Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

• Название: Современная африканская новелла
• Автор: Лилия Фонсека
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Рассказы
• Год: 1972

Переходя от рассказа к рассказу, от одной литературы к другой, читатель как бы совершит путешествие по странам Черной Африки — по той части континента, которая начинается от южных границ Сахары и тянется до самого юга.

Название «Африканская новелла» не должно затушевывать границы литератур, смазывать тот факт, что в сборнике их представлено несколько, равно как и то, что у каждой, как и у народов, где эти литературы складываются, своя история; своя судьба, и отсюда — своеобразие художественного творчества.

Впрочем, новеллы, отобранные в сборник, — большей частью лучшее из того, что публиковалось в последние годы, — отображают эту специфику. Каждая из них сама по себе — отдельный эпизод, маленький кусочек жизни. Но сложенные вместе, они как бы образуют мозаичную картину, которая хотя и не очень детально, но зато ярко и правдиво отражает жизнь сегодняшней Африки.

---

Олф ВАННЕНБУРГ

(ЮАР)

ЭХО

Перевод с английского Н. Колпакова

Три человека стояли на пыльной дороге и разглядывали дорожный знак.

— Через два дня будем дома, — сказал один.

Тзоло, Мейки и Темба вот уже который день были в пути, пробираясь пешком в долину Тысячи Холмов. Днем они шли по выжженной солнцем желтой равнине, ночью разводили у дороги костер и ложились спать, давая возможность измученной, иссохшей земле испить их усталость. Разговаривали они мало: их все еще не покидало чувство гнетущей тревоги и страха, которое им пришлось испытать в тех местах, откуда они возвращались.

Свыше четырехсот их товарищей-шахтеров погибло на шахте во время катастрофы, и по прошествии трех недель тщетных стараний добраться до тех, кто был отрезан обвалом породы от внешнего мира, над горными выработками воцарилась гробовая тишина. С заплаканными лицами, безмолвные, убитые горем жены и родственники погибших, угрюмо стоявшие вдоль колючего ограждения, теперь ушли, и на их место ветер наколол на шипы колючей проволоки обрывки газет.

Смолкнувший подъемный механизм четким силуэтом вырисовывался на фоне серого неба, а оживленность шахтерского поселка сменилась какими-то отчаянно-суетливыми приготовлениями к отъезду.

— Этот зной давит нас не хуже закона белых, — сказал Тзоло, высвобождая плечи от ноши и сбрасывая ее к своим ногам, прямо в дорожную пыль.

— Или не хуже той беды, что нам пришлось пережить на этой проклятой шахте, — поддержал Мейки.

— Есть вещи, о которых лучше не говорить, — заметил Тзоло. — Мы избавимся, погодите, от законов белых, но избавиться от душевной муки, которую нам пришлось пережить, нам никогда не удастся.

Они помолчали, так как при воспоминании об этом их вновь охватила печаль.

— Давайте остановимся на ночь здесь, чтобы отдохнуть к завтрему, — предложил Темба.

— Ну нет, — возразил Мейки, — лучше мы всю эту ночь прошагаем и тогда завтра к вечеру уже будем дома. Сейчас, когда мы почти дошли до родных мест, я не чувствую усталости, и ноги мои сильны как никогда.

— Остановимся здесь, — заявил Тзоло решительно.

Он пролез через дыру в проволочном ограждении, и они зашагали за ним по глубокому с крутыми извилистыми берегами высохшему руслу реки.

Так было всегда. Тзоло был их командиром. Еще когда они жили в родной деревне, Тзоло — вот кто первым начинал пашню, а когда скудная земля истощилась и стала совершенно бесплодной, они все пошли за ним в пункт вербовки рабочей силы.

Однажды они последовали за ним даже в тюрьму. Правда, это случилось очень давно, много лет тому назад. Он обладал железной волей, и так было всегда.

— Вот отличное место, — сказал Тзоло, сбрасывая сверток одеял на песок под крутым берегом.

— Может, нам лучше пойти вон туда, где река сворачивает. Там бы нас не заметили с дороги, — сказал Мейки. — Здесь слишком опасно!

Наступило молчание, а затем эхо издалека несколько раз повторило его слова: «Здесь опасно… опасно… опасно…»

— Кто это нас передразнивает? — спросил Мейки.

— Это шалят вон те горы, — ответил Тзоло.

Темба решительно положил связку своих одеял рядом с одеялами Тзоло.

— Место что надо, — сказал он.

Некоторое время они молча сидели на постепенно остывающем песке, наблюдая, как тень, отбрасываемая высоким берегом, медленно наползает на русло реки.

Тзоло, он первый прервал молчание.

— Вы помните, как мы проникли сюда через дыру в проволочном ограждении? — спросил он.

— Да, помним, — ответил Темба. — Это ты заметил эту дыру.

— А что это значит, пролезть через дыру?

— Это значит, что мы находимся во владениях какого-то белого фермера.

— Ну, а если я скажу, что у меня в животе урчит от голода, тогда что?

— Тогда я скажу, что на такой, как эта, ферме, наверняка имеются овцы.

— Ну, Темба, ты настоящий товарищ… Настоящий, — повторил Тзоло, хлопнув его по спине.

