Павел Верещагин - Провожая в Лондон...

• Название: Провожая в Лондон...
• Автор: Павел Верещагин
• Жанр: Короткие истории
• Год: 1999

В 1999 году РИФ ТПП выпустила сборник повестей и рассказов Верещагина «Размышления о воспитании за отцовским столом». Один рассказ из этого сборника.

---

«Не надо соплей и слез, — говорю я себе, — наша с Машей история — самая обычная. Миллионы людей по всему свету каждый год покидают места, в которых выросли, и едут в другие, где жизнь кажется им ярче и интереснее. Из маленьких городков в большие. Из тихих стран в передовые. Человек стремится в большой мир. Это естественно».

«Но одни едут, а другие остаются, — возражаю я сам себе. — Может быть, дело в той самой жизненной агрессии? Едут те, у кого достаточно для этого жизненной агрессии. А у кого недостаточно — остаются».

Про жизненную агрессию сказал как–то мой тренер. Я несколько лет занимался борьбой. У меня хорошие физические данные. Но дальше второго разряда дело не пошло. «Все у тебя есть, — досадливо говорил тренер. — И сила, и реакция… А чего–то главного не хватает! Злости спортивной, что ли, жизненной агрессивности… Нет желания сломить противника! Зря только я с тобой время трачу…»

Не подумайте, я не переживаю. Ну и пусть! Не все живут для того, чтобы ломать своих соперников. Я убежден, что не на этом держится мир. По крайней мере надеюсь, что не на этом.

Но у Маши жизненная агрессивность определенно есть. Это точно!

Вот она появляется с покупкой. Довольная еще одним маленьким успехом.

— Куда теперь? — спрашиваю я.

— Теперь в библиотеку. К цирку.

Мы выходим из Пассажа. Не на Невский, а на противоположную сторону, на Итальянскую улицу. И останавливаемся в дверях: там затор, идет дождь, люди толпятся на пороге, не решаясь выходить.

Дождь скорее всего короткий. Как будто кто–то мечет с неба тысячи крупных сердитых капель и с яростью разбивает их об асфальт. На тротуарах — бурные потоки, вырывающиеся из водосточных труб. А справа в просвете между крышами — голубое небо и безмятежное солнце. На языке синоптиков это называется кратковременные дожди.

— Опять дождь! — Маша озабоченно качает головой. Если так пойдет и дальше, она ничего не успеет.

Люди стоят и терпеливо ждут. Стихия есть стихия. В некоторых лицах заметно даже подобие тихой гордости: смотрите, что делается! Такой ливень, и одновременно солнце. Что хотят, то и творят!.. Такое возможно только у нас в городе, с нашей сумасшедшей погодой!

— Интересно, нужно ли мне брать зонтик? — вслух размышляет Маша.

— Наверное, нужно, — говорю я. — Лондон знаменит своими дождями.

— Туманами, — поправляет меня Маша. — Лондон знаменит туманами. А осадков там выпадает 750 миллиметров в год. Это меньше, чем у нас.

Я не возражаю. Если Маша что–то говорит, она это знает. Она всегда все знает. И вообще, она очень самостоятельная. Может быть, в этом все и дело? Она слишком самостоятельная, чтобы любить кого–то еще.

— Я бы взял зонт, — осторожно высказываюсь я.

— Нет, не буду, — решает Маша. — Он тяжелый, у меня и так перевес багажа. А за границей зонтик, как говорят, стоит недорого. Как две бутылки минеральной воды.

Вот видите, она все всегда знает.

С неба низвергаются последние потоки, и дождь прекращается. Люди начинают выходить на улицу.

Мы тоже идем, стараясь наступать в наименее мокрые места.

Выходим на площадь Искусств. Нежно–желтый фасад Русского музея с одного края косо промок и потемнел. Бронзовый Пушкин в сюртуке стоит, вдохновенно откинув голову, по пояс в мокрых стриженых кронах сирени. По сюртуку стекают капли дождя. На лице Пушкина, как и всегда, сдержанный восторг вдохновения. Совершенно очевидно, что дождь его не огорчил.

Откровенно говоря, я не люблю эту часть города. Не то, чтобы совсем не люблю, но отношусь к ней строго. Или, если хотите, взыскательно. Как опытный справедливый учитель к своему самому яркому и самому заносчивому ученику. Этот район построен, в основном, итальянцами. В расчете на умиление и восторг. Как оперы Верди. Здесь не хватает российской теплоты и сердечности.

Даже туча, нависшая где–то над Фонтанкой и цирком, какая–то нестрашная. Как будто бутафорская: с одной стороны набрякшая и синяя, но с другой — белоснежная и позолоченная солнцем.

А нам как раз под эту тучу. Библиотека — на другой стороне Фонтанки.

