Яна Гецеу - Панк-рок для мёртвых

• Название: Панк-рок для мёртвых
• Автор: Яна Гецеу
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2004

---

Я шел, и ни о чем не думал, погрузившись в небо, камни, траву как в глубокий сон. Не чувствовал под собой ног, рюкзака за плечами. Не замечал, как солнце теряет свою жаркую силу, и накал дня спадает. Очнулся я, когда роса намочила кеды, и редкие комары присобачились к шее и ушам. Надо же, а их здесь совсем чуть–чуть, в Уфе в это время их до черта!

А я‑то, оказывается, давно уже минул цепь невысоких гор и тащу ноги по полю… нет, по лугу, поле — это ведь то, что возделано. И два часа давно прошли… Уже три с половиной часа! Оп–па, а где же деревня?! Или я куда–то не туда иду?.. Я, дуролом, сошел с дороги, и все это время плелся в неизвестном направлении, и значит, приду в итоге черт–те куда. А может, здесь и волки водятся? Закурил и усмехнулся — сыграю в Красную Шапочку. Однако ж, ты, Шутец, вообще молодец парень, впал в нирвану и заперся в глухую степь! На горизонте — ничего похожего на деревню или мало–мальски живую местность. И холодает, и солнце уже половинкой разбитого черепа разливает по горизонту кровь широкой лужей…

«Брошенному в поле
Негде прикоснуться
Нечем затянуться
Свечкой не сгореть
Брошенному волей
Вдоволь захлебнуться
Волею напиться
Волей захмелеть…»

Что ж, остается только измученно влачиться до тех пор, пока хоть что–то видно. Потом лягу, завернусь в косуху и переночую. Если тут, и в самом деле, волки не обитают. А то будет им хороший ужин! Хотя, какой, нафиг, «хороший» — тощий, прокуренный, булавки в зубах застрянут! Мать–мать, а ведь я и сам жрать, оказывается, хочу похлеще волка–оборотня! Желудок мучительно свело, я вспомнил, что не ел с утра, и то — похватал и рванул из дома, чтобы мать снова не завела: «Юра, может, не поедешь, Юра, это опасно!» А с собой у меня — две бутылки — «Русская», и портвешок «Кузьмич». «Василич», конечно, лучше, он больше, но его не было. Всяко–разно, денатурат дешевле, но хотелось как–то побаловать себя, что–ли, случай не из рядовых. Да, еще хлеб, сигареты, чупа–чупс (с какой балды?), и «Килька в томате». И Машкина фотка на десерт. Моя Король… Как не просила, я ее с собой не взял, зачем ей стирать ноги, голодать, мерзнуть, да не дай Бог, еще мразь какая–нибудь выползет, меня прибьют, ее покалечат. Я сказал свое твердое «нет», чтобы сейчас скучать, думая о ней, вспоминая шоколадно–зеленые глаза, взъерошенные волосы, грудь как раз мне под ладонь, удлиненные бедра, обтянутые рваными штанами «милитари», капельки портвейна на хмельных губах…Король, я долго не могу без тебя, но ты мне слишком дорога, чтобы взять с собой! Эх, когда б и ты меня так любила… Хоть в половину так!

Вы уж небось, догадались, что Король и Шут оттуда и взялись. Кто–то может, и скривился уже — фу-у, попса! Не спешите. Это сейчас в них плевать модно, не разбираясь. А я‑то Шутом стал давным–давно, когда жалкая кучка поклонников КиШа считалась маньяками и пугалами какими–то, и слушать эту шнягу считалось чем–то для избранных. А мы еще маленькие были. Когда с Машкой познакомились, ну, два года где–то тому как, она звалась «Пони» — вы бы ее попу видели, поняли бы почему! Ну, до «Кобылы» она не дотягивает, росту не очень большого, а так… Когда мы с ней забарагозили, то все логично присвоили ей звание «Король». Во–о–от.

Я достал харчи, натянул старый свитер, сел на косуху, вытянул измученные ноги и, запивая хлеб водкой, смотрел в темнеющее небо. Зажглись первые звезды, дневной свет сменился лунным. Почти полная хозяйка ночи выплывала в антрацитовую гладь небесного океана… Машка, Машенька, мой Король Масяня… Как же мне хочется согреться сейчас, обняв тебя, как бывало, нежно и крепко, уткнуться в горячую ямку на шее, бормотать сладкую чушь, засыпая…засыпая…

— Холодно, Король, холодно…ноги замерзли. Почему так сыро? — проснулся я от собственного бормотания. Сел, моргая и ничего не понимая — темнота, звезды, ледяная роса… Сижу, как дурак, обнимая торбу. На спине зудит след от замочка — лежал на косухе неудачно. А, хрень такая, я же в степи! Ну вот! Теперь я вспомнил все. Эх, еще выпить! Убил еще с полстакана, встал, и пошел в конкретной темноте — небо заволокли невесть откуда налетевшие тучи. Не хватает только намокнуть, ведь скрыться негде — «степь да степь кругом»! От голода меня развезло, я как попало переставлял ноги, и от дури заорал песню:

«Моя бабка очень верит в Дьявола,

При слове «Дьявол» вся трясется, как алкаш…»

