Монах Афонский - Птицы небесные. 3-4 части

• Название: Птицы небесные. 3-4 части
• Автор: Монах Афонский
• Издательство: Святая Гора Афон
• Жанр: Религия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-7877-0099-2

В третьей части книги «Птицы Небесные или странствия души в объятиях Бога» повествуется об углубленном поиске монашеского бесстрастия, столь необходимого в духовной жизни, об усилиях уяснить суть этого высокого состояния духа в сравнении с аскетическим опытом монахов Афона, Синая и Египта.

Четвертая часть книги знакомит нас с глубоко сокровенной и таинственной жизнью Афонского монашества, называемой исихазмом или священным безмолвием. О постижении Божественного достоинства всякого человека, о практике священного созерцания, открывающего возможность человеческому духу поверить в свое обожение и стяжать его во всей полноте богоподобия — повествуют главы этой книги.

---

Мы схватили банки и несколько раз плеснули воду в дверной проем, где бушевал сильный огонь. Но вскоре увидели, что этими каплями разрастающееся и гудящее пламя уже не остановить.

— Отец Симеон, бросьте ерундой заниматься! Огонь уже все равно не погасить! Нужно святыни спасать…

С этими словами иеромонах смело кинулся внутрь через другую дверь, прямо в горящее здание. Он хватал со стен иконы и передавал мне. Серб продолжал поливать огонь водой, защищаясь от жара рукавом подрясника. Он словно сошел с ума. Мой напарник вытаскивал богослужебные книги, литургические сосуды и изо всех сил старался спасти из церкви, что можно. Иногда поглядывая вверх, мы видели в зареве пожарища наверху отца Христодула и слышали крики греков: они гасили горящие кусты, которые разом вспыхивали, словно порох, забрасывали их землей и рубили горящие деревья. Огонь уже стоял стеной. В руках у меня осталась икона Божией Матери, у отца Агафодора — какие-то ценные книги. Серб стоял с опущенными руками, безвольно глядя в огонь. Я оглянулся, пламя уже вихрилось с трех сторон: сухие кустарники вспыхивали сразу на несколько метров, как будто их поливали из огнемета, отрезая нам пути к отступлению. Лишь со стороны моря справа огня не было, там зияла пропасть.

— Отец Агафодор, нужно уходить! Чего зря стоять? — крикнул я ему.

Он попытался героически еще что-то вынести из горящей кельи, но языки пламени опалили ему бороду. Мне попалась на глаза узкая дорожка с пылающими углями вдоль обрыва, где полыхали кустарники.

— Здесь можно пробежать, если быстро! — указал я на тропинку, окаймленную пламенем.

Мой друг медлил:

— Но там же огонь…

— Вокруг везде огонь! А в этом направлении все же поменьше… Отец Симеон, не стойте, бегите за нами! — крикнул я оторопевшему монаху.

Место, где мы стояли, заволокло клубами дыма и дышать уже было нечем. Молясь Пресвятой Богородице, я побежал с иконой в огонь, мой друг, подхватив связку книг, кинулся за мной. Бедный серб, шипя от боли, босиком побежал по горящим углям. Опаленные, мы выскочили из пожарища и еле отдышались. Волосы на голове и бороде у нас обгорели. У отца Симеона на подошвах ног вздулись пузыри. Агафодор снял свои ботинки и великодушно предложил их погорельцу.

— Надевайте, отче Симеоне!

Тот, кряхтя, послушно надел их на свои израненные ноги и побрел вверх, убитый горем, в келью к отцу Христодулу. Он был совершенно измотан пережитым. Сильный треск и шипение огня раздалось справа, повыше горящей кельи серба Симеона; словно политая бензином вспыхнула новопостроенная келейка «папы-Краля». Он невозмутимо вышел из огня и встал рядом с нами.

— Батюшка, вы второй раз горите! — обернулся я к нему, освещенному ярким заревом пожара.

— Нет, нет, я не горю! У меня же ничего нет, кроме Господа! Чему там гореть?

Он напевал про себя какую-то сербскую песенку. Кто-то из греков сказал присутствующим:

— Отец Стефан тронулся умом!

