Владислав Бахревский - Свадьбы

• Название: Свадьбы
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Издательство художественной литературы "ДНІПРО"
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988

XVII век. Россия борется за укрепление своих южных границ. Огромная турецкая армия приходит под свободный город Азов с целью захватить его и терпит поражение от пятитысячного отряда казаков.

В романе обрисованы картины жизни и быта ремесленников, крестьян, русской и турецкой знати, переплетаются судьбы разных по социальному положению людей.

---

— Завтра у нас Войсковой круг. Что мудрить лукаво: от добра добра не ищут, тебя будем кричать, Тимофей Яковлев. Когда враг под стенами, за глотки друг друга хватать — себе на горе. Мало ли кого спьяну крикнуть можно? Сами знаете: добрый атаман — половина победы.

— Золотые слова! — похвалил сотника Гуня и, причмокивая, стал запивать вкусную еду вкусным вином.

Поковырял ногтем кубок.

— Смотри ты, чистое серебро, как у польского пана…

— Коли понравился кубок — бери, — сказал Яковлев, — и не смей отказываться, такой уж закон в моем доме: что гостю полюбилось, то — его.

Гуня поискал глазами, выбирая закуску повкусней, выпил, крякнул, закусил, встал.

Все глядели на него. Ждали.

Гуня опустил голову, нахмурил брови, а потом, медленно поднимая их и поднимая за бровями голову, уставился на Яковлева синенькими детскими глазками.

— Тимофей, — улыбнулся, — ну скажи, зачем тебе эта каша? Ведь ты ее не съешь.

— Какая каша? — вспыхнул атаман.

— Не знаешь — скажу. — Гуня опять улыбнулся. — Ты ведь, Тимофей, не воин, а нам завтра — завтра уже! — рявкнул на куренных атаманов, — турка со стен спихивать. Спать пойду. Перед боем я всегда сплю. А за стол, Тимофей, спасибо, вкусно.

Пошел было, но вдруг хлопнул себя по лбу:

— А кубок-то? Забыл, вот голова!

Вернулся к столу, взял кубок, сунул за пояс, поклонился казакам и ушел.

Тотчас повскакивали с мест куренные, сотники, есаулы.

— Правду Гуня сказал: к бою надо готовиться. Спасибо, атаман, за угощение.

Михаил Татаринов поглядел на часто хлопающую дверь.

— Ничего. Чужие ушли, свои остались. Поговорим.

Яковлев, дергая себя за усы, навалясь на стол, выпил

ковш водки и закусил малосольным огурцом.

— Поговорили.

— Не вешай голову, атаман. Не все еще пропало… Я почему за тебя стою, потому что ты, Яковлев, осторожен и знаешь пути не только вперед, но и назад.

— Это ты про что? — удивился Иван Каторжный.

— А про то, что если атаманом изберут Осипа Петрова, мы все в Азове костьми ляжем. Плохо туркам придется, но ведь их как саранчи, а помощи нам ниоткуда не будет.

— Это про что же ты? — старик Каторжный Иван аж вцепился единственным зубом в свои седые усы.

— А про то, чтобы сохранить великое Войско Донское. Посидеть в Азове — посидим, ради славы казачьей и туркам на устрашение. Но до смерти сидеть глупо. Мы Азов взяли, поднесли его царскому величеству, а что царь? В тюрьму наших послов бросил. Вот его милость.

— Не перегибай, Мишка. Все было так, да не совсем.

— Но Москва нам не помощница!

— Не она нам служит, Мишка! Мы ей служим.

— Стар ты, Иван, а…

Не договорил.

— Глуп, хочешь сказать?.. Знаю я вас. Хотите цену набить и продать город?

— Я хочу проучить Москву.

— Щенок ты, Мишка! Город взять ты сумел — слава тебе! Но ведь сам знаешь, почему тебя казаки не выбирают больше атаманом.

— Хапнул, хочешь сказать? Я для того и казак, чтобы города врагов моих брать и на зипунах добытых богатеть.

— А я, Мишка, для того казак, чтобы Русь великая и святая в покое жила да силу копила.

— Ну и дьявол с тобой!

— Со мною, Мишка, сам господь бог! И знай, я буду за Осипа стоять. А ты, Тимофей, подумай, когда был мир, ты был войску нужен. Война нас ждет смертная. Проверь свои крепости душевные. Атаманом в сидении быть — почету мало, а заботы много.

В больное место старик попал. Тимофею и хотелось и кололось. Победить турка — надежды нет, коли бы победить — царские награды и милости. Но казаков — горстка, а сила идет огромная. Была у Тимофея та самая подколодная думка, какую выболтал во гневе Татаринов. Не один, стало быть, примеривался к тому кушу, который можно с турок взять.

Старик-то уж больно взъерепенился. А ведь богатый, умный человек…

Ночью Иван не заснул.

А Маша спала, и детишки спали.

Лежать стало невмоготу. Поднялся, натянул шаровары. Хоть и нехолодно было, прикрыл разметавшихся во сне ребятишек одеялом и вышел во двор.