…Деревня возникла так резко и неожиданно, что я застыл, как дурак, с открытым ртом, подавившись матерным словом. Не соображая зачем, я перекрестился. Противный холодок заполз за шиворот косухи — ведь я прямо здесь и сейчас отдам свою пропитую печень, что не было на горизонте никакой деревни, а вот те, пожалуйте — стоит, перемигивается полночными огоньками в окошках. Тут и там полаивают собаки, где–то на другом конце играет гармонь, даже слышно, как девки смеются. Значит, деревенька–то и не маленькая!? И откуда в такой дали от цивилизации такой большой населенный пункт? Тьфу ты, провалиться, значит, надо будет поутру влачиться дальше. Никакая это не глушь: видно, сильно сбился с дороги и пришел туда, откуда ушел — к людям, в какой–то район. Вступил в деревню, терзаясь: как же я ее не заметил, ну все–таки? Прошел несколько дворов, трогая заборы — точно настоящие?! Но собаки залились так, что сомнений никаких не осталось — точно!

— Ой, ерш твою медь! — заорал я и кинулся в первый дом, где горели окошки неверным керосиновым светом — туда меня погнал холодный сильный дождь. У меня не было времени думать, и я заколотил в дверь: больно хотелось мокнуть, простыть, и заболеть в чужом месте, сорвав все планы.

— Э, хтой–то тама ломица? — спросил хрипловатый тонкий старушечий голос.

— Бабушка, пустите бродягу дождик переждать, — жалобно проныл я.

— Ага, а я откудова знаю, може ты бандюган? — захихикала противно бабуся, однако прошуршал засов и дверь открылась.

— Ну, чево надать? — недоверчиво уставилась из дрожащей керосиновой тьмы на меня высокая, обширная бабка самого деревенского вида.

— Замерз я, бабуся, жрать хочу, простывать неохота! — честно признался нетрезвый я.

— А там у тебя че? — кинула жадный взгляд старуха на мою торбу.

— Хлеб, водка, портвешок, музыка, — охотно перечислил я.

— А-а, портвешок говоришь?! — заблестели ее глазки. Я все еще мок на улице. С карниза мне лилось прямо за шиворот.

— Твою мать, бабуля, или пусти, или пошли совсем!

— Вишь ты какой! — скривилась она: — Ну, заходи, раз такой ушлый!

— Благодарствуй, добрая женщина! — усмехнулся я, вламываясь в сенцы. Меня сразу обдало душным теплом деревенской избы. Странно, но старостью здесь не пахло… За спиной хлопнула дверь, проскрипел засов. Хату осветила керосинка: стол — скатерть, кровать с шарами — подушки, окошки — шторки, печка — картошка, такие желанные! Я бросил торбу в угол, следом полетела косуха, балахон, футболка — куча мокрых тряпок. Там же оказались и джинсы. Старуха, до этого молча наблюдавшая этот дурацкий стриптиз, очнулась:

— Эй, ты не больно–то балуй! На–ка вот тебе! — и бросила в меня скомканный куль. Я развернул — ага, штаны и рубаха, что надо.

— А носочек у тя, баушка, шерстяных случайно не завалялось?

— Ишь ты носочек! Мало ему, что в хату пустила! Ой, молодежь городская!

Но обмен носок на портвейн состоялся, и вот мы уже тяпаем по первой за столом… Тепло, темно, весело!

— Ты чьих будешь–то, откудова? — щурится баба Зина на меня через керосинку.

— Шут я, баушка! Из Уфы.

— А-а, Шут! Ну–ну, — многозначительно кивает она, и дерябаем еще по одной… Я с превеликим энтузиазмом уничтожаю сало, картошку, огурцы, петрушку.

— Хороша твоя выпивуха, а моя–то лучше! — подмигнула мне, уже почти лыка не вяжущему, бабка, и достала из–под стола здоровенную бутыль сивухи, полную до горлышка.

— О-го! — качнулся я на стуле.

— Ага! — кивает старуха, и наливает мне «с горкой». Спьяну мне мерещатся красные угольки в ее прищуренных глазах, злая усмешка на губах. А из углов надвигаются непонятные мрачные тени, отрывисто вздрагивающая керосинка коптит и готова потухнуть, отдав меня во власть полной темноты и злых деревенских духов.

— А ты, баушка, вампир! — хихикаю я, заливая едкую сивуху в горло. Странно, но мне совсем не страшно! Все сожрала проклятая выпивка: и страх, и боль, и осторожность.

— Не угадал! — серьезно качает головой, теребя в пальцах листик петрушки: — Вампир в деревне не я!

Даже не тени улыбки — не шутит? Вот это да!

— А кто? В самом деле, есть?

— Есть — нету, ты лучше пей, а завтра мотай отсюдова! Деньги–то есть, уехать? — я киваю.

— Ну вот и проваливай!

— Что, чужих не любят? — куражусь я.

— Да нет, наоборот, только и ждут, своих–то, кого могли, всех пожрали! — глаза старухи все более разгораются, лицо вытягивается, тени заводят бесшумный хоровод. Кто–то мягко опускается мне на плечи, дышит тихо в затылок. Жрите меня, жрите, кому я нужен в этом мире? Уж точно не себе! И Король не заплачет.