Иван Кратт - Великий океан

• Название: Великий океан
• Автор: Иван Кратт
• Издательство: Военно-морское издательство Военно-морского Министерства Союза ССР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1951

Историческая дилогия «Великий океан», написанная русским советским писателем И. Ф. Краттом (1899–1950), рассказывает об отважных землепроходцах, вышедших в конце XVII века на берега Аляски и пытавшихся закрепиться в Северной Калифорнии, где в 1812 году было основано русское поселение под названием «Росс» (т. е. «русский»), нынешний Форт-Росс в штате Калифорния США. Писатель создал колоритный образ Александра Андреевича Баранова (1746–1819), первого правителя русских поселений в Америке. Роман состоит из двух книг: «Остров Баранова» и «Форт Росс».

Текст романа приводится в ранней редакции (1951 год, Военно-морское издательство Военно-морского министерства Союза ССР) и отличается от более поздних изданий.

---

— Было, да прошло, и миновать может, — говорил он, выбирая из бороды желтые стружки.

В ту проклятую ночь сгорели заготовленные для нового корабля две бухты каната, и это несчастье старик считал своей оплошностью.

Корабль вырастал на стапелях пузатый и пока неуклюжий, но строители уже видели, что спущенный в море, с полной оснасткой, бриг вызовет одобрение любого знатока. И это будет первенец, построенный своими руками на новой родине.

Павел проводил на верфи половину дня.

С литьем тоже дела налаживались. В литейной орудовал Афонин, сосед Наплавкова, старик, подобравший индейскую девочку. Когда-то очень давно пришлось ему зимовать на Урале на одном из заводов Демидовых. В громадной каменной печи плавили руду. Потом, после тяжкого дня, парни сразу валились спать, а востроносый, в чужом полушубке, Афонин пробирался в соседний сарай, где беглый монах и двое подручных месили на завтра формовочную глину.

Топилась печь, коптили лучины. Афонин садился на еловый обрубок и, словно нахохлившийся воробей, следил за искусными движениями бывшего соловецкого дьякона. Он мог сидеть так всю ночь. Нравились и сырая формовочная, и обожженные красные человечки, которых для шутки лепил расстрига.

Однажды монах смастерил глиняную модель монастыря с церквами, оградой, а пушки и колокола были им же отлиты из меди. В другой раз подручные показали Афонину большой ком глины, прикрытый мешковиной. Изумленный литейщик увидел знакомые черты хозяйского лица, намеченные скупо, но сильно и как-то необычайно резко. Будто монах хотел вылепить одну жестокость.

Весной соловецкий дьякон утопился, Афонин побрел в Охотск. С той поры сменилось много лет, много растаяло снегов…

Старик взялся отлить две каронады и главный колокол для новой церкви.

Давнишний литейщик и китобой сам топтал тонкими, в синих прожилках, ногами глину, сушил песок, сколачивал плахи для форм. Все дни проводил здесь, домой наведывался редко, а последнее время решил и ночевать возле своих сооружений — трудно было оторваться.

Уналашку он тоже забрал сюда. После стычки с Гедеоном старик не решался оставлять ее одну в казарме. И девочка всякий раз пугливо жалась к нему, если он собирался куда-нибудь уходить. Маленькая индианка не дичилась только своего спасителя, безошибочно чуяла сердцем невысказанную ласку.

Девочка была и его единственной пособницей. Темнолицая, проворная, как белка, подкидывала она в огонь сучья, выгребала золу. Труд и привычка множества поколений сказывались в ее быстрых неустанных движениях. Радость быть здесь, близко к лесу, камням и запахам болот и трав, усиливала старание. Она чувствовала себя почти счастливой. Дым горевших веток, закопченные бревна напоминали барабору, выстроенную отцом. Не хватало лишь тотемов — досок с изображением солнца и горного козла — знаков рода, поставленных у входа в жилье.

Таская сучья, Уналашка тихонько смеялась и два раза ударила себя по надутым щекам. Так была довольна.

Баранов приказал поставить литейню за палисадом, у края лесной прогалины. Отсюда недалеко было ходить за рудой в один из каньонов и безопасней на случай пожара. Индейские женщины носили куски породы в травяных корзинах, таскали уголья. Двое креолов жгли толстые еловые стволы.

Крестник правителя стал по-настоящему хозяином форта. К власти он не стремился, но и не отстранял ее. Он попросту не задумывался над этим. Ненасытность жизни молодого выздоравливающего тела требовала деятельности, движения. Окреп духом. Лещинский хранил ключи, принимал вечерний и утренний рапорты по крепости, но промышленные и островитяне тянулись за всеми нуждами к Павлу.

— Непокорный, — сумрачно говорил Лещинскому Ананий, барабаня короткими белесыми пальцами по набалдашнику посоха. — Ты, государь мой, волю ему дал.

