Марио Ригони - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Марио Ригони
• Жанр: О войне

Когда говорят: биография писателя — это его книги, обычно имеют в виду не реальные обстоятельства жизни писателя, а то духовное содержание, которое заключено в его творчестве. Но бывает и так: писатель как будто бы пишет только о себе, не отступая от действительно им пережитого, а между тем эти переданные точно и подробно факты его биографии, перенесенные на страницы литературного произведения, обретают особую нравственно–эстетическую значимость и становятся важнейшим компонентом художественного контекста.

Именно так пишет Марио Ригони Стерн. В условиях, когда в Италии поднимает голову неофашизм, а над всем миром нависла зловещая тень новой мировой бойни, воспоминания Марио Ригони Стерна о своем военном прошлом звучат как своевременное предупреждение. Предупреждение о том, какие бедствия и испытания несет война. И как напоминание — о том, какую цену заплатили люди, чтобы не разучиться различать друзей и врагов, радоваться миру, труду, природе — чтобы остаться людьми.

---

— Что случилось с лейтенантом? — спросили у меня командиры отделений.

— Он свалился от холода, бессонницы и усталости, — ответил я. — Уже много дней подряд он почти не отдыхал. Так долго никто не выдержит. Я ему говорил: иди поспи. Видишь, кругом все спокойно? Но он не хотел. То проверка оружия, то обход позиций, то русский патруль. Никак не хотел. Вот и свалился, как обессилевший мул.

«Я словно превратился в сплошную глыбу льда, — рассказывал мне потом в Италии Мошиони. — Не чувствовал ни рук, ни ног, ни тела — ничего. Одна головная боль. Это было ужасно».

Капитан прислал мне записку. Он писал, что скоро прибудет новый офицер — командир опорного пункта, обещал подбросить боеприпасов. Мы снова открыли огонь. Русские, видно, решили форсировать реку любой ценой. Повели по нашим траншеям прицельный огонь из минометов. Я заметил это, когда над моей головой с грохотом разорвалась мина, что–то ударилось в каску и глаза запорошило песком и снегом. Сразу я не сообразил, что произошло, а потом кто–то рядом позвал на помощь. Альпийскому стрелку из отделения Пинтосси перебило руку, и кисть болталась, словно она вдруг отделилась от тела. Бечевкой, которая лежала у меня в кармане, я туго перевязал руку стрелка выше раны, чтобы остановить кровь.

— Рука! Моя рука! — громко стонал он, придерживая здоровой рукой свисавшую плетью кисть.

— Тебе повезло, — говорил я, перевязывая ему руку. — Рана не тяжелая, и недели через две ты будешь дома.

— Правда? — переспрашивал он. — Меня отправят домой?

— Да, а ведь нас могло убить. А теперь спускайся к полевой кухне, выделить тебе провожатого не могу. Иди вниз один. У меня здесь каждый человек на счету. Поторопись, давай твои патроны. — И я опорожнил его подсумки.

С тем же жалобным стоном: «Моя рука! Моя рука!» — он побежал по ходу сообщения и вскоре исчез во тьме.

Только теперь я осознал, что между нами разорвалась мина. Разлетевшаяся на куски винтовка альпийского стрелка валялась рядом. Руки у меня были красные от крови, а форма тоже заляпана землей и кровью.

Немного спустя вновь наступила тишина. Но мне все же было неспокойно — ведь русские все–таки просочились в долину между нами и Ченчи. Они могли обойти нас с тыла и внезапно атаковать опорный пункт. Взяв ручной пулемет, я вместе с несколькими солдатами переместился чуть назад и влево, поближе к опорному пункту Ченчи. Когда я увидел, что в проволочных заграждениях зияют бреши, мне совсем стало не по себе. Но русские не атаковали наши позиции, а постарались прорваться в глубь обороны. До нас донеслись звуки выстрелов у противотанкового рва, у входа в долину, открывавшую путь к нашим тылам. «На этот раз они потревожат сон этих тыловых крыс», — подумал я. Но окопавшиеся прожили спокойно еще целый день, потому что на перехват русских выступило отделение разведчиков нашей роты под командованием лейтенанта Буого.

Они были молодцы, эти разведчики, все из одного селения Вальтромпиа, и все между собой родственники, Они говорили быстро, даже не говорили, а перекрикивались. Так, с громкими воплями, они и бросились навстречу русским. И тут в холодной ночи после очереди русского автоматчика мы услышали, как Буого зовет:

— Ченчи! Лейтенант Ченчи!

А Ченчи из своего опорного пункта крикнул:

— Буого! Скажи, Буого, как зовут твою невесту? — И снова: — Как зовут твою невесту?

Буого назвал имя. Мы все засмеялись. Итальянское женское имя в ночи под автоматными очередями и выстрелами карабинов! «Скажи, Буого, как зовут твою невесту?! Буого! Буого! Как ее зовут?» Мои альпийцы хохотали от души. Черт побери! Должно быть, она красивая девушка! Какой же еще могла быть невеста офицера, одно имя ее звучало так красиво, нежно. Я живо представил себе обоих лейтенантов, которые смотрят на фотографии своих невест и делятся любовными воспоминаниями. Но вот женское имя здесь, в ночи, — кто бы мог себе такое вообразить?! Я сразу понял, почему Ченчи спросил имя этой девушки. Не я один — все, кто слышали их, смеялись. Русские тоже наверняка всё поняли. Черт возьми! К дьяволу эту войну! В мире так много красивых девушек и хорошего вина, не правда ли, Барони? У них есть Катюши и Маруси, водка и целые поля подсолнухов, а у нас есть Марии и Терезы, вино и еловые леса. Я смеялся, но уголки рта кривились от боли, и я крепко сжимал ручной пулемет.

