Цирил Космач - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Цирил Космач
• Издательство: Радуга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-05-0022019-3

Цирил Космач — один из выдающихся прозаиков современной Югославии. Творчество писателя связано с судьбой его родины, Словении.

Роман «Весенний день» — своеобразная семейная хроника времен второй мировой войны, события этой тяжелой поры перемежаются воспоминаниями рассказчика. С «Балладой о трубе и облаке» советский читатель хорошо знаком. Этот роман — реквием и вместе с тем гимн человеческому благородству и самоотверженности простого крестьянина, отдавшего свою жизнь за правое дело. Повесть принадлежит к числу лучших произведений европейской литературы, посвященной памяти героев — борцов с фашизмом.

Новеллы Ц. Космача написаны то с горечью, то с юмором, но всегда с любовью и с верой в творческое начало народа — неиссякаемый источник добра и красоты.

---

Он не закончил фразы, потому что звук трубы поднял его на ноги. Он вздрогнул и прислушался. Труба пела где-то совсем рядом.

Петер Майцен огляделся вокруг. По тропинке выше виноградника шла девушка, неся на голове лохань с выстиранным бельем. На ней была черная блузка без рукавов и зеленая юбка.

— Да ведь это она! — воскликнул Петер Майцен, напрягая зрение. — Та самая, что остановилась у явора. Это она, Яворка! Да, так и назовем ее — Яворка!..

Он спустился на тропу, чтобы перехватить ее.

— Добрый день, девушка! — обратился он к ней как к старой знакомой.

Девушка не ответила и не остановилась. На ее красивом лице было удивление, а за ним скрывалось что-то еще, чего Петер Майцен не мог определить: какое-то особое чувство, близкое печали и гордости, надежде и отчаянию.

— К омуту идете? — спросил он, указав палкой в сторону развесистого граба.

Девушка не ответила и не остановилась. Белыми руками она придерживала лохань, а ее сильное тело напряглось, как струна.

— Простите, что я к вам пристаю! — продолжал Петер Майцен и пошел рядом. — Кто это играет на трубе?

Девушка не ответила и не остановилась, лишь посмотрела бездонными синими глазами, чуть повернув голову в его сторону.

— Неужели взаправду этой чертовой трубы не существует? — удивился он.

Девушка не ответила и не остановилась, глаз ее он больше не мог видеть, потому что, обогнув виноградник, она стала спускаться в долину.

— Что за черт? — пробормотал Петер Майцен, останавливаясь возле старой ивы. — Ушла — гордая, как вила, презирающая простых смертных… И все-таки не очень веселая эта вила..

Девушка исчезла. В воздухе сохранился горький аромат печали.

«Что с ней? — спрашивал себя Петер Майцен. — И что сегодня со мной?.. Мне тоже все печальнее и тоскливее…»

Он оглянулся и снова затрепетал. Все вокруг опять было странным, почти нереальным: контуры холмов и деревьев, просторные поля и старые вербы, крыша на доме и дорога, белой змеей обегавшая склон, старый дуб и развесистый граб, омут и мостки, черная вода, которая беззвучно текла теперь между берегами черной травой. Все выглядело мертвым и пустым, пустым было и синее небо над головой — о, ни облака на нем! — пустой была земля под ногами, пусто было в груди. И он был один.

Чувство невыразимого одиночества и опустошенности было хорошо знакомо Петеру Майцену.

«Устал я, — утешал он себя, — разбит… устал от видений… И от сомнений…» Он прижался лбом к шершавому стволу старой ивы и закрыл глаза.

«Видно, не только со мной это происходит, — продолжал он. — Теперь…»

Неожиданно звуки трубы так сильно ударили его в спину, что он пошатнулся. Замерев, он ждал нового удара. И труба запела. Близко, совсем рядом. В винограднике.

Петеру Майцену стало легче. Он подошел ближе к кустам и раздвинул их. В трех шагах от себя он увидел старика, который дул в трубу. Это был невысокий коренастый старик с тупым носом, широкими ноздрями, подбородок его зарос короткой серой щетиной, блестящую плешь окружал венчик жестких волос, брови напоминали густые кусты, лицо покрывала сетка синих прожилок, водянистые глаза излучали грусть, в глубоких морщинах таилась скорбь.

«Старый Пан», — подумал Петер Майцен.

Рядом со стариком стоял мальчик лет пяти с круглым личиком, светлыми глазами и светлыми кудрявыми волосенками. И у него в глазах было что-то печальное, а на губах лежала тень грустной улыбки.

«Юный Пан», — подумал Петер Майцен.

Старый Пан протрубил две фразы грустной народной песни и тыльной стороной жилистой ладони вытер толстые губы.

— Еще! — умоляюще произнес юный Пан, поднимая руку.

Старый Пан грустно взглянул на него и погладил по голове. Потом набрал в легкие воздуха и приложил трубу к губам.

Юный Пан взмахнул рукой, и труба загудела.

