Василий Пушкин - Поэты 1790–1810-х годов

• Название: Поэты 1790–1810-х годов
• Автор: Василий Пушкин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Поэзия
• Год: 1971

Сборник «Поэты 1790–1810-х годов» знакомит читателей с одним из самых сложных и интересных периодов в истории развития отечественной поэзии. В сборнике представлены объединения (Общество друзей словесных наук, Дружеское литературное общество, «Беседа любителей русского слова» и др.), в которых сосредоточивалась в основном литературная жизнь Москвы и Петербурга. Сюда вошли поэты, чье творчество, составлявшее литературный «фон» эпохи, вызывало когда-то ожесточенные споры, бурную полемику (С. С. Бобров, А. Ф. Воейков, Андр. И. Тургенев, Д. И. Хвостов, П. И. Шаликов, А. С. Шишков, С. А. Ширинский-Шихматов, В. Л. Пушкин и др.). В силу целого ряда исторических причин они были забыты последующими поколениями, и сейчас, спустя более чем полтора столетия, вниманию читателя предлагаются произведения, извлеченные из старых собраний сочинений, журнальных комплектов и, в значительной части, рукописных фондов.

Знакомство с поэзией не только в ее вершинных проявлениях, но и в массовом развитии позволяет восстановить историческую реальность и аромат русской культуры конца XVIII — начала XIX века.

---

Ниже приводятся наиболее значительные варианты, встречающиеся в ряде списков.

Строфа 4, ст. 5:

О Каверин, долг романам

Или:

Карамзин! О, долг романам

Строфа 12, ст. 1:

«Пушкин, ты?» — к нему вошедши

В некоторых списках отсутствуют: строфа 16, ст. 5–8 в строфе 19 и ст. 1–4 в строфе 20, а после строфы 24 введены:

Слог мой сладок, как микстура,
Мысли громки без ума,
Толстая моя фигура
Так приятна, как чума.

В одном из списков (ЦГАЛИ) имеются строфы, которые могут быть отнесены лишь к промежуточным редакциям 1815–1816 гг. и в рукописных копиях встречаются очень редко:

Вот и Герман, весь в чернилах
Пишет план воздушный свой
И толкует, как в горнилах
Плавят золото с сурьмой.
И тогда же, в исступленьи
Бросив свой мундир в камин,
Он хохочет в восхищены!
И шагает как павлин.

Но, узрев меня, несчастный
Сделал два раза прыжок,
И запел он несогласно:
«Гибельный, жестокий рок!
Так иду на поле славы,
Но в карманах пустота;
О, гусары величавы!
Я их строев красота!»

РЕДАКЦИЯ 2 (1818–1822)

Вошли строфы, соответствующие строфам 1–14, 17–29, 31, 35, 38, 40 автографа ГПБ, и строфы 19–21, 26 первой редакции. Строфы 8, 9, 12 автографа ГПБ имеют следующие варианты. Строфа 8, ст. 1–4:

Заподжарив, так и съел бы
И родного я отца.
Что ми дасте? Я поддел бы
Вам небесного творца.

Строфа 9, ст. 6–8:

Как Содом в грехах весь свет,
А всему Невтон виною
И проклятый Архимед!

Далее в ряде списков следует четверостишие:

Локк запутал ум наш в сети,
Геллерт (Галлер) сердце обольстил,
Кантом бредят даже дети,
Дженнер (Дрекслер) нравы развратил!

Строфа 12, ст. 5–8:

Видишь, грамоте не знаю,
Не учился, не читал,
А россиян просвещаю
И с звездою генерал

После строфы 21 первой редакции следует текст:

Вот наш Греч: рукой нескромной
Целых полго́да без сна,
Из тетрадищи огромной
Моряка Головина
Он страницы выдирает
И — отъявленный нахал —
В уголку иглой вшивает
Их в недельный свой журнал.

РЕДАКЦИЯ 3 (1826–1830)

Вошли строфы, соответствующие строфам 1–29, 31–35, 38–40 автографа ГПБ, и строфы 19–21 первой редакции.

В ряде списков строфы 11–12 читаются в сокращенном виде, три строфы, посвященные Станевичу, часто заменяются одной — первой (см. строфу 29 автографа ГПБ).

Строфы, не вошедшие в автограф ГПБ и предыдущие редакции:

34

Вот на яицах наседкой
Сидя, клохчет сумасброд
И российские заедки —
Мак медовый он жует;
Вот чудак! Пред ним попарно
С обезьяной черный кот
И советник титулярный
С куклой важно речь ведет.

