Ирина Шкаровская - Горнист первой базы

• Название: Горнист первой базы
• Автор: Ирина Шкаровская
• Издательство: Государственное издательство детской литературы УССР
• Жанр: Детская проза
• Год: 1962

Эта книжка о твоих ровесниках. Но не только о тех, кто сидит с тобой за партой, вместе с тобой ходит в дальние походы и собирает металлолом.

Герои рассказов этого сборника жили в разное время. Одни — в двадцатые годы, когда Советская страна только вступила в своё первое десятилетие, другие — в суровые дни Великой Отечественной войны, а третьи — в наше время. И всё же они очень похожи друг на друга, эти ребята. У всех у них верные, добрые сердца, все они горячо любят свою Советскую Родину.

Эта книжка расскажет тебе о первых романтических годах пионерского движения, о героике военных лет, о сегодняшних увлекательных делах юных пионеров, об их дружбе и мечтах.

---

К плакату мы прикрепили палочки и шумной гурьбой выбежали на улицу.

Магазин писчебумажных принадлежностей был распахнут настежь. В нём было почти пусто. Ведь не в одной нашей — во всех трудшколах Киева теперь были кооперативы. У прилавка стояло два взрослых покупателя и всего лишь несколько учеников. А в витрине всё так же улыбался восковой гимназистик. Сам хозяин, вопреки обыкновению, стоял у дверей. Мы прошли мимо него. Плакат несли Вася Янченко и Юра Левицкий.

Юра старался не смотреть в сторону господина-гражданина Дзениса, а Вася спокойно встретил взгляд его близоруких испуганных глаз.

Горнист первой базы

Мы ненавидели друг друга чуть ли не с пелёнок. Помню, когда мне было лет пять, он запер меня в дровяном сарае. Три часа я плакала навзрыд, а Борька хохотал и пел дурацкие песни. На его счастье и на мою беду, никого из взрослых поблизости не было.

Всю жизнь голова моя горела от его щелчков. Он подкрадывался ко мне внезапно, возникал там, где я не ожидала его увидеть — на улице, в подъезде дома моей подружки Липы, в сквере, где мы часто играли с ней в дьяболо.

— А-а, яичница! — (так прозвал он меня за веснушки). — Сейчас я тебе дам, яичница, марафончика!

«Марафончиком» на нелепом Борькином языке назывался щелчок.

Даже в кино от него нельзя было спастись! Как-то раз мы с Липой в кинотеатре «Орион» смотрели новый боевик «Чёрный конверт» с участием Гарри Пиля. Мы смотрели фильм, жевали ириски и были счастливы. Вдруг за спиной своей я услыхала зловещее «марафончики», и тотчас на бедную мою голову посыпались щелчки.

Мое старенькое пальто всегда было без пуговиц. Только пришьёшь их крепко-накрепко, наденешь пальто — налетает Борька и отрывает их — одну за другой, как говорится, «с мясом». Летом он обычно швырял мне в голову колючки. Колючки запутывались в волосах, и я с трудом выдирала их. Зимой бросал за ворот ледяшки, подставлял ножки и противно смеялся, если я падала и больно ушибалась.

Когда мы стали старше, он награждал меня всякими оскорбительными кличками.

— Селёдка! Каланча! Паршивая селёдка! — кричал он мне вслед, намекая на мой высокий рост и худобу.

Бить он меня теперь уже не решался, так как знал, что даром ему это не пройдёт. Я могла дать сдачи, к тому же за меня заступились бы ребята. А они Борьку недолюбливали. Во-первых, за то, что он всегда уплетает сдобные крендели и пирожные (отец Борьки был непманом — ему принадлежала булочная на улице Чудновского). Во-вторых, за то, что он — пижон.

Однажды мы проводили сбор базы на Черепановой горе. На повестке дня стояло два очень важных вопроса. Первый — о вступлении нашей базы в «ячейку смычки рабочего класса с крестьянством». Второй — о сборе денег на трактор для подшефного села.

За мной зашли мои товарищи — председатель совета отряда Дима Логвиненко и Толя Таратута. Когда мы вышли из дома, то увидели на крыльце Борьку. На меня он даже не взглянул и ни одной из милых кличек не наградил, что меня немало удивило. Борька внимательно и серьёзно посмотрел на Толю, сошёл с крыльца и пошёл вслед за нами.

Всю дорогу я тревожно оглядывалась, меня мучили предчувствия:

«Сейчас налетит и даст мне по голове этого идиотского «марафончика» или же назовёт при мальчиках каланчой. (Пожалуй, это было бы ещё хуже…)

Нет, скорее всего плюнет на меня, тогда я крикну ему: «Борис съел триста тысяч крыс». (Фраза эта была моим самым могучим оружием в борьбе с Борькой.) Мальчики заступятся за меня, и, конечно, завяжется драка».

Но всего этого не произошло. Борька поравнялся с нами и неожиданно спокойно обратился к Толе:

— Слышь… Дай горн подержать… (Толя пришёл ко мне с горном.)

— Что, горна не видел? — удивился Толя.

— Потрубить охота, — улыбнулся Борька.

«Не верьте ему, ребята… Он сейчас какую-нибудь штуку подлую выкинет», — хотела сказать я, но почему-то промолчала.

Толя протянул Борьке горн. Тот бережно взял его в руки, приложил к губам, и горн запел так звонко, так чисто и красиво, что мы от удивления застыли.

