета, под одинаковыми этернитовыми крышами. Напоминают палатки из выцветшего полотна. Ничего отдельно стоящего. Одна группа, потом другая. Бесконечность зелени и седое пятно скученных хозяйств, снова зелень, зелень и зелень — и снова горсть цементных угловатых построек, выстроившихся вдоль незримой линии.

Средняя зарплата — двадцать пять долларов. Доллар — это примерно тринадцать молдавских леев. Молдавские купюры маленькие и блеклые. На лицевой стороне всегда изображен Стефан III Великий,[57] на обратной — какая-нибудь достопримечательность. Церковь или монастырь. Достопримечательностей в Молдавии около ста тридцати штук. Их перечень умещается на одной странице формата А4 в атласе Молдавии, который я купил в Кишиневе. Половина датируется XIX–XX столетием.

Купюры обычно ветхие. Довольно долго я гадал, как с ними управляются банкоматы. Они выдавали мне стопки замусоленных, протершихся, надорванных и захватанных бумажек, но ни разу не ошиблись. Раньше я думал, что банкомат умеет пересчитывать только новые или почти новые купюры, во всяком случае, они должны сохранять хоть какую-то жесткость. Есть еще мелочь, хотя она не очень в ходу. Однако пятьдесят бани очень красивы. На аверсе этой небольшой монеты цвета матового золота — две виноградные грозди, беспомощный намек на изобилие. Самые дешевые папиросы «Астра» стоят около двух леев; самые дорогие, «Мальборо», — около шестнадцати.

В Кагул идет автобус с Юго-западного автовокзала. Это уже окраина Кишинева — заканчиваются блочные дома, и начинается монотонность холмов. Под жестяной крышей стоит один автобус. Юг беден, как церковная мышь. Юг — это конец света, уехать отсюда можно разве что в румынский Галац.

Молдавия напоминает континентальный остров. Чтобы иметь хоть какой-то выход к воде, Украина недавно выделила ей пятьсот метров дунайского берега неподалеку от Джурджулештя на самом юге. А пока огромные грузовики, чтобы достичь вожделенного Берлина и Франкфурта, вынуждены тащиться через Украину и Польшу. Пассажиры автобуса в Кагул очень доброжелательны. Угощают фруктами. И сами охотно угощаются украинским пивом под названием «Черниговское» из литровой пластиковой бутылки. Расспрашивают обо всем и рассказывают о себе. Единственное, что недоступно их пониманию, — зачем ехать в Кагул или куда бы то ни было. «Ведь у нас ничего нет», — твердят они.

В тот день, когда Господь раздавал народам землю, молдаванин проспал. Проснулся, когда все уже закончилось. «Как же мне быть, Господи?» — спросил он печально. Господь Бог взглянул сверху на заспанного и расстроенного молдаванина и задумался, однако ничего путного не приходило ему в голову. Земля была уже поделена, и Господь не мог оспаривать собственные решения, а тем более заниматься переселениями. В конце концов он махнул рукой и сказал: «Ладно, ничего не поделаешь. Пойдем, будешь жить со мной в Раю». Так гласит легенда.

Когда едешь в Кагул или какое-нибудь другое место, начинает казаться, что именно так оно и было. Монотонность ассоциируется с вечностью. Повсюду зелено, повсюду плодородно, пейзаж волнится, горизонт поднимается и опадает, открывая глазу только ожидаемое, словно оберегает от разочарований. Виноград, подсолнухи, кукуруза, редкие животные, виноград, подсолнухи, кукуруза, стада коров и овец, порой сады и обязательно — ряды ореховых деревьев по обе стороны дороги. В пейзаже отсутствуют пробелы, внезапно оборванная непрерывность, не встречая подвоха, воображение вскоре погружается в дрему. Вероятно, что-нибудь здесь происходило сто, двести и триста лет назад, но события не оставили никаких следов. Жизнь впитывается в землю, растекается, разбавленная атмосферой, тлеет спокойно и медленно, словно убеждена в собственной бесконечности.

Остановка была в Чимишля. Запомнить это невозможно. Так, какое-то небытие, на мгновение попытавшееся прикинуться автобусным вокзалом. Бетонный майдан, с одной стороны простирается загородный пустырь, с другой — стоит здание. Серость, пыль и жара. Кран для пива в баре — трубка с резиновым шлангом, обвязанным проволокой, а дальше, в глубине, все слеплено по воле случая, прихоти наслаивающихся друг на друга предметов. Не то квартира, не то склад рухляди, темно, тесно и низко, приваренные друг к другу железные прутья, жесть, ламинат, все разом, все изначально порченое, дабы не беспокоиться и жить спокойно. Отчаяние отвергнутой материи. Люди сидели, ели, пили и ждали, но казались обнаженными — того и гляди, поранятся о какой-нибудь острый край.

