Марио Ригони - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Марио Ригони
• Жанр: О войне

Когда говорят: биография писателя — это его книги, обычно имеют в виду не реальные обстоятельства жизни писателя, а то духовное содержание, которое заключено в его творчестве. Но бывает и так: писатель как будто бы пишет только о себе, не отступая от действительно им пережитого, а между тем эти переданные точно и подробно факты его биографии, перенесенные на страницы литературного произведения, обретают особую нравственно–эстетическую значимость и становятся важнейшим компонентом художественного контекста.

Именно так пишет Марио Ригони Стерн. В условиях, когда в Италии поднимает голову неофашизм, а над всем миром нависла зловещая тень новой мировой бойни, воспоминания Марио Ригони Стерна о своем военном прошлом звучат как своевременное предупреждение. Предупреждение о том, какие бедствия и испытания несет война. И как напоминание — о том, какую цену заплатили люди, чтобы не разучиться различать друзей и врагов, радоваться миру, труду, природе — чтобы остаться людьми.

---

Потом услышали шаги — нас искал Киццари.

— Господин лейтенант, вас к телефону, — сказал он.

Я остался один, стоял и смотрел на припорошенные снегом проволочные заграждения, на сухую траву по берегам застывшей в неподвижности враждебной реки и угадывал в темноте на другом берегу позиции русских. Услышал, как кашлянул часовой, а затем крадущиеся, волчьи шаги — это возвращался лейтенант.

— Что там случилось? — спросил я.

— Убили Сарпи, — ответил Мошиони.

Я снова впился взглядом во тьму. Лейтенант Мошиони наклонился в траншее, зажег две сигареты и одну протянул мне. Было такое чувство, будто кто–то пнул меня прикладом в живот, а в горле стоял ком, словно тянет на рвоту и не можешь. Лейтенант Сарпи!.. Вокруг не осталось ничего, даже Кассиопеи и пронизывающего до костей холода. Только эта боль в животе.

— Русские разведчики, — сказал Мошиони. — Они обошли с тыла его опорный пункт и ворвались в траншею. Сарпи выбежал из своей берлоги и на повороте хода сообщения получил автоматную очередь в грудь. Еще эти разведчики захватили в плен погонщика мулов из нашей роты. Он чистил снег в ходах сообщения… Ну ладно, пошли спать. Счастливого тебе Нового года, Ригони. — И мы пожали друг другу руки.

На рассвете я пошел спать. Как всегда, растянулся на соломе, которая прежде покрывала крышу избы. Лег в ботинках, в вязаной шапке, даже подсумок не отцепил. Натянул на себя подбитую мехом шинель и, глядя на балки нашей землянки, уснул. Как обычно, часов в десять Джуанин меня разбудил — раздавали харч. В тот день харч был особый: вареный картофель, мясо, сыр, вино, которое, как всегда, замерзло, пока его несли с полевой кухни на наш опорный пункт. Увидев этот праздничный паек, я вспомнил, что сегодня Новый год и что ночью убили лейтенанта Сарпи. Я вылез из землянки. Вначале солнце ослепило меня, но все же по ходам сообщения я постепенно добрался до передовой позиции у самых проволочных заграждений. Отсюда я глядел на следы, оставленные в снегу русскими разведчиками — они сумели перейти реку в ста метрах от нас. Вокруг стыла тишина. Солнце привычно растапливало лучами снег, а лейтенант Сарпи ночью упал в темном окопе, сраженный автоматной очередью в грудь. Скоро созреют апельсины в его садике, но он увидел перед смертью лишь стены окопа. Его старушка мать получит письмо с новогодними поздравлениями. А его самого сегодня утром альпийские стрелки снесут на носилках вниз, к тыловикам, и там похоронят его, сицилийца, вместе с уроженцами Брешии и Бергамо. Вы, господин лейтенант, были довольны своими пулеметчиками, хоть они и матерились, когда вы приказывали смазать и почистить оружие, а вы матерщины не любили. Вечерами вы приходили в нашу берлогу: сначала мы читали молитву, потом начинали петь и под конец — зверски материться. Тут уж вы, лейтенант Сарпи, смеялись, а потом и сами отпускали несколько соленых словечек на сицилийском диалекте. А теперь в ста метрах от нас видны следы, оставленные русскими разведчиками. Лейтенант Сарпи часто расспрашивал меня о моем родном селении и пристально глядел на меня своими маленькими черными глазами. Джуанин и ему задавал свой неизменный вопрос:

— Скоро мы вернемся домой, господин лейтенант?

— В сорок восьмом, Джуанин, в сорок восьмом!

Джуанин подмигивал нам, печально вбирал голову в плечи и отходил, что–то бормоча про себя. Лейтенант весело окликал его и угощал сигаретой «Пополари». Ночью русские разведчики ворвались в траншею и убили его, лейтенанта Сарпи. Он лежал, а снег набивался ему в рот, из которого сочилась кровь, все медленнее и медленнее, пока не застыла рядом.

В своем закутке возле печки Джуанин ест свой паек и, верно, думает: «Вернемся ли мы домой?»

Я в одиночестве брел по ходам сообщения. Остановился возле часового и ничего ему не сказал. Посмотрел через щель на занесенную снегом реку. Следов русских разведчиков уже не было видно. Но я запомнил и помню до сих пор маленькие черные вмятины на обледенелом снегу.