— Да, ничего не скажешь, — задумчиво проговорил Димка. — Ты врождённый горнист. Пожалуй, ты мог бы быть горнистом полка или даже армии.

— Мерси… — Борька снял свою клетчатую кепочку и стал раскланиваться во все стороны.

Вежливо попрощавшись с мальчишками, он ушёл.

— Если б у нас был такой горнист, наша база прославилась бы на весь Киев! Представляете, как с таким горнистом по городу маршировать! — Димка ещё находился под впечатлением встречи с Борькой.

Я насторожилась.

— Ты что, предлагаешь принять его в нашу базу?

— А почему бы и нет?

— Что он говорит! Толя, ты слышишь, что он говорит! — ужаснулась я. — Ведь Борька — пижон! Да он галстука пионерского не носит. Да он в свою базу Аптекоуправления никогда на сборы не ходит. И потом, у него папа — непман.

— Да, — подтвердил Толя. — Борькин папа — человек не нашего класса.

— Ну и что же? Обязанность пионеров перевоспитывать таких людей. Я думаю, что в хороших руках он бы перевоспитался!

Больше о Борьке мы не говорили, и я успокоилась.

Между тем, учебный год приближался к концу. В нашей пионерской жизни назревали важные события. Мы готовились к выезду в лагерь. Собственно говоря, лагеря, как такового, не существовало. Было у нас только четыре старых, латаных палатки, которые Коля, наш вожатый, достал в районном совете Осоавиахима, компас да рваная волейбольная сетка. Вот и всё имущество.

На общешкольном родительском собрании Коля выступил с зажигательной речью:

— Ваши дети, — говорил он, — будут жить, как буржуи. С утра до вечера питаться высококалорийными продуктами и целый день греть животы на солнце. Я гарантирую каждому поправку — от трёх до пяти килограммов.

И всё же пламенная речь Коли особого впечатления на родителей не произвела. Из всей базы нашлось только двадцать желающих ехать в лагерь. Зато это были самые стойкие и выдержанные люди, одним словом, пионерский актив. Мы единогласно избрали председателем отряда Димку и приняли резолюцию:

— За время пребывания в лагере каждому пионеру поправиться не меньше, чем на три килограмма, а Диме Логвиненко — на пять. Дело в том, что Димка был тощим, как килька. Что он не надевал, висело на нём, как на вешалке.

И вот начались сборы. Прежде всего мы починили волейбольную сетку, затем раздобыли мяч. Кто-то принёс пару солдатских котелков времён гражданской войны, кто-то ведро, чтобы варить в нём суп. Были у нас барабан, горн и красное полотнище, — из него мы решили сшить флаг.

Всё было хорошо. И вдруг… Вдруг Дима вспомнил о Борьке.

— Понимаешь, Коля, — сказал он вожатому. — Есть один парень. Врождённый горнист. Давай возьмём его с собой!

Меня даже в жар бросило:

— Почему же этот… врождённый в своей базе не стал горнистом? — ехидно спросила я.

— Ничего не значит, — спокойно возразил Димка. — Там не стал, а у нас будет.

На другой день Димка пришёл к нам в дом на переговоры с Борькой. Тот стоял на своём боевом посту — на крыльце. По всему видно было, Борька скучал. Димка сразу же приступил к делу:

— Хочешь быть горнистом? В лагере?

— В лагере? Не понимаю!.. — Борька так вспыхнул, что мне стало неловко и я отвернулась.

— А где этот лагерь?.. А кто ты такой?.. Подумаешь… — бормотал он.

— Ну, в таком случае прощай. Пошли, Инка, — обратился ко мне Дима.

Борька сошёл с крыльца, догнал нас и, дёрнув за рукав Димку, снова начал что-то бормотать. Выглядел он довольно жалко, и я отлично понимала причину его состояния. С одной стороны — в лагерь ему, видно, очень хотелось поехать, с другой — не мог же он при мне просто взять да согласиться. И, наконец, самое главное — Борькины милые родители! Как-то они посмотрят на пионерский лагерь!

Мы шли очень быстро, и Борька с трудом поспевал за нами.

— Подожди! — остановил он Димку. — Я… я согласен.

Димка оглядел Борьку критическим взглядом с ног до головы:

— В порядке пионерской дисциплины приказываю тебе снять «джимми» и вообще всё это пижонское барахло. Завтра явиться в восемь ноль-ноль, в полной пионерской форме, в галстуке, с вещевым мешком. Сбор возле Черепановой горки.

Дима поднял над головой руку, и, загипнотизированный его пристальным, повелительным взглядом, отдал салют и Борька.

На другой день боевым пионерским строем мы вышли в путь. Впереди шагал знаменосец, а за ним горнист Борька. На нём была юнгштурмовка с портупеей, галстук, а за спиной — вещевой мешок. Теперь Борька отличался от нас только своей толщиной. За Борькой шёл барабанщик, а справа шагал Коля и звонко командовал:

— Левой! Левой!

Когда барабанщик умолк, мы запели. Но в этот раз не «Барабанщика» и не «Марш Буденного». Мы запели песню, слова которой придумала я, а мелодию сочинил Коля. В песне этой говорилось о лесах и долах, о том, что пионеры должны изучать военное дело. После каждых трёх куплетов следовал припев: