Геннадий Гусаченко - Жизнь-река

• Название: Жизнь-река
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» - остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники – все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии – Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г.Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

Запели мины. Осколки стригли траву, сбивали ветки с яблонь. Один из них зацепил отца, раскалённым прутом ударил в правое бедро. Он сполз в яму, подобрал портупею, нацепил на себя. В память о фронтовом друге.

Быстро темнело. Пошёл дождь. Брюки–галифе намокли от крови и жидкой глины. Мимо ползли два пожилых бойца. Спустились передохнуть в воронку. Закурили.

— Мужики, я ранен, утащите меня в медсанбат.

— Не можем… Мы с донесением комбата в штаб полка…

— Ладно, мужики, закурить дайте…

Те двое посовещались, вытащили отца из воронки, уложили на плащ–палатку, поволокли в медсанбат. В темноте рвались снаряды и мины, а в промежутках между разрывами слышались шум дождя и цоканье пуль.

Безвестные герои! Вы спасли жизнь двадцатипятилетнему солдату–штрафнику, моему отцу. Вас давно нет в живых. Примите мою запоздалую сыновнюю благодарность за то, что я не стал сиротой–беспризорником. Низкий вам поклон и вечная память.

После месяца лечения в 411‑м эвакогоспитале, отец, как искупивший вину кровью, был восстановлен в звании лейтенанта и 2 сентября 1943 года отправлен на передовую командиром разведвзвода в тот же 199‑й Гвардейский стрелковый полк. Дважды ходил в тыл немецких позиций за «языком».

Однажды его группа притащила дохлого обер–лейтенанта. Немец сопротивлялся, пытался кричать. Отец придавил его слегка, но не рассчитал силу и задушил бедного обера. Силища–то была у отца — ого! В полку самым сильным считался. В том, конвойном 234‑м…

До войны отец гирю пудовую в Казанке через баню на спор кидал. Двое силачей становились друг против друга по обе стороны бани. Кто не перебросит, и гиря обратно по крыше скатится, тот бутыль самогона ставит. Баня та, конечно, приземистая, деревенская, «по–чёрному», и входят в неё, пригнувшись. Но гирю кидать через неё?! Не мячик резиновый! Ещё гирю к оконному стеклу на вытянутой руке приставлял!

Роста он был среднего, но широкоплечий, а кулаки — кувалды. Неудивительно, что фриц дуба дал в его медвежьих лапах. В и всё же не в своего отца Зиновия удался. Тот, напомню, росту был два метра! Японца насаживал на штык как пельмень на вилку и швырял на головы самураев.

Отец не любил рассказывать о войне.

— Чего о ней, проклятой, вспоминать? Пакостное дело. Грязное. Кровь. Кишки, намотанные на гусеницы танков. Оторванные руки, ноги. Смрад, вонь, вши. Черви под гипсом. У кого завелись — радуется: «У меня черви зудят, гной под бинтами едят. Гангрены не будет!». Похоронки, слёзы. Голод. Вода в окопах. И всюду смерть. Трупы людей и животных, замёрзшие в снегу, раздутые от жары летом. Разбитые машины, развалины домов, сгоревшие хаты. Стоны, плач. Вот что такое война, сынок. Чего о ней вспоминать, об этой страшной молотилке, перемалывающей миллионы людей?

— Всё равно, расскажи какой–нибудь фронтовой эпизод. Мне же интересно.

Момент расположить отца к такой беседе вполне подходящий: бутылка «Фронтовой» почти пуста. Он выпивает стопку, вытирает мокрые глаза, достаёт кисет. Пальцы не слушаются, вздрагивают. Махорка сыплется мимо клочка газеты на пол. Терпеливо жду, когда отец свернёт самокрутку. Наконец, закуривает.

— Помню, застряли в болоте. В ноябре… Вода ледком подёрнулась. Лежим. Зарыться некуда. Вода под нами. Пули в неё шлёпают, в пни, в кочки цокают. Снег мокрый, с дождём. Бойцы замерзают, в трясине тонут, голоса не подают. Молча умирают. Губы от холода занемели, зубы пристыли — не до слов. Метель завьюжила, всё бело. Ничего не видать. А немец то мину кинет, то свинцом польёт. Надоело в грязи лежать, в болоте подыхать. На сухом, оно, как–то лучше умереть. Да и терять нам нечего, всё одно — погибель. Подниматься надо в атаку, пока метель. Да как подняться? Руки, ноги не свои. Однако, встали, пошли. А пули: цвирк, цвирк! Да не больше, чем о надоедливых мухах о них думалось в тот момент. Скорее хотелось из болота выбраться, в тёплую немецкую землянку забраться, печурку растопить. Пошли…Зло дрались, беспощадно. В плен немчуру не брали. На кой леший она сдалась нам? Таскаться с пленными — кому охота? Всех фрицев перебили в траншее, а там не лучше. Фашист и сам по колена в воде сидел. Как стали они нас здесь долбить то артогнём, то миномётами! От пулемётов, от снайперов продыху нет! Набили они там нашего брата, как на скотобойне. Убитых товарищей мы из окопов не убирали. Их там столько лежало, что вместо настилов нам были. Вот… А ты говоришь: «Расскажи о войне». Тошно рассказывать о ней. Какие мужики гибли! Молодые, красивые, здоровые. С санитарками, с медсестрами любовь крутили. В той канаве остались лежать. А мы дальше пошли…