Темба был горд и доволен собой.

— Это у тебя я научился таким вещам, — промолвил он.

Их слова почти не доходили до сознания призадумавшегося Мейки. Он мечтал о той радости, которая ожидает его дома по возвращении, вспоминал те горести и беды, что остались позади, там, на шахтах; вспоминал, как он сам только чудом спасся от смерти под грудой обвалившейся земли, заживо похоронившей многих его товарищей, и думал о тех разговорах, которые начались после катастрофы насчет белых владельцев шахт, не обеспечивших должным образом безопасность работ. Он вспомнил о своем друге Моисее, который погиб при этом всего лишь за каких-то два дня до того, как навеки распрощаться с рудником, два дня до того, как вернуться домой к своей семье. А как он радовался, глаза его прямо светились от счастья, когда он рассказывал о своем доме. А потом грохот обвала, словно разорвало гигантскую пушку, потолок шахты обрушился ему на голову и погреб под собой навеки его мечты.

Потом Мейки вспомнил первые несколько дней после обвала, когда оставшиеся в живых с надеждой в сердце раскапывали землю, и как прошло еще много дней, прежде чем надежда покинула их.

Но главным образом Мейки думал о доме и о том полном тревог периоде ожидания, который выпал на долю его жены и жен двух его товарищей, ведь их жены, видимо, уже знают о случившемся на шахтах бедствии от тех, кто вернулся в Мозамбик поездом, поэтому наверняка волнуются за их судьбу. Он расскажет, вернувшись, что им пришлось бы еще две недели ждать подходящего транспорта, вот почему, когда Тзоло сказал: «Пошли пешком», они скатали свои одеяла и двинулись вслед за ним.

— Да, мечтатель этот Мейки, — сказал Тзоло.

— И дурак к тому же, ибо, когда мы говорили об овцах, мы говорили о еде, — сказал Темба.

— Вы хотите, чтобы я думал о пище, когда моя голова занята другим, — возразил им Мейки. — Через два дня я буду дома, вместе с женой. Мой сын попросит меня рассказать ему о куче вещей, которые я видел. Мы сядем с ним рядком у костра, и я расскажу ему много печального, чему я был свидетель. Быть с семьей для меня намного приятнее, чем отвечать на брань моего желудка. Так, значит, я мечтатель?

— Ты так ничему и не научился в жизни, — ответил Тзоло. — Ты лишь научился рубить уголь и мечтать, но не научился мудрости. — В голосе Тзоло слышалась горечь дорожной пыли.

— Мы не можем жить мечтами, — сказал Темба.

— Вот ты сказал о доме, — продолжал Тзоло. — Но что такое твой дом и мой, как не клочок тощей земли, на которой нашим семьям пришлось бы умереть с голоду, если бы мы не нашли работу на шахтах и не посылали деньги нашим детям? И ты говоришь об этом доме, как о каком-то рае! Ты мечтатель, такой же, как и тот твой приятель на шахте, Моисей.

— Да ты впрямь вылитый Моисей! — вскричал Темба.

А горы повторили: «Ты вылитый Моисей… Моисей…

Моисей…»

— Не нравится мне это место. Нам надо отсюда убраться, — сказал Мейки. — Раз уж горы повторяют наш разговор о краже овец, нам надо убраться подобру-поздорову.

— А-а, теперь наш мечтатель испугался эха, — язвительно заметил Темба.

— Пошли, — сказал ему Тзоло. — Пусть он остается со своими мечтами или опасениями, нам предстоит мужская работа.

— Ну зачем нам это делать сейчас, когда мы уже почти дома? — спросил Мейки. — Нас могут поймать, и тогда пройдет много дней, прежде чем мы доберемся до дому. Эти фермеры, они боятся негров потому, что ничего не знают о нас. И боязнь заставляет их иногда делать с нами ужасные вещи.

— У меня нож готов, так что позволь-ка нам пойти и поискать овцу, — прервал его Темба.

— Мы пошли, — сказал Тзоло. — А ты, пока мы ходим, разожги костер.

— Если нас поймают, пройдет много дней!.. — закричал Мейки им вслед, но они уже скрылись за уступом извилистого берега реки.

Они ничего не ответили. Ответили горы: «Пройдет много дней… много дней… много…» Потом на дне высохшей речки наступило жуткое молчание, и холодная дрожь одиночества потрясла Мейки. Где-то в сгустившейся темноте противоположного берега замерцал свет невидимой луны, вплетавшей в ткань неба голубые нити. Мейки подобрал несколько корявых сучьев и нагрозмоздил их возле валуна, лежавшего в центре песчаного островка.

В горячем пламени огня ему чудилась теплота семьи. Пляшущие языки пламени возводили ему стены его хижины, рисовали нежную любовь жены, а в треске горящих сучьев он слышал жадные вопросы своего сына. И он мечтал, как будет рассказывать ему о том долгом пути, который он проделал, чтобы вновь быть рядом с ним.

— Он все еще мечтает, — донесся до него из темноты насмешливый голос Тзоло.

Мейки очнулся от грез, когда две фигуры вышли на свет: первый — Тзоло с ножом, а за ним следовал Темба с овечьей тушей на плечах.