Геннадий Гусаченко - Покаяние

• Название: Покаяние
• Автор: Геннадий Гусаченко
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2012

«Под крылом ангела-хранителя» — остросюжетный роман-откровение, трилогия книг «Жизнь-река», «Рыцари морских глубин», «Покаяние», которые с интересом прочтут мечтатели-романтики, страстные поклонники приключений, отважные путешественники — все, кто не боится подставить лицо ветру, встретить штормовую волну, вступить в поединок с преступником. Любители экстрима, романтики, любовных интриг найдут в книгах захватывающие эпизоды службы на подлодке, охоты на китов, работы в уголовном розыске. Воображение читателя пленят красочные картины моря, взволнуют стойкость и мужество подводников, китобоев, сотрудников милиции и других героев этих уникальных произведений. Автор трилогии — Геннадий Григорьевич Гусаченко служил на подводной лодке Тихоокеанского флота, ходил в антарктические рейсы на китобойных судах, работал оперуполномоченным уголовного розыска, переводчиком японского языка на судах загранплавания, корреспондентом газет Приморья и Сибири. В 2007-м году Г.Г.Гусаченко совершил одиночное плавание на плоту-катамаране по Оби от Новосибирска до северо-восточной оконечности полуострова Ямал. Впечатления послевоенного детства, службы на флоте, работы на море и в милиции, экстремального похода по великой сибирской реке легли в основу вышеназванных книг. Г.Г.Гусаченко окончил восточное отделение японского языка и факультет журналистики ДВГУ. Автор книг «Тигровый перевал», «Венок Соломона», «Таёжные сказки». Печатался на страницах литературных, природоведческих, охотничьих и детских журналов «Горизонт», «Человек и закон», «Охотничьи просторы», «Охота и охотничье хозяйство» «Костёр», «Муравейник» и др. Чл. Союза журналистов России. Живёт и трудится в г. Бердске Новосибирской области. Тел: [phone]), (8 383 41 2 31 73).

---

В глубоком раздумье стоял я у памятника тем, кто гулял по этому берегу, жил, любил, с надеждой на возвращение уходил на фронт. И вот лишь безмолвные фамилии напоминают о них. Некоторые выцвели и невозможно прочесть. Назову те, что удалось разобрать.

Усольцев А. В., Усольцев И. В., Усольцев Ф. В.

Шантин Г. А., Шантин И. А.

Савран И. Ф., Савран А. Ф.

Букша Д. И., Буйнов И. И., Ремыга П. И., Дубровин А. И., Гоношенко П. В., Москалюк А. И., Михайлов А. С., Цибуленко А. И., Серебренников И. П. Неводчиков И. Я., Журавлёв Ф. И. и другие: всего на обелиске 24 фамилии.

Вечная слава героям, павшим за Отечество! Помолитесь за убиенных воинов, люди. Помяните их словом Божьим. И в память о них зажгите свечу.

В 15.00 плот–катамаран «Дик» при попутном ветре и с распущенным парусом покинул Тополёвую пристань. Боковая волна била в левый борт. Чуть кренясь на правый борт и слегка зарываясь носом, «Дик» устремился навстречу новым заманчивым далям. И «Радио России» вдохновляло бодрыми голосами Стаса Михайлова и Евгения Кемеровского:

Играя с волнами судьбы пусть дует ветер в паруса,
И берегом своей мечты
Мы поплывём на край земли…
И кто мне скажет, где мой дом?
Он на этом берегу или на том?

За Тополёвой пристанью лесистый остров разделил Обь надвое. Главное русло уходило влево, в сторону села Александровского.

Правый рукав, именуемый на карте протокой Верхний Утаз, уводил вправо, что являлось более коротким путём до Стрежевого — города газовиков и нефтяников.