Походил, потрогал резные свои наличники, взошел на бугор поглядеть на тихий дремлющий Дон, на ласковую степь, приглаженную теплыми, летящими с украйных земель ветерками. И никак он не мог растолковать себе то страшное, что неотвратимо должно произойти сегодня.

Помаленьку городок просыпался. Из домов и хат выходили казачки, шли в коровники доить коров. Белье снимали с веревок, копались в огородиках… Господи! Да не приснилось ли вчерашнее? Господи, да отврати же ты напасть, нока в этом мире все так благолепно и славно!

Господь не внял молитве Ивана. Мир перевернулся. Толпа, в праздничной одежде, с оружием, двигалась на площадь. В распахнутые ворота входила конница. К двум тысячам жителей Азова пришло еще две тысячи из ближних казачьих городков. Загоняли в город табуны коней, стада коров, отары овец.

Ивану было непривычно с саблей на боку, пара пистолетов за поясом на живот рукоятками давили. Все это военное снаряжение, мужнее, выложила поутру Маша перед Иваном. Поглядела, закручинилась страшно: аж зашатало ее, и вместо лица белый, как в кринке молоко, круг.

— Возьми! — И на лицо, на пол перед иконой легла. — Господи, не осироти детей моих, коли дал им кормильца.

Поднялась, сняла с себя крест и благословила им Ивана.

На кругу Иван стоял среди своих мужиков-строителей. Тут же Георгий и Худоложка, Порошин, который тоже вернулся в Азов в страшный час.

Казацкие старшины благодарили прежнего атамана Тимофея Яковлева за хорошую службу, но сказали ему твердо:

— Пришла война на Азов — не быть тебе атаманом. Пора торгов да словес миновала.

Стали казаки нового атамана выбирать. Крикнули Михаила Татаринова. Крикнули старика Ивана Каторжного.

Георгий горел: диво! Избирают высшую власть. Выкрикнут примерно его, все подумают и скажут: «Любо!» И ои, Георгий, будет властью равен царю.

Никто его не выкрикивал. И тогда, чтобы не упустить мига, он пошарил глазами вокруг: Тургенев — москаль, сегодня он уедет в Москву, сообщит о приходе турок. Иван — работяга, а вот Худоложка…

— Худоложку! — крикнул Георгий, но Худоложка захлопнул ему ладонью рот.

— Цыц! Не в игрушки играемся! — И заорал сам: — Осипа Петрова!

— Петрова!

— Осипа!

Покатилось имя кругло. Выкрикивали имя это с верой. Осип — камень-мужик, ни к себе, ни к войску пощады не знает, за правду для всех стоит.

Видел Георгий, как поднялся на помост человек, в чьи руки отдали себя казаки с охотою.

Видел Георгий: не рад Осип Петров высокому своему взлету, потемнело у казака лицо, на лбу жилы вздулись.

— Коли выбрали меня, — глухо сказал он, да слышно, — не пищать! Турок придет во множестве. Турок малым числом не воюет, но коли мы его не побьем, стало быть, перевелся казачий род. На стены уповать — верная гибель. Уповать будем на саблю да на бога. Коли все в бою помрем — слава нам! А коли победим — слава нам во веки веков. Поклянемся же в Азове стоять друг за друга до последнего казака!

Тихо стало в Азове, и словно земля вздохнула:

— Клянемся!

— Клянемся! — восторженно и звонко крикнул Георгий и рванул из ножен саблю.

Тотчас серебряный дождь взлетел снизу вверх:

— Клянемся!

— Зажечь степь! — клацнула, как замок, первая команда нового атамана.

Глава вторая

На огромной 300-пушечном карамаоне — а таких кораблей в турецком флоте было два, их построили по приказу султана Мурада для нападения на Мальту, — собрались командующие турецкими силами: главнокомандующий Дели Гуссейн-паша, правитель Силистрии; командующий флотом капитан Пиали-паша, командующий сухопутными силами бейлербей Очакова и Румелии Ходжи Гурджи-Канаан-паша и только что прибывший с сорокатысячным войском на семи тысячах подводах владетель Дагестана Шамхал-султан. На этом военном совете, который больше походил на пиршество, присутствовал новый главный евнух гарема падишаха, уши и глаза Ибрагима, его тезка евнух Ибрагим.

Их было всего пятеро, а еще должны были прийти только двое, но в просторных для корабля покоях было тесно от полутора сотен фарфоровых блюд со стапятьюдесятью яствами. Дели Гуссейн-паша был величайшим знатоком восточной кухни, поэтому и беседа шла о еде и поэзии.

— О друзья мои! — признался Дели Гуссейн-паша. — Я грешен, ибо повара мои живут только до того злосчастного дня, когда их искусство иссякает и они начинают повторяться. Я плачу им огромные деньги и потому могу требовать даже их жизни. Чего только я не отведал за свои полвека,' но мне еще ни разу не захотелось потребовать ту пищу, которую я ел вчера. И я ничего не могу поделать с собой!

Евнух Ибрагим отведал кушанье в виде желтой розы и прикрыл от удовольствия глаза: