Александр Локшин - Птичий человек и другие рассказы

• Название: Птичий человек и другие рассказы
• Автор: Александр Локшин
• Издательство: Arcus NY Publishing
• Жанр: Современная проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-1-329-83922-9

Александр Александрович Локшин родился в 1951 году, живет в Москве, преподает математику в пединституте. Сын композитора Александра Лазаревича Локшина. Автор сборника стихов «Болтовня глухонемых» (2003, 2015)

---

Я опять удержаться не могу и злю его:

— А что же у тебя взамен этого есть, дорогой Семен?

А он:

— Зато у меня есть то, что я ищу необычные состояния духа и описываю их. Понимаешь? Необычные!

Тут кто-то из нас спрашивает:

— Какие-такие необычные? Это в каком таком смысле?

Он говорит (а сам уже как будто трезвый стал):

— Вот вам пример, дамы и господа, который вас, может быть, убедит. Представьте — два человека в возрасте полюбили друг друга, но у них семьи или что-то в этом духе, и они запретили себе это самое… Ну, вы понимаете. И тут пока ничего необычного нет. Запретили и запретили. Молодцы. Но они не могут, как нормальные люди, разбежаться в разные стороны. Они по какой-то причине вынуждены видеться каждый день. И вот здесь начинается необычное. Любовь отделяется от них и начинает жить собственной жизнью, как такое животное… И они это животное сообща мучают и убивают и никак не могут до конца убить. Оно плачет, скулит, прячется по углам… Вот такое необычное состояние.

Тогда я говорю:

— Знаешь, Семен, это не тема для короткого рассказа. В коротком рассказе должен быть сюжет, ударный конец, ясная мысль. А тут ничего этого нет.

И со мной кто-то из наших друзей соглашается:

— Вы, Семен Васильич, только не обижайтесь. Но в коротком рассказе эта тема не прозвучит. Никто не поймет, что вы хотите сказать. Животное какое-то, прячется по углам… Вы уж лучше про что-нибудь другое напишите!

Он отвечает (уже совсем трезвый и грустный):

— Да, пожалуй, не получится. Не буду писать. Ведь не поймет никто.

2016

ГОСПОДИН ЗУСМАН

— Ну и что? — сказал Виктор, усаживаясь в скрипучее кресло.

— А вот и то, — отозвался доктор Цаплин.

— Не понимаю, — сказал Виктор. — Сейчас все пьют эти таблетки. И никто не жалуется…

— Но вы-то не пьете, — усмехнулся Цаплин.

Внезапно они оба замолчали, за окном раздались звуки марша, топот и еще какие-то странные звуки, похожие на мычание, прерываемые глухими ударами.

Цаплин подошел к окну и задернул занавеску. «На всякий случай», — пробормотал он себе под нос. А потом продолжил:

— А ничего странного вы не замечали?

— Может, и замечал. А вы что, считаете…

— Да, — прогундосил Цаплин. — Очень даже считаю. Много раз проверял в лабораторных условиях. На мышах. И два раза — на людях.

— И как бы вы охарактеризовали этот эффект? — забеспокоился Виктор.

— Исчезает непредсказуемость. При больших дозах — полный автоматизм. Утрата большинства навыков. Если бы о мышах можно было сказать, что у них есть мышиная личность, то я бы сказал, что эта личность…

— Исчезает?

— Да.

Звуки марша, доносившиеся с улицы, наконец, ослабли. Очевидно, процессия завернула за угол.

— Ну, я пошел, — сказал Виктор.

Цаплин отодвинул стальную щеколду, на которую была заперта изнутри его хлипкая входная дверь, и посмотрел на Виктора со значением, но ничего не сказал.

Виктор добрался домой без приключений, если не считать того, что по дороге ему все время попадались лежащие там и сям клочья одежды.

Прошло еще два или три часа, прежде чем он, наконец, решился.

К тому времени, когда внизу раздался скрип тормозов и трое в одинаковых костюмах, выйдя из машины, направились в его подъезд, он уже успел проглотить пригоршню маленьких круглых, таких розовых… и запить их, как положено, холодной водой.

— Эй, откройте! — раздался голос из-за двери. Не услышав никакого ответа изнутри, голос прозвучал с удвоенной силой:

— Господин Зусман! Немедленно откройте! Проверка электросчетчика!

Не услышав и на этот раз никакого ответа, тот же голос скомандовал: «Ломаем».

Дверь поддалась, не оказав особого сопротивления. Они вошли, но вместо господина Зусмана увидели стоящее на четвереньках голое существо, которое пускало изо рта слюнявые пузыри.

— Господин Зусман? — обратился к существу старший из троих вошедших.

— Бе, — сказало существо, издало неприличный звук и заползло под диван.

2015

БАНКЕТ

Боря Клюшин, наконец, защитился. В смысле, он стал, наконец, кандидатом наук. Ну, на банкете, как положено, все перепились, Ленка с Зинкой даже подрались немного… А мы с Борькой вышли в коридор. Закурили, значит, и я говорю:

— Все, Борис, перед тобой широкая научная дорога! Действуй и не останавливайся на полпути. Иди дальше!

