Владислав Бахревский - Свадьбы

• Название: Свадьбы
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Издательство художественной литературы "ДНІПРО"
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

XVII век. Россия борется за укрепление своих южных границ. Огромная турецкая армия приходит под свободный город Азов с целью захватить его и терпит поражение от пятитысячного отряда казаков.

В романе обрисованы картины жизни и быта ремесленников, крестьян, русской и турецкой знати, переплетаются судьбы разных по социальному положению людей.

---

И тут один из турецких матросов выбежал на нос Иванова корабля и закричал:

— У нас — казаки!

Его застрелили, да дела уже поправить было невозможно.

Турки замешкались.

Палить? По своим попадешь, да и как бы паника не вспыхнула. Один выход — взять корабль на абордаж.

— Пали, братцы! — заорал Иван, и корабль ахнул левым бортом в упор, в бок турецкой галеры. Все пять ядер — в цель. Запылало, грохнуло, галера — надвое.

Взрывом Иванов корабль качнуло, вдарило кормой о турецкую галеру справа и вынесло перед флотом, под огонь всех турецких пушек.

— В лодку! — успел крикнуть Иван, а сам вниз, в кубрик, схватил Фирузу, выволок на палубу, передал ее в лодку и сам прыгнул.

Тут с галер сверкнули молнии, и Иванов покинутый корабль запылал.

Казаки, дивясь нежданной и странной помощи, уходили все дальше, и за ними гналась лодка, покинувшая пылающий турецкий корабль.

За лодкой тучей надвигались турецкие галеры.

Казачий флот, шедший в набег на Кафу, получив отпор, укрылся в устье реки Кубань. На беду воды в реке было много. Турецкие галеры вошли в Кубань, следом за чайками. Чайки бросились врассыпную, прячась в камышах, как глупые утята от болотного сипа.

Лодка Ивана метнулась вслед за шустрой и упрямой чайкой. На этой чайке шла ватага Худоложки. Ворвавшись в плавни, казаки упрямо лезли вглубь, без роздыху. Худоложка поставил на носу лодки самых сильных казаков прорубать дорогу в камышах, а когда все выдохлись, Иван, не ожидая приглашения, встал со своей лодкой впереди и сам рубил камыши, покуда сабля не выпала из рук.

Вышли на чистую воду: озерко среди камышей. Тут бы и остановиться, а Худоложка дальше погнал. Спрыгнул в воду, задвинул лодку в камыши, по грудь вязнет вода ледяная, а он знай себе прет. Потом залез обратно в чайку, других казаков в воду погнал.

Кто-то провалился, ойкнул. А у Худоложки усы, как у кота, дыбом встали. Шепнул, что тебе в бочку рявкнул:

— Не пикать!

И в этот миг раздался пушечный залп. Камыши заорали, истошно и смертно.

— Картечыо, сволочи, бьют!

Худоложка опустил голову, но тотчас — орлом на казаков.

— Лезь, братва, в самую топь, если жить не надоело.

Над камышами — фонтанами грязь, щепкп разбитых чаек,

вопли о помощи тонущих в трясине.

Помереть в чистом поле, на глазах товарищей, или в болоте пропасть — не одно и то же. Не казацкая эта смерть — в болоте тонуть.

Камыши снова стали податливыми, чайка Худоложки и лодка Ивана выбрались снова на чистую воду.

Старый сухой камыш запылал. Сначала это были факелы, потом костры, но костры слились и стали огненным валом.

Казаки с чайки Худоложки выгребали на середину прогалины и мочили парус.

— Разорвите парус пополам, для второй лодки, — приказал Худоложка.

Принимая парус, Иван вдруг увидал Георгия.

— Ты?!

— Иван?

— Ложись! — загремел Худоложка. — Ложитесь все и богу молитесь. Господи, все казачье войско погибло. О господи! Буду жив, с десять коробов насолю вам, проклятые нехристи. Наплачете вы у меня второе Черное море!

Дохнуло жаром.

Худоложка захлебнулся пеплом и дымом и нырнул под парус, как сурок ныряет от врага в нору.

Прогудело, как в пустой печи, обожгло, и тихо стало.

Выглянул Иван из-под тлеющего паруса — черно кругом.

В небе, поднятые ветром, словно страшная отая воронов, кружили черные хлопья пепла.

В тишине звенели голоса турок. Шлепали весла. Турки устроили охоту на утят.

Уж больно солоно приходилось туркам от казачьих набегов, пробил час мести, и победители торжествовали всласть.

Двести пятьдесят человек полону набрали турки в тот несчастный для казачьей славы день.

На сухое место, на твердую землю из тысячи семисот казаков ступило всего-то пятьдесят.

Сорок казаков, дюжина Ивановых молодцов и с ними татарочка Фируза.

Спаслись, чтобы пережить новое испытание: чужой, враждебной степью, без пищи, без коней, пробиться на родимый Дон, к дому своему казачьему — в город Азов.

