Сара Бернар - Моя двойная жизнь

• Название: Моя двойная жизнь
• Автор: Сара Бернар
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-8352-0470-1

Она стала легендой еще при жизни — выдающаяся французская актриса, писательница, художница. Мемуары раскрывают перед читателями мир чувств этой великой женщины, но не обнажают ее душу — в своих воспоминаниях она остается актрисой. Она хотела, чтобы ее знали такой, и ей невозможно не поверить, настолько просто и естественно рассказывает она о своем детстве, о людях, с которыми сводила ее судьба, о театральных впечатлениях… Но по-прежнему, как в любых мемуарах, неуловимой остается грань между реальностью и субъективным ощущением действительных событий.

---

Наш чудесный Булонский лес носил еще следы ран, нанесенных ему национальной обороной. И аллея Акаций оставалась безлюдной.

Я открыла глаза и сквозь пелену слез увидела, что все окружающее свидетельствует о торжествующей любви к жизни.

Я решила вернуться домой, так как вечером должна была впервые играть на английской сцене, но чувствовала себя не в своей тарелке, и мной овладело отчаяние.

На Честер-сквер меня поджидали несколько человек. Мне не хотелось никого видеть. Я выпила чашку чаю и отправилась в театр «Гэти», где нам предстояло впервые встретиться с английской публикой. Мысль о том, что зрители избрали меня своей любимицей, наполняла меня ужасом, ибо я всегда испытываю страх перед выходом на сцену…

Будучи дебютанткой, я испытывала робость, но не страх. Встречаясь взглядом с кем-либо из зрителей, я краснела как маков цвет и стеснялась говорить во весь голос перед толпой молчащих людей. Виной тому было мое монашеское воспитание. Но страха я в ту пору не ощущала.

Впервые я испытала это тяжелое чувство в январе 1869 года, на седьмом или восьмом представлении «Прохожего». У этого небольшого произведения был колоссальный успех, и роль Занетто, которую я исполняла, очаровала публику, в особенности студентов.

Когда я вышла в тот день на сцену, внезапно раздались бурные аплодисменты. Я повернулась к королевской ложе, решив, что в ней появился император. Но ложа была пуста, и я убедилась, что все эти приветствия относились ко мне. Меня стала бить нервная дрожь, а глаза начало сильно пощипывать.

В тот вечер у меня был бешеный успех. Меня вызывали пять раз. И когда я выходила, студенты, выстроившись в два ряда, приветствовали меня, трижды прокричав мое имя.

Вернувшись домой, я бросилась в объятия моей слепой бабушки, которая жила у меня.

— Что с вами, милочка?

— Бабушка, я пропала, они хотят сделать из меня «звезду», а у меня еще не хватает для этого таланта. Вот увидите, они сбросят меня с пьедестала и поколотят под крики «браво».

Бабушка обхватила мою голову и устремила на меня невидящий взгляд своих больших светлых глаз.

— Вы мне говорили, милочка, что будете первой в своем деле, и вот, когда появляется шанс, вы чего-то боитесь? Мне кажется, что вы очень скверный солдат!

Я сдержала слезы и дала себе слово вынести с честью испытание успехом, который положил конец моему спокойствию, моей беззаботности и моему «наплевательству». Но с тех пор мной овладела тревога, и меня начал мучить страх сцены.

В таком расположении духа я готовилась ко второму действию «Федры», где должна была впервые появиться перед английской публикой. Три раза я румянила щеки, красила глаза тушью и три раза стирала грим губкой. Я казалась себе уродливой. Я казалась себе ниже ростом и более тощей, чем была на самом деле.

Закрыв глаза, я слушала свой голос. Мой диапазон умещается в слове «бал», которое я произношу низко с открытым «а»: «бааал», либо высоко с закрытым «а», делал упор на «л»: «баллл». О Господи! Я не могла произнести это слово ни высоко, ни низко: мой голос то хрипел, то звучал приглушенно, и я плакала от отчаяния.

Когда мне сообщили, что второе действие «Федры» начинается, я совсем потеряла голову. Я не находила ни вуали, ни колец. Я еще не надела ожерелье из камей, бормоча как в бреду:

Вот он!.. Вся кровь на миг остановилась в жилах —
И к сердцу хлынула… И вспомнить я не в силах
Ни слова из того, что нужно мне сказать.[66]

Слова «и вспомнить я не в силах» засели у меня в мозгу: а вдруг я забуду то, что мне нужно сказать? В самом деле… что я говорю?.. Не знаю, не понимаю… Что я должна сказать после слов «Вот он!..»? Никто не мог мне ответить. Моя нервозность приводила всех в ужас. Я услышала, как Гот процедил сквозь зубы: «Она сошла с ума!» Мадемуазель Тенар, которая играла мою старую кормилицу Энону, сказала мне:

— Успокойся, все англичане уехали в Париж, в зале одни бельгийцы!

Эта нелепая реплика направила мое беспокойство в другое русло.

— Ты говоришь глупости! — ответила я ей. — Ты ведь знаешь, какой страх я испытала в Брюсселе!

— Ну и напрасно, — возразила она холодно, — в тот день в зале сидели одни англичане.