Или

Вот на яицах наседкой
Сидя, клохчет сумасброд
В самом желтом доме редкой!
Перед ним кружится кот,
Кукла страстно водит глазки,
Обезьяна скалит рот —
Он им сказывает сказки
И медовый мак жует.

35

Кто ж бы это был? — «Перовский!» —
Мне товарищ прошептал.
«Уж не тот ли, что геройски
Турок в Варне откатал
Иль что взятчиков по-свойски
Из удела выгнал вон?»
— «Нет, писака, франт московский,
В круг ученый лезет он».

36

Так тут чуда нет большого:
Спятить долго ли с уму
На конюшне у Ш<ишко>ва
И у Ливена в хлеву.
«Жаль, и верно от собратов
Одурел он! — я сказал. —
Укусил его Ш<ихма>тов
Иль Ш<ишков> поцеловал».

В ряде списков встречается другая строфа, посвященная Перовскому, хронологическое определение которой затруднительно:

Вот Перовский. Беспрестанно
Он коверкает лицо —
Кошкой, волком, обезьяной;
То свернется весь в кольцо,
То у сильных ноги лижет,
То бессильных гонит вон,
То гроши на нитку нижет,
То бренчит на счетах он!

40

Вот в порожней бочке винной
Целовальник Полевой
Беспорточный[341] и бесчинный[342].
Стало что с его башкой?
«Спесь с корыстью в ней столкнулись,
И от натиска сего
Вверх ногами повернулись
Ум и сердце у него.

41

Самохвал, завистник жалкий,
Надувало ремеслом,
Битый Рюриковой палкой
И санскритским батожьем;
Подл, как раб, надут, как барин,
Он, чтоб вкратце кончить речь,
Благороден, как Б<улгар>ин,
Бескорыстен так, как Г<реч>!»

42

Вот чужих статей писатель
И маляр чужих картин,
Книг безграмотных издатель,
Северный орел — Свиньин.
Он фальшивою монетой
Целый век перебивал
И, оплеванный всем светом,
На цепи приют сыскал.

РЕДАКЦИЯ 4 (1836–1838)

Вошли строфы, соответствующие строфам 1–29, 31–35, 38–40 автографа ГПБ; строфы. 19–21 первой редакции; строфы 34–36, 40–42 третьей редакции.

В ряде списков некоторые строфы третьей редакции выпущены. После строфы 16 автографа ГПБ следует текст;

17

Вот он — Пушкина убийца,
Легкомысленный француз,
Развращенный кровопийца, —
Огорчил святую Русь,
Схоронил наш клад заветный,
В землю скрыл талант певца,
Вырвал камень самоцветный
Он из царского венца

В списках с пометой: «Скопирован со собственноручного списка сочинителя в 1837 году; написанные им после того куплеты и те, которые он всегда хранил в тайне, также варьяции — добавлены из оставшихся по смерти его собственноручных же черновых бумаг» — после строф 33–34 автографа ГПБ, посвященных Булгарину, следует;

Что тут за щенок у входа,
Весь дрожит, поджавши хвост,
Как безжалостно природа
Окорнала его рост!
Как портными укорочен
Фрак единственный на нем!
Трус, как прячет от пощечин
Сухощавый лик он свой!

Луковка торчит в кармане,
Оттопырясь, как часы;
Стекла битые в кармане
И обгрызок колбасы.
Кто б из пишущих героев
Мог таким быть мозгляком?
Только бес — В<ладими>р С<троев>,
Гречев левый глаз с бельмом.

После строфы 36 автографа ГПБ, посвященной Грузинцеву, следует:

Вот Козлов! Его смешнее
Дурака я не видал:
Модный фрак, жабо на шее,
Будто только отплясал.
Но жестоко, я согласен.
Покарал его злой рок —
Как бедняга сей несчастен:
Слеп, без ног и без сапог.

А всё возится с князьями,
Низок, пышен, пуст, спесив,
Принужденными займами
Денег нищенски скопив,
Шлет для дочки в банк их… средство,
Недостойное певца —
Детям лучшее наследство —
Имя честное отца.

Или:

Вот Козлов! — глупец уверен,
Что с Жуковским равен он,
Низок, пуст, высокомерен
И в стихи свои влюблен.
Принужденными займами
У графинь, княгинь, друзей
Сыт и пышен; вот с стихами
Шлет он к Смирдину скорей.

Чтоб купил их подороже…
Продал, деньги получил;
Все расплаты ждут — и что же?
Он в ломбард их положил
Дочери … плохое средство,
Недостойное певца.
Детям лучшее наследство —
Имя честное отца.

Или: