Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы

• Название: Розы и хризантемы
• Автор: Светлана Шенбрунн
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-7516-0095-9

Многоплановый, насыщенный неповторимыми приметами времени и точными характеристиками роман Светланы Шенбрунн «Розы и хризантемы» посвящен первым послевоенным годам. Его герои — обитатели московских коммуналок, люди с разными взглядами, привычками и судьбами, которых объединяют общие беды и надежды. Это история поколения, проведшего детство в эвакуации и вернувшегося в Москву с уже повзрослевшими душами, — поколения, из которого вышли шестидесятники.

---

— Целости и сохранности! Вот уж верно говорят: у страха глаза велики! Заячье сердце! И вообще, непонятно, с какой стати ты тащился пешком, когда ходят троллейбусы. Все дурацкие выдумки!

— Троллейбусы, Нинусенька, ходят переполненные. В это время в них невозможно втиснуться. Я не хотел висеть всю дорогу в дверях и каждую минуту опасаться, что какой-нибудь бандит вырвет у меня из рук чемодан.

— Так уж обязательно и вырвет!

— Да, один толкнет, а другой тем временем выхватит чемодан. Ты сама прекрасно знаешь, как это делается.

— Я знаю одно — при мне она не посмела бы развязывать тесемки. И шапка была бы цела. Кстати, ограбить с тем же успехом могут и посреди улицы.

— Посреди улицы днем, как правило, не грабят. Грабят там, где давка и толчея, — в транспорте и в магазинах. Я потому и шел пешком, что старался выбрать наиболее безопасный вариант.

— С чем и поздравляю! Проявил такую великую бдительность, что посеял шапку. Молодец!

— Представь себе, — папа шумно дышит и трет подбородок пальцами, — представь себе, Нинусенька, что мне плевать на все эти твои мерзкие тесемки и проклятую копеечную шапку, из-за которой устраивается такой скандал!

— Так бы и сказал с самого начала. — Мама поджимает губы. — Я это давно заметила. Тебе плевать не только на шапку, тебе и на меня плевать. Мерзкая копеечная шапка! Миллионщик. Фон-барон! Если хочешь знать, ее только нынешней осенью сшили — эту шапку.

— Не сшили, а в очередной раз перешили. Нинусенька, извини меня, но это невыносимо! Именно в тот день, когда я принес тебе полный чемодан денег…

— Чемодан денег! Заладил, как попугай! Не хватает только, чтобы соседи услышали.

— Именно в тот день, когда я принес тебе полный чемодан денег, — продолжает папа, — ты считаешь необходимым сживать меня со свету из-за пакостной, подбитой ватой шапки, которую в любом случае давно пора выкинуть!

— Ах вот как!

— Да, выкинуть и забыть — вместо того чтобы трижды перешивать!

— Не знаю, о чем ты говоришь. Я что-то не помню, чтобы ее трижды перешивали. И вообще, дело не в шапке, дело в отношении к вещам.

— Действительно, ты права — первый раз ее не перешивали, а шили, из моего старого пальто. А потом уж дважды перешивали: первый раз подставляли вату…

— Не вату, а ватин!

— Первый раз подставляли вату, а второй — лицевали.

— Подставлять ватин — это еще не называется перешивать.

— В любом случае она выглядела абсолютно неприлично.

— Не выдумывай, пожалуйста! Только не выдумывай! Ничего неприличного в ней не было. Эта паршивка могла бы еще добрых лет десять ее носить. Нет, как вам это нравится! Хорошенькие замашки — выбросить! Гуляй душа — ничего не жаль! Нет слов: с одной стороны, возмутительная распущенность, а с другой — не менее возмутительное попустительство. Действительно, чего можно требовать от ребенка, когда папаша сам подает великолепный пример разгильдяйства? И не пытайся подводить под это базу. Не желаю больше ничего слушать!

— Нинусенька, ты меня извини, но у тебя удивительная — да, просто удивительная! — способность все превратить в какой-то дикий кошмар. Отбить всякую охоту что-либо делать. Я полжизни мечтал об этом дне. Два года работал как каторжный. А ты, даже не потрудившись взглянуть на деньги, которые я тебе принес, битый час пилишь меня из-за ободранной нищенской шапки! Можно подумать, что тебе каждый день сваливается на голову сто тысяч!

— Оставь, пожалуйста, и не передергивай мои слова, — говорит мама. — Я ничего не имею против этих денег. Но шапки мне безумно жаль. Не вижу никакой причины это скрывать. Где, в каком месте ты ее потеряла? — набрасывается она опять на меня. — Что значит не помнишь? Как это можно не помнить? Шла, шла, и вдруг нате-здрасте взбрело в голову снять. Где это было? Когда? Ведь до какого-то момента она была на тебе! На твоей поганой голове! Не знаю, может, попробовать съездить, поискать?.. Хотя, конечно, надежды мало. Давно уж кто-нибудь поднял. Еще и спасибо сказал… Нет, это нужно уметь — посреди дороги развязывать тесемки! Еще и башкой, верно, болтала. Взять бы хороший лом да проломить эту башку проклятую — чтобы в другой раз неповадно было! И папаша ничуть не лучше. Шагал, как остолоп, и, представьте себе, не видел. Не видел, как она снимала шапку! Олух царя небесного!

У нас будут гости. Папа пригласил всех сотрудников «Нового мира» и своих боевых друзей.

— Не знаю, дело, конечно, твое, — вздыхает мама, — но я, честно говоря, не представляю, как сюда втиснется столько народу. Не то что сесть, и встать-то будет негде.

— Можно сдвинуть два сундука вместе, получится нечто-то вроде широкой скамьи, — размышляет папа. — Только желательно чем-то прикрыть их. Я сегодня заглянул в наши «Ткани», там есть вполне приличный тисненый плюш.

— Да, я видела, — соглашается мама.

— Нужно купить метров десять и сшить покрывала.

— В таком случае заодно и на дверь сделать штору. Ты не представляешь, до чего мне осточертело каждую ночь просыпаться от Наининых каблуков.

— Разумеется, сделаем и штору.

— Ниноленьки, если теперь есть деньги…

— Какие деньги? Может, и есть, да не твои!

— То надо послать Сашке! — говорит бабушка.

— Да, больше уж некому посылать, как этому прохвосту!

— Он просит десять тысяч на кабанчика!

— Что ты говоришь?.. Просит. Имеет еще наглость просить, мерзавец! Как он просит — в долг или насовсем? А как он тебя на улицу вышвырнул, он уже забыл? И главное, что мне нравится — хороши аппетиты: десять тысяч! Да за десять тысяч не только что кабанчика, а весь свинарник уступят. С пастухом в придачу.

— Он после сала пришлет!

— Разумеется. Сала пришлет и сам явится, собственной персоной — лично выразить благодарность. Чтоб я имени его в моем доме не слышала, ясно тебе? Еще раз заикнешься об этом прохвосте, поедешь обратно к нему в Минск. Если он вдруг воспылал к милой сестрице столь нежными чувствами, пусть у себя и держит. Десять тысяч! Ни больше ни меньше! Скотина немазаная! И она еще адвокатом у него выступает!

Папа заталкивает чемоданы на антресоли, Наденька ему помогает.

— Подождите, подождите! — командует снизу мама. — Не пихайте как попало. Кладите все-таки так, чтобы можно было вытащить.

Пишущая машинка больше не будет стоять на чемоданах — папа купил себе настоящий письменный стол, с ящиками и дверцей. И еще он купил книжный шкаф.

— Прекрасно, среднюю полку я займу под свои вещи, — объявляет мама.

Папа пытается отстаивать шкаф.

— Да, но как это, Нинусенька, будет выглядеть?

— Ничего страшного, можно прикрепить изнутри занавесочку.

— Дверцы для того и делаются стеклянными, чтобы видеть корешки книг.

— Ах, боже мой! Мы не в Юсуповском дворце, а в одной комнате. Приходится как-то приспосабливаться. Вобью два гвоздика. Кстати, а куда же они повесят пальто? Не шутка — сорок человек гостей. Пойду разыщу Макара Федоровича. Пусть хотя бы прибьет в прихожей доску с крючками. Все-таки какое-то решение проблемы.

— Говоры, Ниноленьки, что купить! — волнуется бабушка. — Слетаю к Елисееву, мадам Щеглова сказала, там сегодня колбасу дают.

— Да, действительно, — вздыхает мама, — не красна изба углами, а красна пирогами. Нужно решить, чем мы будем кормить всю эту ораву.

— Не извольте, Елизавета Францевна, беспокоиться, — говорит папа, — все будет сделано и куплено без вас.

— Почему ты не хочешь, чтобы она съездила? — удивляется мама.

— Потому что она вместо колбасы приволочет собачью требуху.

— Зачем ты говоришь глупости? Человек хочет помочь…

— Не человек, а теща, — бурчит папа. — Теща — не человек. И вообще, я тебе уже, по-моему, сказал, Нинусенька, что никакой помощи мне не требуется. Я приглашаю достойных людей и не хочу, чтобы они в моем доме отравились какой-нибудь гадостью.

— Что за мерзкая манера вечно все утрировать! Никто еще никогда в этом доме ничем не отравился. Обязательно все охаять и извратить. Не знаю, может, позвать Леру Сергеевну, пусть сделает закуски?

— Прошу тебя, Нинусенька, никакой Леры Сергеевны и вообще никаких соседок и приятельниц! Я все сделаю сам.

— Что ж, делай… Ты не успеешь. Ты еще должен сварить пунш. И времени осталось всего-навсего три дня.

— Прекрасно успею. Пока мясо будет тушиться, я собью майонез и приготовлю закуски. А пунш варится в последний момент — он должен быть горячим. Только убери, пожалуйста, отсюда тещу.

— Что значит — убери тещу? Как это — убери тещу?

— Отправь ее куда-нибудь. С глаз долой, из сердца вон.

— Куда же я могу ее отправить?

— Пускай съездит навестит племянника в Тушино.

— Ты смеешься! Чтобы она там рассказала, что мы принимаем гостей, а их не пригласили.