На перекрестке ждал запряженный в тележку ослик. Вокруг было безлюдно, и только где-то дальше и ниже, там, где заканчивались кукурузные поля, серела бетонная деревня. Из автобуса вышла женщина. Она тащила за собой проволочную конструкцию на двух колесиках. К ней была привязана небольшая сумка. И то и другое, похоже, самодельное. Женщину встречала девушка. Они обнялись, точно после долгой разлуки. Потом уселись в тележку. Они были больше, чем вся упряжка вместе взятая. Коричневый осел направился к деревне. Казалось, они просто играют, потому что повозка была крошечная. Словно украденный где-то фрагмент детской карусели.

Что сказать о Кагуле? От Кагула несколько километров до румынской границы, а после надо ехать берегом Дуная до Галаца. Эта близость границы ощущалась на центральной улице Кагула. Проезжали гудевшие басом машины, за столиками перед кафе грелись печальные короли жизни. Они заказывали молдавский коньяк и пили его стаканами, с безучастным видом. Шевелились только губы. Все прочее оставалось неподвижным раз и навсегда. Они поправляли золотые цепи и оглядывались — все ли смотрят. Даже мотор не глушили, чтобы каждому было ясно — экономить бензин им ни к чему. Так выглядел Кагул. Пограничное захолустье, нервическая ленца различного рода пройдох и нарезание кругов от скуки.

В парке возле белой церкви мужик выдавал напрокат багги.[58] Он сидел за письменным столом в тени дерева и переворачивал стеклянные песочные часы. Дальше город незаметно превращался в деревню. Отличие было только одно — теперь деревья возвышались над домами. Козы щипали траву у памятника героям-партизанам с огромными бетонными лицами. В близлежащем магазинчике горел средь бела дня желтый свет. Вошли трое мужчин, и женщина за стойкой поставила перед ними рюмки с водкой. Тогда я сообразил, что это не магазин, а бар.

На площади перед гостиницей всю ночь грызлись собаки. Грызлись и выли. На рассвете начали подъезжать машины с товаром. Это был базар. Еще там стояли снятые с колес железнодорожные вагоны. Они служили складами и магазинами. С шестого этажа открывалась панорама безудержного изобилия. Все сверкало и переливалось на солнце. Полиэтилен, пластик, целлофан, стекло и металл. Огурцы и помидоры. Арбузы и дыни. Чуть позже я спустился вниз и, подойдя поближе, увидел, что у них есть все жизненно необходимое. Брючные ремни и золотистая кукуруза, банки для маринования и бочки для квашения. Музыка не умолкала. Женщины сидели над товаром неподвижно, сложив руки под передником. Словно у себя дома или на лавочке у калитки. Я заметил, что там вообще было мало жестов и много ожидания.

Хозяин синего «рено» не желал ехать за двадцать евро. Он сказал, что дороги плохие и машины ломаются. Требовал тридцать плюс бензин. Одет он тоже был во все синее, аккуратный.

Следующим стоял старый «жигуленок». Такой старый, что цвет я не запомнил. Водитель был крупный, толстый и о своем внешнем виде не слишком беспокоился. Сказал, что готов ехать и что зовут его Миша. Ему было около пятидесяти. Мы выехали из Кагула. Дорога плавно поднималась на холмы, вокруг лежали виноградники и кукурузные поля. Деревни начинались внезапно и кончались точно ножом отрезанные. Миша говорил, что жизнь стала совсем плохая. Поминал Сталина, хоть и не мог его помнить. Сталин заслуживал доброго слова, потому что расстреливал воров. Так утверждал Миша. Он полагал, что проблема сегодняшней Молдавии — воровство, ибо Молдавия целиком и полностью украдена у простого человека. При советской власти, когда все было общим и ничьим, проблема кражи не стояла. Как и все прочее, она была общим достоянием. Крали все, но никто ничего не терял. Сегодня крадут только самые богатые и очень следят, чтобы этого не делали бедные, потому что изобрели собственность. Ее изобрели во вред обычному человеку, у которого ничего нет. Так считал Миша — он говорил по-русски.