Эдвард Бульвер-Литтон - Семейство Какстон

• Название: Семейство Какстон
• Автор: Эдвард Бульвер-Литтон
• Издательство: Паблик на ЛитРесеd7995d76-b9e8-11e1-94f4-ec5b03fadd67
• Жанр: Литература 19 века

«– Мальчик, мистер Какстон, мальчик! – Отец мой погружен был в чтение. Мальчик! повторил он с видимым смущением, подняв глаза. – Что такое мальчик?

При таком вопрос, отец вовсе не думал начинать философического исследования, и требовать у безграмотной женщины, ворвавшейся в его кабинет, решения психологической и физиологической задачи, затрудняющей до сих пор ученых мудрецов: «что такое» – Возьмите первый словарь, и он скажет вам, что мальчик есть дитя мужского пола… т. е. юная мужская отрасль человека. Кто хочет пускаться в исследования и наукообразно узнать, что такое мальчик, должен сперва определить, что такое человек…»

---

– Так я не увижу её больше! – прошептал я, встал и молча пошел к окну, чтоб закрыть лицо. Большие борьбы жизни ограничены мгновениями. На то, чтобы склонить голову на грудь, чтобы прижать руку к брови, мы издерживаем едва секунду из дарованного нам писанием семидесятилетия, но какой переворот под-час совершается внутри нас, покуда эта маленькая песчинка неслышно падает в клепсидр.

Твердою стопою возвратился я к леди Эллинор и спокойно сказал:

– рассудок говорит мне, что вы правы, и я покоряюсь, простите меня! и не считайте меня неблагодарным и чрезмерно-гордым, если я прибавлю, что вам надо оставить мне ту цель в жизни, которая утешает меня и поощряет во всех случаях.

– Что такое? – спросила леди Эллинор нерешительно.

– Независимость для меня самого и достаток для тех, кому жизнь еще сладка. Вот моя двойная цель, а средства достигнуть ее должны быть мое собственное сердце и мои собственные руки. Прошу вас передать вашему супругу мою признательность и принять мои горячия молитвы за вас и за нее, кого я не хочу называть. Прощайте, леди Эллинор.

– Нет, не оставляйте меня так скоро. Мне нужно обо многом поговорить с вами, расспросить вас. Скажите, как ваш батюшка переносит свои потери? скажите, есть ли надежда, что он позволит нам сделать что-нибудь для него? При настоящем влиянии Тривениона, в его распоряжении много мест, которые пришлись-бы по вкусу прихотливой лени ученого. Будьте откровенны?

Я не мог противостоять такому участью, опять сел и, как умел спокойнее, отвечал на вопросы леди Эллинор и старался убедить ее, что отец мой чувствует свои потери лишь на столько, на сколько они касаются меня, и что не в силах Тривениона вырвать его из его уединения или вознаградить его чем-нибудь за перемену в его привычках. – За тем, после моих родителей, леди Эллинор спросила о Роланде, и, узнав, что он приехал в город со мной, изъявила непременное желание видеть его. Я сказал, что передам ему её желание, а она задумчиво спросила:

– У него есть сын, кажется, и я слышала, что между ними была какая-то размолвка.

– Кто мог вам сказать это? – спросил я удивленный, зная, как тщательно дядя скрывал тайны своих семейных неприятностей.

– Я слышала от кого-то, кто знал капитана Роланда, забыла я, когда и где, но дело не в том.

– У Роланда нет сына.

– Как?

– Его сын умер.

– Как эта потеря должна была огорчить его!

Я не отвечал.

– Но верно-ли, что его сын умер? Какая бы радость, если б это была ошибка, если б сын его оказался жив!

– У дяди твердый характер и он смирился; но, простите мое любопытство, слышали вы что-нибудь об этом сыне?

– Я? что мне слышать? Но мне бы хотелось послушать от вашего дяди все, что согласился-бы он поверить мне о своем горе, и есть ли какая-нибудь надежда на то, что…

– На что?

– На то, что сын его жив.

– Не думаю – сказал я – и сомневаюсь, чтобы вы могли узнать что-нибудь от дяди. А в ваших словах есть что-то двусмысленное, что заставляет меня подозревать, что вы знаете более, нежели хотите сказать.

– Дипломат! – сказала леди Эллинор, полу-улыбаясь; потом, придав своему лицу строгое и серьёзное выражение, она прибавила: – страшно подумать, что отец может ненавидеть своего сына!

– Ненавидеть? Роланд ненавидел своего сына! Что это за клевета?

– Так это неправда? Удостоверьте меня в этом: я буду так счастлива, если узнаю, что меня обманули.

– Могу уверить вас в этом, но более ничего сказать не могу, потому-что больше ничего не знаю: если когда-нибудь отец сосредоточивал на сыне боязнь, надежду, радость, горе, все отражающееся на отцовском сердце, от теней на жизни сына, таким отцом был Роланд, покуда был жив его сын.

– Я не могу не верить вам! – воскликнула леди Эллинор тоном удивления. – Я непременно хочу видеть вашего дядю.

– Я употреблю все силы на то, чтоб он навестил вас и узнал от вас то, что вы явно скрываете от меня.

