Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

• Название: Птицы небесные. 3-4 части
• Автор: Монах Афонский
• Издательство: Святая Гора Афон
• Жанр: Религия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7877-0099-2

В третьей части книги «Птицы Небесные или странствия души в объятиях Бога» повествуется об углубленном поиске монашеского бесстрастия, столь необходимого в духовной жизни, об усилиях уяснить суть этого высокого состояния духа в сравнении с аскетическим опытом монахов Афона, Синая и Египта.

Четвертая часть книги знакомит нас с глубоко сокровенной и таинственной жизнью Афонского монашества, называемой исихазмом или священным безмолвием. О постижении Божественного достоинства всякого человека, о практике священного созерцания, открывающего возможность человеческому духу поверить в свое обожение и стяжать его во всей полноте богоподобия — повествуют главы этой книги.

---

В дверь раздался стук: пришел доктор, чтобы обследовать старца. Когда мы прощались с ним, он сказал по-русски:

— До свиданя, до свиданя…

Отец Агафодор и я тихо вышли, осторожно прикрыв дверь, не ведая, что видим старца в последний раз. В январе он скончался. Его духовные чада разошлись из монастыря по скитам и кельям. Я очень полюбил этого старца и люблю до сих пор. Господь через отца Харалампия приблизил нас к Афонской традиции, за что я ему сердечно благодарен.

Господи, что есть зло?.. Любовь к себе и ненависть к людям. Иисусе, что есть благо? Ты — истинное и единственное благо, в Котором я ненавижу грехи мои, ибо они не дают душе моей соединиться с Тобою, чтобы в Тебе и через Тебя любить всех людей. Ты сияешь из глаз их, измученных скорбями и горестями, поскольку все они — сыны Божии, но не все познали это так, как те, кто очистил молитвами омраченное грехами сердце свое, омыл слезами замутненные образами мира очи свои, отворил к слышанию уши свои, запечатанные грехом, и ум, порабощенный помыслами, обратил к разумению премудрых словес Твоих. Одних любить, а других ненавидеть — правило мира сего, но любить всех, а наипаче врагов своих, сострадая им в их крайнем невежестве и желая вразумления — заповедь святая Твоя, всеведущий Иисусе, Премудрость Божия. Желаю победить, Господи, всех врагов, которые были или будут, впрочем, не считая их врагами, а благодетелями. Но не тем, что сокрушу их позором или заклеймлю словом, нет, Спасителю мой, но желаю победить их чудесной любовью Твоей, повелевающей сострадать всем людям, печалиться о них и желать им исправления и спасения Божия, ибо это есть единственные врата к восхождению души к Твоим Божественным созерцаниям.

ПОЖАРЫ

Господь Вседержитель, Ты не презрел яслей земных и родился в них, во исполнение пророчеств, где пеленала Тебя, Беспредельного, Пресвятая Матерь Твоя, пеленала и прижимала, любя, к благоговейному чистому сердцу Своему. Умоляю Тебя, не презри сердца моего, этого самого низкого места на земле, в котором прежде находилось стойло дурных помышлений, а ныне я приготовил и прибрал его для Тебя, Высочайшего, и убрал его, словно цветами, молитвой и слезами — для Тебя, Чистейший, дабы Ты родился в нем и возрастал в премудрости и любви Небесной! Смиренно склоняюсь перед Тобою, Владыка, ибо Ты — величайший разум и бесконечная любовь! Словно навоз из стойла, выбросил я из яслей сердца моего грех и смерть, и устлал каменное ложе сердечное нежными побегами веры и упования моего, дабы воссиял Ты во мне во всем величии Твоем, не гнушаясь убожества моего и тесноты моей, сверхнеобъятный Боже! Утешь, молю, истомленный взор мой созерцанием чудеснейшего лика Твоего в глубинах сердечного вертепа моего, сделав его пресветлым чертогом для вечного пребывания Твоего!

Литургия следовала за литургией, составляя основу нашей жизни на Каруле. К нам начали заходить русские паломники, исповедуясь и оставляя поминальные записки с деньгами. Некоторые исповеди выбивали меня из молитвенной колеи на несколько дней. Похоже, паломники смущались исповедовать в России свои грехи и отводили душу на Афоне, разыскивая батюшек, которым они могли бы открыть терзающие их грехи. Но к этим тяжелым исповедям добавилось сильное искушение.

Хотя от ежедневного Причащения душа словно обрела крылья, но исподволь начала ощущаться какая-то сильная сердечная тяжесть, которая стала проявляться в различных телесных недомоганиях. На столике у жертвенника собралась гора поминальных записок от паломников. Читать их приходилось при свечах и бывало на проскомидию и поминовение имен у меня уходило три часа, а сама литургия занимала два часа. Недоумений набиралось все больше и, несмотря на то, что наше финансовое положение улучшилось, благодаря денежным пожертвованиям от паломников, от их исповедей на душе было тревожно и как-то не по себе, словно я взвалил себе на плечи огромный груз, а тащить его не в состоянии. Все это я отложил до встречи с отцом Кириллом, надеясь, что он, как духовник, разрешит этот непонятный тупик, в который я попал.

Зимой я сильно простудился и слег с высокой температурой. Лекарств у нас никаких не было, кроме аспирина, который принес отец Христодул. К тому же, словно одна напасть за другой, ночью от продолжительных ливней в крыше образовалась сильная течь. Вода потоком лилась с потолка в комнату. Штукатурка на стене намокла и обвалилась, залив глиной подрясник и рясу, висевшую на гвозде. У меня не нашлось сил, чтобы подняться и устранить течь. В комнате стоял жуткий холод, поскольку печей у нас в каливе не было. Отец Агафодор подставил под течь на чердаке ведра и побежал в келью старца Ефрема на Катунаки. Оттуда он принес тяжелую железную печь, которую установил у меня в комнате. После этого здоровье мое пошло на поправку.