Лещинский срывал злость на Луке, на подвернувшихся алеутах, часами заставлял зверобоев ждать у лабаза выдачи огневых припасов, приемки шкур. Однако с Павлом был по-прежнему ласков и смиренен и всякий раз старался подчеркнуть свою преданность Баранову.

Только теперь Павел как следует начинал разбираться в грандиозных замыслах и планах правителя, понял, почему петербургский сановник Резанов, посланный почти судить, горячо поддержал все его начинания, и необычайная теплота, гордость и восхищение охватывали сердце. Снова всплывали в памяти навигационные карты, промеры, отправка судна вдоль неизведанных берегов…

Все это было в бумагах Баранова. Правитель собирался возить лес в Калифорнию, лед на Сандвичевы острова. Собирался разводить скот, сеять пшеницу в долинах Кордильеров. Открыть постоянную торговлю, построить города и селения, научить индейцев пахать и сеять, плотно и навсегда осесть на новой земле. Он видел, что при таком истреблении пушного зверя о промыслах скоро придется забыть. С горькой иронией писал он в главное правление, пытаясь рассеять сказку «почтенного наблюдателя», случайного гостя колоний, спешившего заверить акционеров, что «бобров перебьют всех тогда, когда у Ново-Архангельска выловят всю треску». Торопливость и беспечность невежды. С искренней скорбью узнал он о смерти в Красноярске Резанова, так и не добравшегося до Петербурга. Новые люди, желавшие расцвета колоний, многое потеряли от его гибели.

Читая ответы Баранова, юноша угадывал невысказанную боль и переживал ее вместе с правителем, своим приемным отцом… Он тянулся теперь к нему еще сильнее прежнего. Разум прощал даже казнь пятерых заложников. А потом снова овладевало им чувство раздвоенности и при воспоминании о казни остро ныло сердце…

* * *

Светило солнце. Утих ветер — падей, дующий из горных каньонов, молчал лес. Ясное утро занялось над крепостью. День обещал быть светлым, редким в этом краю.

«Амур» подошел почти к самым блокшивам. Отлив еще не начинался, высокая вода окружала поросшие лесом зеленые острова, укрывала береговую гальку. Носились чайки.

Корабль заметили с палисадов, когда он проходил мимо крайнего острова. Судно узнал Афонин. Старик готовил к отливке последнюю каронаду и уже несколько суток не покидал формовочной.

Отложив лопату, он почти бегом направился к форту, крикнул на ходу часовым, затем торопливо пошел к церкви. Гулкий праздничный звон поплыл над крепостью, над тихим утренним лесом, берегом и скалами, над залитой солнцем водой. Раскатилось эхо, уходя все дальше в глубину края, в сумеречные пустынные горы.

Колокол звонил так в первый раз, до сих пор его только пробовали. Архимандрит берег эффект для торжественного богослужения в день открытия храма. Кровлю, наконец, закончили, монах разослал гонцов по всей округе сзывать крещеных дикарей воздавать хвалу богу. Правителя Ананий решил не дожидаться.

— Мирские дела далеки от господа, — сказал он Павлу полушутя и как-то вскользь, словно не придавал этому особого значения.

…Баранов сошел на берег. «Амур» — десятипушечный бриг, старый, с изъеденным килем корабль, второй раз бросил якорь в Ново-Архангельском порту. Удача сопутствовала мореплавателям. Переход был проделан в шестьдесят дней, океан по-настоящему оказался тихим. Немного потрепала буря у Алеутской гряды, но Петрович знал там каждую щель, и «Амур» отстоялся в закрытой бухте.

Пять месяцев отсутствовал правитель. Сто пятьдесят дней и ночей провел он вдали от завоеванной потом и кровью, ставшей родной полосы необжитой земли. Помыслы, устремления, самое дорогое и близкое оставалось здесь, на диком камне, на утесах и скалах, среди вечной лесной дремоты… Сила молодости, все его зачинания… Сколько раз он боялся за эти долгие дни, что, может быть, опять не застанет ничего…

Правитель ступил на берег. Оранжевое солнце блестело поверх горных сосен, изумрудом отсвечивало небо. Грозной и немой казалась крепость, горели жерла медных пушек… И вдруг чистый, давно забытый звон всколыхнул тишину. Форт отвечал своему правителю.

Баранов медленно опустился на колени.

— Россия! Свое, родное!..

Потом увидел бегущих со всех сторон промышленных, поселян и впереди всех взволнованного, возмужавшего Павла…

После полудня на рейде показался еще один корабль. Спустя некоторое время — второй. Это возвращался из Кантона Кусков.

Сколько радости за один день!

В первый раз правитель не стыдился слез.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ПРАВИТЕЛЬ ВСЕЯ АМЕРИКИ

Глава первая

На площади и у казарм пылали факелы, смоляные бочки. По углам строений форта курились плошки, горели на подоконниках свечи. Клинья огня, искры, треск ракет с корабля, бороздивших сырую тьму, пальба, гомон и крики из стана алеутов. Большой, памятный день для Ново-Архангельска — первого заморского города новой земли.