Глава четвертая

Георгий от Ивана ни на шаг не хотел отойти. Так они и шли втроем: Георгий, Иван и Фируза. На первом же привале рассказали они друг другу о своих приключениях и теперь шагали молча, сберегая силы. Поглядят один другому в глаза, улыбнутся, и слов им никаких не надо. Сначала шли они вперед, за Худоложкой сразу, а потом перебрались в хвост отряда. Фируза не ходок, отстает. И они с ней. Подбадривают. Только ведь как ни бодрись, а для негожего ходока и привалы короче. Идет Фируза, закусивши зубами платок, и, видно, одним упрямством держится.

— До Азова два дня идти, а татарочка и трое-четверо из приставших совсем обессилели, — сказал Худоложка, падая в траву. — Что будем делать? Может, слабых оставим, сами за день-полтора дойдем до Азова и пришлем сюда еду и лошадей?

— Нет! — резко сказал Иван.

— Почему нет? — удивился Худоложка. Он остался за старшего среди казаков, и слово, сказанное поперек, его удивило.

— Мы из неволи и не хотим снова на цепь. Кто знает, сколько глаз в этой степи?

Решили казаки судьбу не испытывать.

— Но девчонка все равно не дойдет! — мрачно сказал Худоложка.

— Дойдет. Мы с Иваном понесем ее.

— Ишь, лыцари! — хмыкнул Худоложка.

Георгий, пока отдыхали, нарвал каких-то стебельков. Сел подле Фирузы.

— Поешь, — по-татарски сказал, — это заячья морковка.

Она покачала головой.

— Слушайся, когда тебе говорит твой повелитель! — притворно рассердился Георгий.

— Мой повелитель — Иван, — серьезно сказала Фируза, — но он меня не любит.

— Я тебя люблю.

Фируза уставилась блестящими от голода глазами на Георгия, покачала головой.

— Мой повелитель — Иван.

— Встать! — гаркнул Худоложка.

Встали. Фируза пошатнулась. Иван и Георгий посадили девушку на скрещенные руки.

— Вон как судьба играет! — засмеялся Иван. — То татары заарканивают, то турки жгут, а мы татарочку на руках носим и радуемся.

Шли они, шли, отдохнуть сели, тут Иван и сказал Георгию:

— Ас Фирузой, коли у тебя слюбится, я рад буду!

— Иван! В вечном мне долгу у тебя быть. От аркана спас, невесту добыл, только она тебя господином считает.

— Не горюй, я ей втолкую: у русских ни рабов, ни рабынь не было и вовеки не будет.

Заупокойно звонили колокола: Азов оплакивал гибель казачьего войска.

Поднялся шум в городе, казачки норовили атаманам бороды выщипать.

Спешно собрался Войсковой круг, хотели отобрать у старых атаманов власть. Но Тимофей Яковлев был ловок и коварен. Все новые казаки, приходившие в Азов, получали от Яковлева помощь, и они опять его выкрикнули. Да он и ко времени пришелся, новый атаман. На войне был бы Яковлев плох, а в дни спокойствия цены ему нет. Яковлев домовит.

А у казаков большая забота — чужой город Азов родным казачьим домом сделать.

В то лето тургеневские мужики от зари до зари работали, да и все казаки строителями стали: рыли вокруг Азова глубокий ров, подправляли стены, ждали гостей. Опасались — после удачи на море турки попытают счастья и на суше.

Ждали без паники, город крепили и о своих жилищах не забывали: красили, перестраивали, переделывали чужой мир для своей казачьей жизни.

Иван поселился у Георгия.

Фирузу определили на житье к Маше-вдове. Пусть к русской хате привыкает да за малыми ребятишками смотрит. У Маши целый день — стряпня: едоков много.

Пришла как-то домой Маша поздно, полы у казаков мыла, усталая, несчастная, и Фируза с ней ходила, помогала.

Подходит Маша к дому, а сердце у нее стук да стук! В доме темно, сонно. Смотрит, вместо щербатого порожка — крыльцо.

Фируза тоже удивляется. Щупает гладкое дерево, стружку нюхает. Сладко пахнет стружка.

Маша — в сени. Потихоньку, чтоб доска-скрипучка детей не разбудила. А доска не скрипит. Чьи-то руки поменяли старушку.

Сняла Маша башмаки, вошла в дом — сопят, да больно сладко и громко. Зажгла лучину, поглядела. И опустились у нее руки, и счастливые горькие слезы неудержимо хлынули по исхудалому лицу ее.

Прислонясь к печи, спал Иван, большой русский мужик, а вокруг него — ребятишки спали. Ваньша на руках, Нюра- нянюшка, старшулька, под правой рукой, как под крылом, а Пантелеймон чуть в стороне, но голову положил Ивану на колени.

Зашла в избу Фируза, поглядела на спящих, на Машу, подскочила к ней бесшумно, обняла горячо:

— Я на сеновал пойду спать.

И убежала.

Иван от света проснулся. Увидел Машу, сконфузился, а пошевелиться не может: как бы детишек не обеспокоить.

Взяла Маша Пантелеймона, перенесла па постель. Ребята на одной постели спали.

— Голову Нюре подержи, — попросил Иван.