Я лежал, ослабевший, на койке, когда глубокой ночью на Святках меня разбудили крики за окном по-сербски: «Пожар, пожар! Отец Симон, отец Агафодор, на помощь!» Это кричал серб Симеон. В окне полыхало зарево: горела келья архимандрита Стефана. Пламя над кельей, раздуваемое ветром, бушевало сильное. Начали взрываться газовые баллоны, улетая далеко в море. Мы кинулись к горящей церкви. Мой друг решительно разбил узенькое оконце в алтаре и, изогнувшись, боком умудрился пролезть вовнутрь. Он передал мне мощевик, сосуды для литургии, напрестольное Евангелие и крест. Иконы в окно вытащить не удалось и иеромонах вылез обратно. Церковь тут же полностью охватило огнем.

— Где патер Стефан? Где патер Стефан? — раздались крики сбежавшихся греков во главе с монахом Христодулом. — Патер, беги на пристань, посмотри, может старец туда пошел? Не сгорел же он, — крикнул он сверху, поливая из шланга занявшиеся огнем кусты, стараясь, чтобы огонь не подошел снизу к его келье и не распространился по горе. Держа в руках крест, которым крестил пожар, я кинулся на причал. Там спокойно ходил взад-вперед наш карульский подвижник с посохом на плече. На посохе болталась «авоська» с тремя луковицами.

— Отец Стефан, ваша келья горит! Там вас люди ищут, — закричал я, предполагая, что старец в шоке и не слышит.

— Келья горит? Нет, у меня ничего не горит, — спокойно ответил «папа-Краль» и начал насвистывать какую-то мелодию.

— Мы спасли из церкви мощевик, он у отца Агафодора! А вот крест из вашего храма, возьмите…

Я протянул ему церковную святыню. Серб благоговейно взял его и поцеловал.

— Простите, иконы не смогли спасти, окошко очень узенькое…

Отец Стефан словно не расслышал мои объяснения:

— Хорошо, хорошо. Скажи, что я сейчас приду…

Мы продолжали до утра баграми и ломами растаскивать горящие балки и деревянный остов кельи, поливая его водой, которая слабой струей бежала из подведенного сверху шланга, так как вода в бассейне отца Христодула почти закончилась. К четырем часам утра к пристани причалило пожарное судно. Пожарники протянули с моря толстый рукав и залили пожар.

Утром нас, не выспавшихся, разбудил наш сосед-грек.

— Отцы, надо соорудить старцу келью, а то холода начинаются!

Он раздал нам молотки и гвозди, сам взял пилу и рулон толстой пленки. Из остатков несгоревших балок и железных листов мы соорудили крохотную комнатку, вставив в нее окно и дверь, которые привезли сверху монахи из кельи Данилеев. Отец Христодул отдал старцу свою железную печь. Тот устроился в келье и, кажется, остался доволен. Еще надели две было спокойно. Часов в одиннадцать ночи, когда мы, придя из Лавры с праздника Крещения Господня, собирались немного отдохнуть, вновь раздались отчаянные крики:

— Пожар! Пожар! Горю! Люди добрые, помогите! — судя по голосу, это снова звал на помощь отец Симеон.

— Не может быть! — недоуменно воскликнул мой друг. — Огня вроде не видно…

Я принюхался:

— Нет, дымом откуда-то снова тянет!

Мы выскочили наружу. Над крышей большой кельи монаха Симеона вырывались первые языки багрового пламени и валил густой дым.

— Отец Симеон и вправду горит!

Агафодор стремглав заспешил вниз, прыгая через три ступеньки. Вслед за ним кинулся и я. Вбежав во двор, мы увидели монаха, поливающего огонь водой со двора из двухлитровой консервной банки из-под томатов.

— Отцы, помогайте! Тушите, тушите скорее огонь! Вон там в углу стоят банки с водой! Берите банки и заливайте пламя! — отчаянно кричал он, бегая босиком по двору, освещенному страшным заревом. — Ботинки мои сгорели, вот беда…

Мы схватили банки и несколько раз плеснули воду в дверной проем, где бушевал сильный огонь. Но вскоре увидели, что этими каплями разрастающееся и гудящее пламя уже не остановить.

— Отец Симеон, бросьте ерундой заниматься! Огонь уже все равно не погасить! Нужно святыни спасать…

С этими словами иеромонах смело кинулся внутрь через другую дверь, прямо в горящее здание. Он хватал со стен иконы и передавал мне. Серб продолжал поливать огонь водой, защищаясь от жара рукавом подрясника. Он словно сошел с ума. Мой напарник вытаскивал богослужебные книги, литургические сосуды и изо всех сил старался спасти из церкви, что можно. Иногда поглядывая вверх, мы видели в зареве пожарища наверху отца Христодула и слышали крики греков: они гасили горящие кусты, которые разом вспыхивали, словно порох, забрасывали их землей и рубили горящие деревья. Огонь уже стоял стеной. В руках у меня осталась икона Божией Матери, у отца Агафодора — какие-то ценные книги. Серб стоял с опущенными руками, безвольно глядя в огонь. Я оглянулся, пламя уже вихрилось с трех сторон: сухие кустарники вспыхивали сразу на несколько метров, как будто их поливали из огнемета, отрезая нам пути к отступлению. Лишь со стороны моря справа огня не было, там зияла пропасть.