18.00. Делаю пометку в походном дневнике: «Стрелки часов перевёл на тюменское время. Иду Верхним Утазом. Лодки стали вялыми, надо подкачать. Ветер переменился, я убрал парус. Накрапывает дождь. Село Александровское осталось где–то слева. Пора подыскать место для причаливания на стоянку. Ветер крепчает».

Небо обложили тучи. Громовые удары раздавались громче и ближе. Пошёл дождь, застучал крупными каплями по лодкам, по одежде. уВетер и дождь не ослабевали, но пристать к берегу не представлялось возможным: деревья, подмытые течением, вповалку нагромоздились в воде, преграждая подход осклизлыми стволами, корневищами, ветвями и острыми сучьями. Носовая часть правой лодки совсем ослабла без воздуха, грозя затоплением. Продолжать плавание опасно. Невозможно всё время бежать. Надо остановиться, осмотреться, а всё ли так?

Уже в сумерках высмотрел в буреломе зелёный мысок — подходящее место для подхода плота.

Торопясь поскорее ступить на сушу, я спрыгнул с катамарана и тотчас по грудь ушёл в воду: макушки высокой и густой осоки я принял за твердь берега. Ругая себя за оплошность, я уцепился за доски плота, пытаясь вскарабкаться на палубу. Вдруг в густом ельнике затрещало, раздался страшный рёв. Охваченный паническим ужасом, я едва не опрокинул в воду рюкзаки, залезая на плот. Зацепившись вёслами, никак не мог отгрести от предательского мыска. А рёв и треск, приближаясь, становились всё яростнее. Чёрное пятно мельтешило среди лесоповала, в котором я ничего не мог рассмотреть. Наконец, мне удалось выбраться из лабиринта упавших деревьев на чистую воду протоки. Течение реки подхватило плот, вынесло на середину. Озлобленный рёв не прекращался. Я схватил котелок и, боясь преследования, принялся стучать по нему топориком.

Ещё долго бесновался скрытый таёжными дебрями зверь. Отдалённый расстоянием, рёв становился всё глуше, тише и скоро затих совсем.

Придя в себя, я сразу вспомнил о дожде, о промокшей одежде с прилипшими к ней хвойными иглами. О тёплом ночлеге нечего было и думать. На полуспущенных лодках я не рискнул плыть в темноте, привязался к толстому топляку и, кое–как переодевшись в сухие одежды, закутался в плащ и стал дожидаться утра. Звериный рёв в полутёмном лесу, неожиданное купание и звенящие над ухом комары начисто отбили желание спать.

Волны покачивали плот, накрапывал по плащу дождь, а я лежал и думал… Вспоминал… О чём? О том самом беззаботном студенческом времени, когда вместе с Вовкой Глущенко вступил на палубу пассажирского лайнера «Григорий Орджоникидзе», куда мы прибыли по ходатайству университета на языковую практику.

И вот как всё было…

В отделе кадров Дальневосточного морского пароходства нам выдали удостоверения моряков морского флота и направили матросами второго класса на пассажирское судно. «Григорий Орджоникидзе» — белоснежный красавец–теплоход стоял у причальной стенки владивостокского морвокзала в ожидании круизного рейса, когда мы робко поднялись по крутому трапу на его борт. Вахтенный штурман — седоватый франт с нашивками второго помощника капитана проверил документы, окликнул проходящего мимо озабоченного вида мужчину в сапогах и в робе, испачканной краской. Из коротких рукавов торчали худые, жилистые руки, держащие кипу разноцветных сигнальных флагов.

— Степаныч! Пополнение прибыло! Принимай орлов. В каюту проводи…

— Держите! Несите в шкиперскую, — с ходу переложил Степаныч свою ношу в наши руки и, не оглядываясь, зашагал на полубак. Он оказался боцманом — блюстителем чистоты на судне и грозой матросов.

— Стало быть, матросами к нам? — отдраивая переборку шкиперской, — сухо спросил Степаныч. — И какого класса? Второго?! Не густо… Ну, да ладно, со временем и на первый сдадите… На руле приходилось стоять, салаги?