Внизу, в кустарнике, продолжалась стрельба, я отчетливо слышал голоса разведчиков, кричавших, что лейтенанта Буого ранило в ногу и его унесли на носилках. Разведчики кричали:

— Где вы! Они здесь! Среди них женщины!

Казалось, разведчиков целая рота, человек в сто, а их было от силы человек тринадцать. Они бросали ручные гранаты и кричали:

— Мы взяли их, с ними две женщины, где же вы? — Они чертыхались и упрямо прочесывали кустарник между позициями — нашими и Ченчи.

Внезапно я заметил, что занимается заря. Мимо меня прошмыгнул заяц и скрылся в сухой траве на берегу реки. Прибежал связной — сообщить, что нам на помощь идет взвод «отважных» [5] батальона «Морбеньо». Связной рассказал, что наши разведчики захватили в плен двух русских женщин, которые шли в атаку с автоматами. А сами они были в брюках. Немного спустя я услышал крики «отважных» из батальона «Морбеньо». Ну и горластые были эти контрабандисты из Комо! Они перекликались, орали, стреляли, чертыхались. Точь–в–точь как наши разведчики. За дубовой рощей стало всходить солнце. Сколько раз я здесь встречал рассвет! Но тогда наши и их берлоги мирно дымились, словно печные трубы селения в горах или в степи. Все было спокойно, снег на реке был белый–белый, нетронутый, без кровавых пятен и человеческих следов.

Глаза слипались. Сколько уже дней я не мылся и когда лицо покрылось коркой? Руки в земле, в крови, пропахли дымом. Я мечтал о том дне, когда смогу умыться и спокойно выспаться. Ведь я не спал уже два дня и две ночи. А теперь вышли все боеприпасы, альпийские стрелки смертельно устали, почта где–то застряла, новый командир — тоже. Я был голоден, хотел спать, а надо было о стольких вещах позаботиться. Хорошо еще, что у меня остались сигареты.

Я послал связного к капитану с донесением, что мне позарез нужны боеприпасы для винтовок и пулеметов и как можно больше ручных гранат. Велел собрать неразорвавшиеся патроны, чтобы хоть было чем стрелять из карабинов.

Альпийцы повалились в берлогах на солому и захрапели, не выпуская из рук оружие. То и дело кто–нибудь во сне вскакивал с криком и тут же снова падал на солому. Я оставил снаружи трех часовых, но заснуть никак не мог. Прибыли ящики с боеприпасами. Их принесли погонщики мулов, сгрузили и сразу же отправились назад.

Я вышел и вместе с часовыми смотрел на трупы русских солдат, оставшиеся на реке, и вот в лучах утреннего солнца увидел, что двое не убиты, а прячутся неподалеку от нас на берегу за холмиком. Немного погодя они зашевелились. Один вдруг вскочил и бросился бежать к своему берегу. Я прицелился и выстрелил. Бегущий солдат рухнул на снег. Его товарищ, который тоже было вскочил, снова спрятался за холмиком. Я наблюдал в бинокль за русским, лежавшим у берега. Почему же он не дождался ночи, чтобы вернуться к своим? Часовой тоже вел наблюдение. Вдруг он крикнул:

— Он живой!

Мнимый убитый вскочил и как бешеный помчался к другому берегу.

— Перехитрил он меня! — воскликнул я и весело засмеялся.

Но часовой схватил ручной пулемет и, выпрямившись, дал очередь. Русский солдат снова упал, но не так, как прежде. Он, извиваясь, прополз несколько метров, а потом застыл, протянув руки к уже близкому берегу. Его товарищ еще раз попытался высунуться, но пулеметная очередь заставила его снова спрятаться в кустарнике. Я подумал: «Теперь пусть дожидается ночи, только ночь его спасет». Мне даже хотелось ему это крикнуть.

Ярко светило солнце, все вокруг было светлое, прозрачное, лишь на сердце — тьма. Непроглядная тьма штормовой ночи в океане цвета дегтя. Вдруг раздался адский грохот, и под ногами у меня задрожала земля. В траншею посыпался снег, огненные плуги избороздили небо над нами, и с противоположного берега ввысь поднялся столб дыма, заслоняя солнце. У земли этот столб был желтый, а в вышине — черный. В глазах часового, как в зеркале, отразился мой страх. Я заметался по узкой траншее, но страх сковывал меня, я не знал, что делать и куда бежать. Озирался вокруг в полнейшем смятении. И вот я увидел и услышал, как за опорным пунктом Ченчи раздались взрывы. «Это бьет «катюша»», — пронеслось у меня в голове. О, господи, ну и страшная же штука! Раздалось еще два залпа, и оба раза я в ужасе задерживал дыхание. Наконец наша артиллерия открыла ответный огонь. Затем снова воцарилась тишина.

Я с надеждой ждал, что прибудет новый офицер и примет командование. Хоть бы мне удалось поспать с часок. А время шло. Я не представлял себе, что сейчас — утро, полдень или уже вечер. А было это пятнадцатого, а может, шестнадцатого января.