Ольга Михайлова - Мораль святого Игнатия

• Название: Мораль святого Игнатия
• Автор: Ольга Михайлова
• Жанр: Прочие приключения

Это «педагогическая поэма». Им всего по 15–16 лет, ученикам Безансонской изуитской коллегии св. Франциска Ксавье. Это очаровательный Эмиль де Галлен, одареннейший Гастон Потье, сдержанный и умный Мишель Дюпон, впечатлительный и сердобольный Филипп дЭтранж, победитель всех коллегиальных турниров Дамьен де Моро. Их учитель вкладывал в них всю душу, ибо мера любви для Даниэля Дюрана есть «любовь без меры». И кто бы мог подумать, что его любовь подвигнет одного из них на… убийство? Кто из учеников, тех, кого Дюран учил Божьей любви, мог поднять руку на человека?

---

На устроенном префектом для молодежи танцевальном вечере Гастон осмелился пригласить Дениз танцевать, был покорён её изяществом и грацией, обходя в танце её хрупкую фигурку, едва его взгляд падал в декольте, где розовела нежная грудь, чувствовал, что душу опаляет пламенем, в глазах мутится и сбивается дыхание.

Всё время Потье, сам не понимая как, неизменно оказывался там, где была Дениз.

Что до девицы, то она знала все горькие подробности истории своей несчастной сестры, они с Коринн часто обсуждали случившееся. К чести их матери, рассказавшей им обо всем, сёстры знали не только о том, как дурно может поступить с женщиной мужчина, но и о том, как должна вести себя женщина, чтобы мужчина не мог поступить с ней дурно. И потому, восторженные взгляды друга её брата, хоть и были замечены, но понудили Дениз д'Этранж лишь к удвоенной осторожности. Она ненавязчиво расспросила Филиппа о молодом человеке. Сведения о его талантах, уме, и состоятельности отца были восприняты с вежливой улыбкой. Потье не происходил из аристократического сословия, как д'Этранжи, но после истории с Лианкуром отец смотрел на равных себе с некоторой злобой и понятным раздражением. Сам Филипп, заметив интерес сестры и впервые задумавшись о возможности породниться с другом, не имел бы ничего против, но тяготы дня нынешнего закрывали для него проекты дня завтрашнего. Сестре было только пятнадцать.

Две недели промелькнули незаметно, в последний день перед отъездом Дениз направилась в оранжерею. Вскоре там появился и Гастон. В душном розовом запахе голова его кружилась. Дениз попросила его срезать белую розу — за ней послала Коринн. Потье срезал и срывающимся голосом просил её подарить розу ему — любую, какую она захочет. Он загадал, если она срежет белую — она не любит его. Если розовую — то он нравится ей. Если алую… Дениз, усмехаясь, подошла к выходу, срезала цветок и протянула ему. Такие розы росли только на одном кусте — пурпурные, издалека казавшиеся почти черными. Он их не заметил… Гастон не знал, как истолковать это, но истолковал в свою пользу.

Засушенный цветок, как сокровище, Потье спрятал в шкатулку для писем и, трижды в день вынимая, целовал.

…Когда в опустевшей коллегии Гораций де Шалон поведал Дюрану о разговоре с Гастоном, как он и ожидал, друг не пришёл в восторг. Это был, по мнению отца Даниэля, страшный, неоправданный риск. Шалон не спорил, объяснив свои действия простым замешательством. Трудно сказать, удалось ли ему при такой спонтанности сказать достаточно, чтобы поразить воображение Потье, и в то же время не выдать собственной осведомлённости. На самом деле отец Гораций слишком мало знал, чтобы так крупно играть, и риск, что и говорить, был огромен.

По складу характера отец де Шалон был человеком, которому опасно было бросать вызов. Не то, чтобы он не умел прощать, скорее, он умел не замечать того, что могло нуждаться в прощении, но он любил… понимать, и то, чего не мог понять — всё замалчиваемое, скрываемое и просто по каким-то причинам неясное — считал вызовом себе.

Таким вызовом была для него и сложившаяся ситуация.

Теперь, когда де Венсан уехал, было разумно наведаться на мансарду. По необъяснимому внутреннему пониманию иезуит решил побывать там днём и выбрал время, когда Дюран был занят у ректора. Сам де Шалон, строго наказав Дамьену выучить Эмиля некоторым приемам защиты, причём — так, чтобы Котёнок стал настоящей Рысью, в одиночестве направился на мансарду. Обошёл несколько бочонков с дегтем, которые хранились под лестницей на площадке, и начал осторожно подниматься. Опасения отца Горация оправдались. Несколько ступеней были просто прогнившими, несколько проседали, маленькая же площадка была… Дьявол! Хорошо, что он не успел ступить на неё. Оказалось, хитрый шельмец вылил на неё слой дегтя, тем самым обеспечив себе контроль за нежелательными визитерами, могущими заглянуть туда в его отсутствие. Ночью бы де Шалон, не заметив его, наступил бы на площадку, а по его следам, их форме и размеру, можно было бы многое сказать…

При этом, вряд ли эта ловушка была последней.