Потом я отправился в отделение Баффо, что на самом правом фланге нашего опорного пункта. Это была наиболее спокойная и надежная позиция на окраине села, среди бывших огородов и кустарника. Рядом было решено установить станковый пулемет, и мы с лейтенантом Ченчи долгими ночами укладывали там мешки с песком. Однажды вечером в почти не тронутом домике мы нашли якорек, вещь необычную для нас, альпийских стрелков. С тех пор этот домик стал для нас избой [4] рыбака. По пути я думал об этом рыбаке: где он теперь? Мне он представлялся высоким стариком с белой бородой, как у Ерошки в «Казаках» Льва Толстого. Когда я впервые прочитал эту книгу? Еще мальчишкой в моем родном селении. А лейтенант Сарпи умер сегодня ночью.

«Что с тобой такое, сержант? Какой сегодня солнечный денек, правда ведь? Счастливого тебе Нового года, сержант». — «И тебе тоже, Марангони». — «А в какой стороне Италия, сержант?» — «Вон там, наверху, видишь? Нет, еще выше. Земля круглая, Марангони, и мы находимся среди звезд. Все до одного».

Марангони все понимал и молча улыбался. А потом и Марангони убили, такого же альпийского стрелка, как все мы. Веселого паренька, совсем еще мальчишку. Он часто смеялся и, когда получал почту, показывал мне письмо, размахивая им над головой. «От невесты», — сообщал он. Вот и его больше нет. Однажды утром, вернувшись с поста, он поднялся на бруствер траншеи, чтобы набрать снега для кофе. Раздался один–единственный ружейный выстрел, и Марангони свалился в траншею с дыркой в виске. Немного погодя он умер в своей берлоге среди друзей — альпийских стрелков. У меня не хватило духу сходить к нему попрощаться. Сколько раз мы вылезали на рассвете из траншеи, и никто не стрелял. Русские тоже вылезали, и мы никогда не стреляли. Почему же в то утро раздался выстрел? «Быть может, ночью у русских на передовой сменились части, — подумал я, — и новички не знали».

— Надо быть поосторожнее и вылезать из траншей в касках, — передал я по окопам.

Землянка Баффо была самой грязной и зловонной на всем опорном пункте. Войдя в нее, я сначала ничего не мог различить. В землянке клубился серый туман и стоял резкий, неприятный запах. Солдаты шумели, а двое кричали и ссорились из–за кастрюли, в которой выпаривают вшей.

— Добрый день и счастливого всем вам Нового года! — крикнул я с порога, и вместе со мной в землянку ворвалась белесая струя холодного воздуха.

Кто–то ответил мне дружелюбно, кто–то даже пожал руку, а некоторые пробормотали что–то сквозь зубы. Понемногу я стал различать фигуры и лица. Сумел помирить двух спорщиков. Рассказал на их брешианском диалекте о нападении русских разведчиков и о смерти лейтенанта Сарпи. Я знал, что Баффо, хоть и притворяется спящим, тоже слушает. Он без особой радости встречал меня в своей берлоге. Своим солдатам он говорил обо мне всякие пакости; одни ему верили, другие нет. Мне очень не нравилось, что такое происходит на нашем опорном пункте, где все остальные отлично ладили с нами и нам помогали. Баффо злился на меня за то, что я часто поднимал его ночью и приказывал сменить часовых на постах, требовал чистить оружие и убирать берлогу. Он возмущался по всякому поводу: когда не прибывала почта и когда не хватало еды, когда было холодно, дымно, когда начиналась эпидемия дизентерии, — словом, всегда. Если же почта прибывала, он все равно был недоволен, и если печь не дымила, тоже был недоволен, и если еды хватало, был недоволен, если вши оставляли его в покое, был недоволен и, если становилось теплее, был недоволен. Между тем его отделение выполняло намного меньше работ, чем отделение Пинтосси. На сооружение боевой позиции люди Баффо тратили уйму лишнего времени, да еще приходилось их непрерывно подстегивать и самому трудиться за двоих, показывая пример. Чтобы добраться до опорного пункта «Морбеньо», надо было пробежать по открытой местности, а они боялись. А вот солдаты Пинтосси умудрились даже смастерить из вложенных одна в другую пустых консервных банок настоящую печную трубу. Таким нетерпимым Баффо сделала бесконечно долгая военная служба. Ему было тридцать, и восемь из них он провел в армии: воевал в Африке, по жребию был послан в Испанию, был в Албании и вот попал в Россию. К нам в роту его прислали в начале сентября с очередным пополнением. Он устал от военной службы, и теперь ему уже все было невмоготу.

Я говорил громко, так, чтобы меня слышал и Баффо. Спрашивал о детях у тех, у кого они были, интересовался, какая дорога ведет в их селения, обещал, демобилизовавшись, заглянуть к каждому в гости. Красочно рассказывал, какой пир мы устроим, сколько молодого вина выпьем и сколько песен споем. Одному я шутливо сказал:

— Посмотри, у тебя из–за ворота целый взвод вшей выползает.

Остальные засмеялись. И тут кто–то из солдат бросил мне:

— А у тебя, сержант, из рукава патруль вшей выбегает.