У отца был небольшой жестяный сундучок. С такими ходили полвека назад машинисты, их помощники и кочегары паровозов. «Шарманками» те сундучки называли. К сожалению, я так и не поинтересовался, где отец взял ту «шарманку». Да и что толку сейчас знать об этом? Сестра Валентина после смерти отца уговорила мать продать дом. Домашний скарб, памятные вещи отца ушли в неизвестном направлении. Куда–то «приделали ноги» и сундучку тому. А бывало, когда отца не было дома, я с затаённым дыханием вынимал из «шарманки» отцовы награды. Орден Отечественной войны 2‑й степени, Орден Красной Звезды. Медали: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За трудовое отличие». И еще разные юбилейные. Я начищал их фланелевой тряпочкой, смоченной в золе, рассматривал силуэты на них, подолгу любовался блеском рубиновой эмали и золотистого металла.

Как счастлив я, что в день похорон отца мой сын Виталий вспомнил о наградах своего деда и прибрал их. Иначе, с орденами и медалями было бы то же самое, что и с памятным мне сундучком. Как счастлив, что могу снова видеть их, брать в руки, чувствуя тепло отцовых ладоней! Ручные часы «Ракета», опасная бритва, документы, ордена и медали, топор, пила двуручная, стамеска, отвёртка ружейная, планшет, лесниковская пуговица, десяток фотографий — всё, что досталось мне в наследство от большого хозяйства лесника.

А людям остался большой сосновый бор, высаженный по его инициативе и его собственными руками. Этот бор в Боровлянке так и зовут сейчас: «Гусаченковский».

Что бы ни делал отец, как бы не стремился иметь достаток, итог его жизни определился её следами: наградами — семейной святыней и бором сосновым — гордостью боровлянцев.

Что копил, приобретал — того в помине давно нет. Что защищал, созидал — вот оно! Золотым, серебряным, рубиновым блеском сияет! Ароматом смолистой хвои воздух поит, радостью сердце переполняет.

Вернулся гвардии лейтенант Гусаченко, бывший штрафник, в свой 234‑й полк конвойных войск НКВД в мае 1945‑го. Был назначен помощником коменданта лагеря военнопленных немцев в Кривощёково под Новосибирском.

Об этом периоде нашей жизни я расскажу позже. Глаза слипаются, надо выспаться. В щель под пологом брезжит рассвет! Не проснуться мне рано утром! Да и куда, собственно, торопиться? Буду спать, сколько захочу, пока не высплюсь.

На сегодня всё, мои дорогие.

Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков! Аминь!

На проходной.

Свирепый ураганный ветер на реке не стихает. Огромные волны катятся в противоположном направлении. Такое впечатление, что река повернула вспять. Идти дальше пока невозможно. Брожу по берегу. Ничего не делание начинает надоедать. Обнаруживаю трещину в лопасти весла и заменяю новым, запасным. Разогнулось соединительное кольцо. Поменял и его. Снёс все вещи на плот. Сижу на нём, жду, образно выражаясь, с моря погоды. Пью чай и поглядываю на воду. Утихомиривается буря. Рискнуть, что ли?

С большим трудом на вёслах пересекаю реку. У левого берега, более лесистого, ветер слабее. Подъезжает моторка с гордо стоящим на носу чёрным французским бульдогом. Бородатый мужчина, седой, худой, сутуловатый, удивительно похожий на меня, интересуется, куда держу путь. Знакомимся. К обоюдному внешнему сходству он, к тому же, еще и Геннадием оказался.

— Живу здесь, на острове. У меня тут есть всё: дом, баня, огород. Поедем ко мне. Переночуешь…

— Не могу, тёзка. Время жалко. День я простоял в ожидании хорошей погоды. Лето кончится, до моря дойти не успею.

— Вернёшься — приезжай на Седову Заимку. За Бибихой сразу. Там меня все знают. Отвезут на остров.

— Спасибо, тёзка.

Он дал газ, и моторка понеслась, подпрыгивая носовой частью на встречной волне. Бульдог смело и твёрдо стоял вперёдсмотрящим.

Довольный, что освободился из плена наветренного правого берега, я прошёл с десяток километров и пристал к берегу. Чёрные тучи снова обложили горизонт и лучше было заранее подготовиться к удобному ночлегу. Я не спеша укрыл от возможного дождя вещи. Туго натянул палатку и, на всякий случай, натаскал дров для костра. Пьянея от нежного аромата пышно цветущей черёмухи, вскипятил чай. С кружкой в одной руке и с кульком конфет в другой присел на валёжину.