Леди Эллинор отыгралась неопределенным ответом, и вслед за этим я покинул дом, где я узнал счастье, которое приносит безумие, и горе, которое дает мудрость.

Глава IV.

Я всегда питал теплую и нежную сыновнюю привязанность к леди Эллинор, независимо от её родства с Фанни и благодарности, которую порождало во мне её расположение, ибо есть привязанность, по природе своей чрезвычайно-своеобразная и иногда доходящая до высокой степени, которая происходит от соединения двух чувств, не часто связанных между собою, – сожаления и удивления. Не было возможности не дивиться редким дарованиям и высоким качествам леди Эллинор и не иметь сожаления при виде забот, беспокойств и горестей, мучивших женщину, которая, со всей своей чувствительностью, жила тяжелою жизнью мужчины.

Исповедь моего отца отчасти уменьшила степень моего уважения к леди Эллинор, оставив во мне грустное убеждение, что она издевалась и над глубоко-нежным сердцем отца и над восторженным сердцем Роланда. Разговор, произошедший между нами, дал мне возможность судить о ней с большей справедливостью, и увидеть, что она действительно разделяла чувство, внушенное ею ученому, – но что честолюбие перемогло любовь, и честолюбие, если и неправильное и в строгом смысле не женское, во всяком случае не площадное, не грязное. Из намеков её и приемов я объяснял себе и то, почему Роланд не понял её видимого предпочтения к нему: в необузданной энергии старшего брата она видела только двигателя, которым надеялась возбудить флегматические способности младшего. В странной комете, горевшей перед нею, она думала найти и утвердить рычаг, который привел-бы в движение звезду. И не мог я утаить мое уважение от женщины, которая, хотя вышла за муж не по любви, но едва связала свою натуру с человеком её достойным, посвятила своему супругу всю жизнь, как-будто-бы он был предметом её первого романа и девичьего чувства. Не смотря на то, что ребенок шел у ней после мужа и что смотрела она на судьбу его с той точки, с которой эта судьба могла сделаться полезною будущему Тривениона, нельзя было, однакож, признав ошибку супружеского самоотвержения, не удивляться женщине, хотя-бы и обвинив мать. Оставив эти размышления, я, с эгоизмом влюбленного, посреди грустных мыслей о том, что больше не увижу Фанни, почувствовал радостный трепет. Ужели это было правда, как намекала леди Эллинор, что Фанни все была привязана к воспоминанию обо мне, которое, при кратком свидании, при последнем прощаньи, пробудилось-бы с опасностью для её душевного мира? Но следовало ли мне ласкать такую мысль?

Что могла слышать она о Роланде и его сыне? Неужели потерянный сын был еще жив? Задавая себе эти вопросы, я дошел до нашей квартиры и нашел капитана занятым рассматриванием предметов, необходимых для переселенца в Австралию. Старый солдат стоял у окна, осматривая ручную пилу, топор и охотничий нож; когда я подошел к нему, он, из под своих густых бровей, посмотрел на меня с сожалением и сказал презрительно:

– Хороши оружия для сына джентльмена – Кусочик стали под видом меча стоит всех их.

– Оружие, которым покоряют судьбу, всегда благородно в руках честного человека, дядюшка!

– У него ответ на все – заметил капитан, улыбаясь и вынимая кошелек, чтоб заплатить купцу.

Когда мы остались одни, я сказал ему:

– Дядюшка, вам надо повидаться с леди Эллинор: она поручила мне сказать вам это.

– Ба!

– Не хотите?

– Нет.

– Дядюшка, мне кажется, она хочет сказать вам что-то насчет… простите меня… насчет…

– На счет Бланшь?

– Нет, насчет того, кого я никогда не видал.

Роланд сделался бледен и, падая на кресло, пробормотал:

– Насчет его, насчет моего сына?

– Да; но я не думаю, чтоб надо было ожидать от неё неприятного известия. Дядюшка, вы уверены, что сын ваш умер?

– Что? Как вы смеете… кто в этом еще сомневается? Умер… умер для меня навсегда. Дитя, неужели бы вам хотелось, чтоб он жил на срам этих седых волос?

– Сэр, сэр, простите меня; дядюшка, простите меня; но пожалуйста повидайтесь с леди Эллинор, потому-что, повторяю вам, то, что она вам скажет, не поразит вас неприятно.

– Не неприятно, и об нем?

Невозможно передать читателю отчаяние, которым были полны эти слова.

– Может-быть – сказал я после долгого молчания, ибо я пришел в ужас, – может-быть, если он и умер, он перед смертью раскаялся во всех своих оскорблениях вам.

– Раскаялся? ха-ха.

– Или, если он не умер…

– Молчите, молчите.

– Где жизнь… там надежда на раскаяние.

– Видите-ли, племянник – сказал капитан, встав и скрестив руки на груди – я желал, чтоб этого имени же произносили никогда. Я еще не проклял моего сына; но, еслибы он воротился к жизни, проклятие могло-бы упасть на него! Вы не знаете, какие мучения произвели во мне ваши слова, и в ту минуту, когда я открыл мое сердце другому сыну и нашел этого сына в вас. Со всем уважением к утраченному, у меня теперь только одна просьба, вы знаете эту просьбу оскорбленного сердца: чтобы никогда это имя не доходило до моего слуха!