Уже объявили мой выход, и я не успела ей ответить, но она изменила ход моих мыслей. Я по-прежнему испытывала страх, но не тот страх, что парализует, а тот, что сводит с ума. Это уже лучше, так как можно что-то делать, хотя бы лихорадочно.

Зрители встретили мой выход на сцену продолжительными аплодисментами, и, кланяясь публике, я говорила про себя:

Тобой я вся полна, и с сердцем ум в раздоре.[67]

Но я не владела собой и потому с самого начала сцены взяла слишком высокий тон, который была не в состоянии изменить. Я завелась, и ничто уже не могло меня остановить.

Я страдала, рыдала, взывала, кричала с неподдельным отчаянием, обливалась горючими слезами. Я вымаливала у Ипполита любовь, которая сводила меня с ума, протягивая к Муне-Сюлли свои руки — руки Федры, страстно жаждущие объятий. Бог не покинул меня.

Когда занавес опустился, я упала без чувств, и Муне-Сюлли отнес меня в гримерную. Зрители, не подозревавшие о том, что произошло, вызывали меня для поклона. Я также хотела вернуться, чтобы поблагодарить публику за ее внимание, доброжелательность и волнение. И я вновь вышла на сцену.

Вот что писал Джон Мюррей в «Ле Голуа» от 5 июня 1879 года: «Когда в ответ на громкие призывы появилась обессиленная мадемуазель Бернар, опираясь на Муне-Сюлли, ей устроили овацию, не имевшую аналогов в истории английского театра».

На следующий день «Дейли телеграф» заканчивала свою хвалебную критическую статью следующими строками:

«Clearly Mile Sarah Bernhardt exerted every nerve and fibre and her passion grew with the excitement of the spectators, for when, after a recall that could not be resisted the curtain drew up, M. Mounet-Sully was seen supporting the exhausted figure of the actress, who had won her triumph only after tremendous physical exertion and triumph it was however short and sudden».[68].

«Стандард» заканчивала свою статью так:

«The subdued passion, repressed for a time until at length it bursts its bonds, and the despairing, heart broken woman is revealed to Hippolyte, was shown with so vivid reality that a scene of enthousiasm such as is rarely witnessed in a theatre followed the fall of the curtain. Mlle Sarah Bernhardt in the few minutes she was upon the stage (and coming on it must be remembered to plunge into the middle of a stirring tragedy) yet contrived to make an impression which will not soon be effaced from those who were present»[69].

«Морнинг пост» писала:

«Very brief are words spoken before Phedre rushes into the room to commence tremblingly and nervously, with struggles which rend and tear and convulse the system, the secret of her shameful love. As her passion mastered what remainded of modesty or reserve in her nature, the woman sprang forward and recoiled again with the movements of a panther, striving, as it seemed to tear from her bosom the heart which stifled her with its unholy longings, until in the end, when terrified at the horror her breathings have provoked in Hippolyte, she strove to puli his sword from its sheath and plunge it in her own breast she fell back in complete and absolute collapse. This exhibition marvellous in beauty of pose, in febrile force, in intensity, and in purity of delivery, is the more remarkable as the passion had to be reached, st to speak, at a bound, no performance of the first act having roused the actress to the requisite heat. It proves Mlle Sarah Bernhardt worthy of her reputation, and shows what may be expected from her by the public which has eagerly expected her coming».[70].

Первый спектакль в Лондоне оказался решающим для моего будущего.

10

Страстное желание завоевать английскую публику привело к тому, что я подорвала здоровье. Я полностью выложилась на первом же спектакле, и ночью у меня открылось такое сильное горловое кровотечение, что пришлось посылать в посольство за врачом.

Доктор Вэнтра, главный врач французской больницы в Лондоне, увидев меня в постели без признаков жизни, так испугался, что попросил вызвать всех моих близких. Я махнула рукой в знак протеста. Тогда мне принесли бумагу и карандаш, и, будучи не в силах говорить, я написала: «Телеграфируйте доктору Парро…» Вэнтра просидел подле меня полночи, каждые пять минут прикладывая к моим губам колотый лед. Наконец к пяти часам утра кровотечение прекратилось, и я заснула благодаря микстуре доктора Вэнтра.

Вечером мы должны были играть «Иностранку» в театре «Гэти». У меня была не слишком трудная роль, и мне хотелось-таки выйти на сцену, но мой лечащий врач, доктор Парро, решительно воспротивился. Он прибыл с четырехчасовым судном. Между тем я чувствовала себя гораздо лучше. Жар спал, и я собралась было встать с постели, но Парро вновь меня уложил.

Мне доложили о приходе доктора Вэнтра и господина Майера, импресарио «Комеди Франсез». Директор театра «Гэти» господин Холлингсхед остался в экипаже, дожидаясь известия о том, буду ли я играть в «Иностранке», как значилось в афише.

Я попросила доктора Парро пройти в гостиную к доктору Вэнтра и приказала пригласить ко мне в комнату господина Майера. Я сказала ему скороговоркой: «Мне уже лучше. Я еще очень слаба, но буду играть. Тсс! Ни слова здесь, предупредите Холлингсхеда и ждите меня в курилке, но никому ничего не говорите». Вскочив с постели, я оделась в мгновение ока с помощью моей горничной, которая обо всем догадалась и веселилась от души.