И тут Петер Майцен внезапно вспомнил слова этой песни:

Лихая смерть придет,
мой погребок запрет…

V

Словно тяжкий груз свалился у него с души. И хотя пела труба печально и грустными были слова народной песни, хотя старик и мальчик тоже не выглядели особенно веселыми и в первый миг показались даже не совсем реальными, Петер Майцен вздохнул с облегчением. Он снова почувствовал под ногами твердую почву, природа ожила — он видел наконец трубу, которая так долго его тревожила. С легким сердцем и благодарностью смотрел он на мальчика и старика. Думал было подать голос, но продолжал стоять тихо и неподвижно, не желая нарушать это милое, трогательное согласие, которому труба придавала какую-то необычность и даже таинственность.

— Еще! — попросил мальчик, поднимая руку.

— Ведь уже три раза играл! — ласково ответил старик и погладил его по кудрявой голове.

— Ну еще один разик!..

— Погоди, дай дух перевести!

Старик отдал трубу мальчику. Бережно, с любовью тот принял ее в свои объятия, словно живое существо: ягненка, зайца или дикую козочку. Старик обхватил его за плечи, притянул к себе и, закрыв глаза, начал медленно раскачиваться из стороны в сторону, будто утешая его или баюкая, а быть может, лишь для того, чтобы ощутить жар сердца, соединявший их. И солнце так же ласково и тепло освещало и его голову, и трубу.

— Идиллия! — произнес Петер Майцен; им овладело чувство той мягкой печали, которое появлялось всегда, когда он видел подлинно сердечную близость между людьми. «Старая идиллия. Дед и внук. У одного дыхание уже кончается, а другому его еще не хватает. Два поколения… уходящее и будущее, каждый на своем берегу, а между ними среднее поколение упрямо гребет по бурной и мутной реке жизни…»

— Мм… что поделаешь… так уж… — растягивая слова, пробормотал старик, не открывая глаз и не переставая покачиваться. И чуть слышно затянул своим глухим, надтреснутым голосом:

Лихая смерть придет,
мой погребок запрет…

— А потом еще три раза сыграете, — громко сказал мальчик и погрозил пальцем.

— Ладно, — покорно кивнул дед. — Три раза…

— Как всегда?

— Как всегда…

— А потом сказку?

— А потом сказку… Но ведь сказку я уже рассказывал! — встрепенулся старик и открыл глаза. — Разве не рассказывал?

— Хочу сегодня еще одну! — попросил мальчик. — Вы обещали две: одну утром, другую вечером.

— Ну, коли так, конечно, расскажу, — сдался старик. — Но сперва пойдем в погребок горло промочим.

— Только обязательно, ладно?

— Ладно, ладно, — согласился дед. — А вот солнышка надо побольше пустить. — Он наклонился к лозе и обеими руками раздвинул плети. Любовно лаская ладонью тяжелые гроздья, он протяжно приговаривал: — Вот так, вылезайте сюда!.. На солнышко! Солнышко вам соку даст, соку даст… Солнышко вам сахару даст, сахару даст.

— А как солнышко даст винограду сахару? — спросил мальчик, опускаясь на корточки рядом с дедом.

— Как?.. А вот так, возьмет и даст! — задумчиво ответил старик, не поворачивая головы. — Солнце все дает. Силу… Свет… Огонь… да, и огонь дает солнце… солнце дает… солнце! Да, да: солнце дает солнце! Все, что есть на свете, — все от солнца! Да, да!

— А где солнышко берет сахар? — спросил мальчик.

— Где берет?.. Просто он у него есть! — Старик отвечал рассеянно, продолжая подставлять гроздья солнечным лучам. — Издавна есть… И всегда будет… До тех пор, пока… А когда солнышка не станет, не станет и силы и света… И огня не станет… И солнца не станет! Не станет его больше! Что поделаешь!..

Лихая смерть придет,
мой погребок запрет…

Старик говорил медленно, раздумчиво, а напевал явно бессознательно и машинально. Исподволь повторяемая песенка стала как бы частью его самого, она сама собою звучала через равные промежутки времени. Потому и напевал он лишь первые две строчки.

— Дедушка, а оно само его делает? — раздался детский голос.

— Что делает? — Старик посмотрел на него.

— Сахар.

— Кто делает сахар?

— Солнышко.

— А, солнышко…

— Ведь вы сказали, оно дает сахар винограду! — не отставал мальчик.

— Солнышко?.. Конечно, дает. Сахар дает и силу дает…

— Дедушка, пойдем в погребок! — прервал его внук, которому, очевидно, стало скучно.

— Пойдем… — вздохнул старик и медленно, щадя свои старые больные кости, поднялся.

— Но сперва вы еще поиграйте. — Мальчик протянул трубу. — Ведь у вас уже перевелся дух.

— Перевелся… — печально улыбнулся старик и взял трубу. — Посмотри-ка, мое окошко еще закрыто?

Мальчик поднялся на цыпочки, вытянул шею в сторону дома с красной крышей и кивнул головой:

— Закрыто, закрыто.

— Мм, закрыто… — повторил дед и провел ладонью по глазам и лбу.

— А почему вы все спрашиваете про окошко? — спросил мальчик.