Маша обязательно ходит в библиотеку раз в неделю. И каждую неделю берет увесистую стопку книг. Такое у нее правило, читать не менее трех книг в неделю. Я тоже хожу с ней в библиотеку. И беру кое–что из того, что она уже прочитала. Маша аккуратно прочитывает все книги. Потому что она читает с познавательными целями, для самообразования и расширения кругозора. Так, наверное, и надо. Каждому известно, книга — источник знаний. Но я так не могу. Если книга мне не нравится, я не дочитываю ее до конца. А Маша всегда дочитывает. Поэтому, наверное, она всегда все знает.

— Последний раз… В мою библиотеку… — говорит Маша. Наверное, она хочет, чтобы эти слова получились у нее грустными. Но грусть выходит не очень натурально.

Я мысленно усмехаюсь.

— Если тебе некогда, я могу твои книги сам занести, — говорю я. — Как–нибудь потом.

— Нет, нет. У меня записано, — Маша показывает мне аккуратно составленный списочек оставшихся дел.

Она очень организованная. У нее всегда все рассчитано.

Маша вдруг обгоняет меня и заступает дорогу.

— Ты что, на что–то обижаешься? — спрашивает она, пристально глядя мне в глаза.

— Я? Обижаюсь? — я делаю вид, что удивлен.

— Я же вижу. Только не пойму, на что? Подумай сам, ну чем я виновата?

Я молчу.

Маша, как всегда, права. Мне не на что обижаться. Она никогда ничего мне не обещала. Не говорила о любви, не поддерживала разговоры о будущем, не строила совместных планов. Какие у меня могут быть претензии?

Да и вообще, мне не в чем ее упрекнуть: все три года она честно была мне подружкой. Проводила со мной все свободное время. Помогала мне учиться. Поддерживала, когда у меня были проблемы. Была по–своему преданной — многие интересные ребята добивались ее внимания, но она с первого институтского дня дружила только со мной.

Но для нее из этого ровным счетом ничего не вытекает. Нам было по пути — мы были вместе. Теперь наши дороги расходятся. И, в общем, я сам в этом виноват. Если бы хотел, то постарался бы попасть в группу. Так она понимает жизнь. Любил бы по–настоящему, — как Мартин Иден, как капитан Грей — сделал бы все, чтобы поехать вместе с ней.

Маша скрывается в дверях библиотеки, чтобы в последний раз сдать книги, а я гуляю взад и вперед по набережной и продолжаю думать об этом.

Что, собственно, я хочу? На что надеюсь? Что она из–за меня не поедет в Англию? Но ведь это смешно. Любой человек на ее месте не задумываясь поехал бы. Ну, разве что, я бы не поехал. Из–за нее. Но я — это другое дело.

Тогда в чем же дело? Что я хочу?

Наверное, все дело в том, что она уезжает без сожаления. Без стесненного сердца, без предательской дрожи голосовых связок, без влаги в уголках глаз. Как будто здесь ей не о чем пожалеть. Ничего примечательного не было. Как будто все это время она только и ждала отъезда и наконец дождалась.

Пусть бы она сказала: «Да, я уезжаю. Уезжаю на год, а если удастся — останусь дольше. Потому что это уникальная возможность стать специалистом и продвинуться в карьере, я ждала ее всю жизнь. Но я люблю тебя и буду все время о тебе думать и скучать». Или нет. Не обязательно про любовь. Просто сказать: «Мне было хорошо с тобой, с твоими непоседливыми друзьями, и я всегда буду помнить эти годы, как бы ни сложилась судьба». Но ведь она так никогда не скажет. Она не такой человек.

А если так, получается, что все было зря. Наша вечера вместе, наша компания, наши розыгрыши, наши импровизированные ночные дискотеки для толпы у разведенных мостов… Получается, что в то время, когда я был счастлив, дышал полной грудью, она всего лишь ждала момент, когда можно будет ехать. Туда, дальше, в большой мир, которого она достойна… И с самого начала знала, чем кончатся наши отношения. И потому не связывала себя обещаниями и словами о любви.

Получается, что вся жизнь здесь была для нее лишь подготовкой, ожиданием. Как первая июньская смена в детском лагере, когда нужно всего лишь дождаться отпуска родителей, чтобы ехать с ними к морю. А раз так, то все, что происходит вокруг: походы, костры, эстафеты, вечер зримой песни, конкурс по вязанию узлов — воспринимается лишь как способ скоротать время, дотянуть до следующего месяца и уже тогда наслаждаться жизнью и радоваться окружающему миру.

А может быть, думаю я, это моя вина? Если бы я сумел стать для нее тем, чем она стала для меня, она не уезжала бы с такой радостью. Но как можно стать для нее кем–нибудь, если твоим соперником является весь мир?

«Она просто боится, — утешаю я себя с грустью и даже с жалостью к ней, — боится хотя бы на волосинку связать себя обязательствами, просто чувством. Даже невинным сожалением. Боится дрогнуть. Потерять независимость».

А может быть, она права. И если хочешь достичь своей цели, нельзя позволить опутать себя привязанностями. Так устроен мир. Как бы я не надеялся, что мир устроен по–другому.