Отец Гораций осторожно перебрался через перила, поднялся по второму пролёту. Безопасно миновал ещё два. Это насторожило его. Закрытая дверь и манила, и пугала одновременно. Он внимательно присмотрелся к ручке, но она была чиста. Не закреплено ли что-нибудь наверху, что при открывании двери может упасть? Эти старые трюки известны многим…

Какого чёрта? Есть куда более простой выход. Через слуховое окно отец Гораций осторожно вылез на крышу мансарды, обошёл угол и заглянул в окно. Над дверным пролётом и вправду громоздилось нечто, напоминавшее булыжник, удерживаемый старой шваброй. Ах ты, юная гадина…

Но ясно было и другое. Установлена ловушка могла быть только изнутри, значит, выйти на лестницу Лоран мог только через слуховое окно, а, следовательно, вылезти из самой мансарды к слуховому окну можно было только через оконный проём. Отец де Шалон методично осматривал рамы, пока не нашёл открытую. Пока все было не очень сложно. По-мальчишески. Но расслабляться, Гораций понимал это, было рано. Мальчонка настораживал отца Горация и не нравился ему — и это понуждало к утроенной осторожности, пусть даже излишней.

На мансарде громоздились горы старого хлама — истёртые наглядные пособия, сломанная мебель, обветшавшие коллекции птичьих яиц и чучела птиц, изъеденные молью старые матрацы и сломанные кровати, но одно место было расчищено и выглядело обитаемым. На старом столе с треснувшей крышкой была расстелена скатерть, но сверху ничего не было.

Внутри стола тоже не было ничего настораживающего. Несколько листов дорогой бумаги с водяными знаками. Была и обычная, школьная. Красивая старинная чернильница, почти музейный экспонат. Рядом лежало перо. Здесь же была и банка чернил — не французских, но итальянских — он часто видел такие в Риме. Больше в столе ничего не было. Гораций методично обыскал выступы под окнами, но чтобы найти что-то в горах хлама и ветоши, нужна была неделя. Было очевидно, что де Венсан перед отъездом забрал все небезобидное, если оно здесь было, и позаботился о безопасности своего убежища. Точнее — о недоступности его случайным посетителям. Но всё это — ни о чём не говорило. Отец Гораций знал, что и Дофин имел сходное убежище под крышей ректорского корпуса, и желание побыть в одиночестве ещё не свидетельствовало о ненормальности. Иезуиты, правда, боялись для юноши одиночества, которое часто приносило, полагали они, внутреннее растление даже верней, чем дурное общество, но не спешили препятствовать уединению, не любя резких движений.

Все ученики отца Аврелия Сильвани покинули коллегию на вакациях. Сам он теперь часами просиживал в одиночестве в библиотеке, но вечерами снова уходил на несколько часов в город, возвращаясь к ночи. Однажды Гораций и Даниэль решили прогуляться в местную галерею, и неожиданно, минуя парк, заметили Сильвани. Он появился из лавки с пакетом сладостей и красивым кареглазым мальчиком лет пяти. Малыш держал пакет, а отец Аврелий нёс на руках его самого. Друзья, боясь быть замеченными и смутить коллегу, поспешили ретироваться.

Увиденное позволяло понять частые отлучки отца Аврелия. Мальчик, имевший явно выраженное сходство с Сильвани, скорее всего, был его сыном. Это, в свою очередь, удивляло и настораживало, но Дюран не любил лезть в чужие дела, а отцу Горацию Аврелий нравился. Поэтому этот случай по молчаливому согласию отцов ими не обсуждался.

Однако, спустя два дня после этой странной встречи, когда оба, уложив спать Дамьена и Эмиля, решили помолиться в храме, застали там отца Аврелия. Он тихо выл, припав к подножию статуи Богородицы, и в утончённости его белых пальцев, вонзенных в отчаянии в чёрные волосы, обоим иезуитам померещилась какая-то запредельная и безысходная боль. Но и на этот раз они не решились подойти и нарушить уединение собрата. Сам Сильвани не заметил их.

В эти дни Гораций часто встречал отца Аврелия в библиотечном собрании. Странно, но здесь, под стрельчатыми сводами книжных хранилищ в мерцающем свете свечей Сильвани преображался — его лицо словно обретало свой изначальный вид, он казался загадочным мудрецом-книжником, нашедшим таинственные знаки своей судьбы в самой потаённой из книг…

Иногда отец Аврелий замечал собрата и приветствовал его, и они неторопливо беседовали. Эти встречи открыли отцу де Шалону характер коллеги — несколько причудливый и весьма изощрённый ум, сильную волю, душевную щедрость и благородство натуры. Суждения отца Аврелия были мудры и смиренны, исполнены печальной покорности судьбе и, в то же время, ему не хватало подлинно монашеской кротости, тишины духа.

— Игнатий прав, чем более душа уединяется, тем более становится она способной к соединению с Творцом… Но уединение несёт в себе и скорби….Жизнь духа… она тоже скорбна, Орас. К тому же… стезя педагога… моё ли это служение?