Он говорит:

— Отстань, Сема. Ты что, не видишь, в каком я настроении?

Я говорю:

— Борис! Ты что это несешь? У тебя должно быть прекрасное настроение! Тем более, я твой друг, и я обязан тебя об этом, так сказать, уведомить!

Тут он задумался, поглядел исподлобья и невнятно так забормотал:

— Эх ты, Семен… Ничего не понимаешь… Я же поэтом хотел стать…

Тут уж я не стерпел:

— Ты — поэтом? Офигеть! Ни за что не поверю!

А он:

— Хочешь, прочту что-нибудь?

Ну я, хоть стихов и не люблю, согласился, конечно. Из вежливости. «Прочти, — говорю, — что-нибудь не очень длинное.»

Тут он и выдал:

«Я живу в раю бензиновом,

Манекенов посреди,

В чем-то тра-та-та резиновом,

С жабой каменной в груди!»

Тогда я говорю:

— Я, конечно, в стихах не очень разбираюсь… Но, по-моему, ты — гигант! Особенно про жабу!

Смотрю — он даже слезу смахнул. Поверил, значит, дурачок. Ну, раз такое дело, я решил еще добавить:

— Ты, — говорю, — поэт! Большой поэт!

А он:

— Нет, Сеня, никакой я не поэт. Хотя мог бы быть. А вместо этого я кандидат каких-то фиговых наук. Если хочешь, расскажу тебе, почему так вышло.

Отказываться мне было неудобно, я вообще не люблю людей обижать, и он начал:

— Видишь ли, Семен, я с детства мечтал стать поэтом… Кропал стишки чуть ли не каждый день… И, вроде, даже стало что-то получаться! Я почти ухватил свою мечту за хвост! Мне было, наверно, двадцать лет, когда я заболел… довольно тяжело. Когда я уже начал выздоравливать и даже мог понемногу ходить, меня должна была навестить девушка, в которую я был тогда влюблен…

— Ого! — говорю я, — пойду Зинке расскажу!

Но Борис меня словно не слышит и гнет свое:

— Да, влюблен был. Что было, то было. И я решил ее встретить. Спустился вниз к входной двери, толкаю эту дверь, а она не открывается. Вот так номер. Ну, я поднялся на этаж, на лестничной клетке там у нас окно (ну, ты знаешь) и смотрю, не идет ли она. Солнце светит, лето, природа кое-какая во дворе, девушка моя все не идет. И я чувствую, что больше не могу стоять, что силы мои меня подводят. Но в чем соль, в чем соль-то! Это было время (ну, ты помнишь), когда появились такие любители привязывать гранату к двери… Кто толкнул, тот и взорвался. И вот я стою у окна, а спуститься и толкнуть дверь посильнее боюсь.

Я говорю ему:

— Извини, что перебиваю, но снаружи-то видно, привязана граната или нет. Взорваться может только тот, кто изнутри эту дверь толкает.

Он отвечает:

— Вот и я так подумал. Вижу — мимо подъезда молодая женщина с коляской идет. Кричу ей из окна: «Эй, мамаша, не посмотрите — что там двери мешает открываться?»

Я говорю:

— Так, так! И что же было дальше?

А он:

— Оказывается, там клочок обшивки застрял и мешал двери открыться.

Я тогда спрашиваю так аккуратно:

— Ну а девушка-то твоя пришла или нет?

Он говорит:

— Да не в этом дело. А вот стихи я с тех пор перестал писать. Ты понимаешь — почему?

Я говорю:

— Я вообще стихов не люблю, поэтому не понимаю. А как ты думаешь, вот Пушкин на твоем месте толкнул бы эту дверь?

— Пушкин-то? — Борька задумался, — Кто его знает… Вот Лермонтов бы точно толкнул…

Тут нас стали звать обратно к столу, а вскоре начались танцы.

2015

ПРЕДБАННИК МОРГА

Память подводит меня. Но в моем возрасте это уже простительно. Прошлое отдельными пятнами всплывает передо мной. Вот, помню, лет сорок тому назад или больше, когда мне было столько лет, сколько тебе теперь, я, конечно, очень засматривался на женщин… Впрочем, это, кажется, тоже простительно. И еще я очень следил за своим здоровьем, был слишком уж мнителен для своего возраста. Вот видишь, я говорю тебе все как есть, ничего не утаиваю о себе!

И вот из-за какой-то пустяковой болячки я, накрутив себя, отправился — ты можешь себе представить! — в онкологический диспансер… А ведь в то время рак считался неизлечимой болезнью, ну, или почти неизлечимой… И этот диспансер казался нам тогда таким предбанником перед моргом!

И вот я шел и каждой частью своего тела чувствовал, что я совершенно здоров, что я иду туда напрасно, чтобы успокоить свою мнительность. Что я просто-напросто теряю свое время и собираюсь потратить впустую время какого-то неизвестного мне врача…