Я вспомнил, как рулевой–сигнальщик К-136‑й Женька Гаврилов объяснял мне градуировку на картушке гирокомпаса, показавшейся тогда совсем не сложной. Лодка находилась на привязи у пирса, Женька позволял крутить штурвал. Постеснявшись признаться, что имеем о руле поверхностное представление, я ответил за обоих:

— Стояли, конечно… Приходилось…

— Будете приборкой заниматься во время плавания: мыть дымовую трубу, швабрить палубу… Работать со швартовыми канатами, а в порту борта красить, — определил наши обязанности боцман. Мы с Вовкой понимающе переглянулись: «Слава Богу! Никаких рулей!».

Был чудесный летний приморский вечер. Швартуясь к нашему теплоходу, деловито пыхтели пузатые буксиры. Трапы уже убраны. Провожающие на причале морвокзала машут родным и близким. Нам с Вовкой никто не машет. Мы не пассажиры. Мы — матросы этого белоснежного красавца. Пыжась изо всех сил, буксиры оттащили его от причала. Из круглого иллюминатора нашей каюты мы наблюдали, как он удаляется с многолюдной толпой провожающих. Эхо разносило над бухтой Золотого Рога модную по тому времени песню, гремевшую голосом Эдуарда Хиля:

Уходят башенки вокзала,
И удаляется причал.
Как важно всё, что ты сказала,
Всё, что в ответ я прокричал.
Морские медленные воды —
Не то что рельсы в два ряда
И провожают пароходы
Совсем не так, как поезда.

За комингсом раздались тяжёлые шарканья ног, обутых в сапоги. Латунная блестящая ручка задёргалась на лакированной двери, и в каюту ввалился боцман Степаныч. Окинул нас быстрым взглядом, посмотрел на часы.

— Без четверти двадцать… Время заступления на вахту. У нас один рулевой по–семейным обстоятельствам на берегу остался… Старпом распорядился кого–нибудь из вас поставить. Так, салаги, кто на вечернюю вахту заступит?

— На к-какую в-вахту? — заикаясь, переспросил Вовка?

— Я же ясно сказал: у руля в рубке… Ну, так кто из вас идёт?

Мне ничего не оставалось, как вызваться первым. Вовка, пожав плечами и разведя руки, с усмешкой глянул на меня: мол, назвался груздем, полезай в лукошко.

Я легко взбежал на мостик, где за выходом судна из бухты наблюдали капитан, старпом и вахтенный штурман. Как положено в таких случаях, по всей форме обратился к старшему по должности:

— Товарищ капитан, разрешите заступить на вахту?

Капитан, заложив руки за спину и выпятив живот, внимательно осматривал акваторию бухты.

— Заступайте, — махнул рукой капитан, не оборачиваясь.

— Есть заступать!

Бравый рулевой в белой нейлоновой сорочке, стоявший «собачью» вахту, и желая скорее смениться, не счёл нужным расспрашивать о моём опыте управления судном. Коль прислали на мостик, значит, соображает парень что к чему. Торопливо отрапортовал:

— На курсе двести семьдесят! Вахту сдал!

— На курсе двести семьдесят! Вахту принял! — в тон ему бодро повторил я. После этих слов прежнего рулевого как ветром сдуло из ходовой рубки.

Я остался один на один с полуштурвалом, похожим на самолётный, всмотрелся в цифры и деления. Вроде всё понятно. Число «270» подрагивает вверху картушки, чуть смещаясь влево. Слегка повожу штурвалом вправо, и оно послушно перемещается в нужную сторону. Так, получилось… Но число почему–то не остановилось на месте, а продолжает уплывать вправо, и вот уже на румбе не «270», а все «285», хотя я и не верчу штурвалом. А, понятно: инерция судна. Быстренько перекладываю руль влево и жду, когда «270» вернётся на прежнее место, но проклятое число опять проскакивает верхнюю риску, уклоняется влево.