Подвижник услышал и разгневался:

— Кто тронулся? Я тронулся? Я с Господом живу, как я могу тронуться?

— Патер, патер, успокойся! Это он пошутил… — успокаивали серба монахи, сбежавшиеся из окрестных келий.

Общим советом все решили вскладчину построить старцу новую келью, но отец Стефан предпочел другое место для своего жительства. Он перешел жить в свою пещеру, и страшно было смотреть на его ночное ложе. Из крупных плоских камней аскет соорудил себе помост. На нем по вечерам он разжигал большой костер, а когда он прогорал, старец убирал угли в сторону и, кинув на горячие камни какое-то тряпье, устраивался там на ночлег. Так он и прожил до тех пор, пока его не увезли почитатели-сербы на родину, где он скончался.

Приближался Панигир в скиту Агиа Анна. Давно зная, что в окрестностях скита обитает наибольшее число монахов-подвижников, которых редко кто видит выходящими из своих келий, я возгорелся духом увидеть святых отцов и преподобных Афонской Горы. Увиденное превзошло все мои ожидания: столько благолепных ликов и почтенных старцев, собранных вместе, я не видел никогда! Куда бы ни обращал я свой взор, повсюду их светлые лица источали смирение и кротость. Словно древние отцы давно ушедших времен молились и праздновали песнопениями святую праведную Анну и праведного Иоакима. На клиросе пело братство Герасимеев из скита Малая Анна, одни из лучших псалтов Святой Горы. Тэрирэм в их исполнении окончательно поверг меня в священный трепет: затаив дыхание, я слушал это ангельское пение не шевелясь. Хотелось, чтобы эти небесные мелодии никогда не заканчивались…

На заре мы возвращались в Карулю, находясь под сильным впечатлением от Панигира. Если празднование в Лавре поражало своей торжественностью, то праздник в скиту Агиа Анна запомнился как самый молитвенный и самый монашеский, поскольку монахов, пришедших в храм, было гораздо больше, чем паломников. И, конечно же, отличительной чертой этого Панигира был аскетизм: столько аскетов, собранных воедино, я не видел ни разу.

Из Русского монастыря нам передали новые книги о старце Паисии, очень коряво переведенные, но, тем не менее, не утратившие глубины помещенных в них высказываний известного старца. Его проникновенные слова и изречения западали в душу, исподволь рождая в ней удивительное ощущение, что роднее и ближе из святых отцов современного Афона я еще не встречал.

В один из зимних дней на Каруле сердце мое ощутило дух старца с какой-то особенной силой. Это благодатное ощущение глубоко умиротворило сердце и изгнало из него все помыслы, оставив яркое переживание присутствия самого старца в нашей келье. Полагая, что это минутное преходящее переживание, я не обращал на него внимания. Трое суток я находился в этом состоянии соединения с духом чтимого мною наставника Святой Горы, а затем исповедал это происшествие иеромонаху Агафодору, опасаясь, не вражеское ли это приражение? После трех дней это реальное переживание присутствия старца стало слабеть и более не повторялось.

Сильно утешенный высказываниями отца Паисия, я начал делать выписки из его книг: «Не отдавайте сердце суете, но посвящайте его Богу». «В основе Евангелия лежит любовь. В основе здравого смысла заложена выгода». «Тот, кто что-то берет, принимает радость человеческую. Тот, кто дает, принимает Божественную радость». «В сострадании сокрыта любовь такой силы, что она больше обычной любви». «Любовь неотделима от смирения. В любви ты находишь смирение и в смирении находишь любовь». «Чтобы любовь возрастала, нужно ее отдавать». Много позже мне довелось найти в высказываниях старца некоторую склонность к политике, как иногда водится у греков, но это не поколебало мою увлеченность личностью отца Паисия.

Вскоре появились переводы книг о старце Порфирии, который мне показался небесным гостем на нашей земле, утвердившим сердце мое своими советами в цельном и возвышенном постижении Бога: «Не делай душу местом скорби, сделай ее священной обителью радости во Святом Духе». «Любовь к Богу выражается прежде всего во внимательности к своему внутреннему устроению». «Если вы живете в добре, то зло не причинит вам вреда! Чем оно сможет вам повредить? Ведь добро непобедимо. Можно научиться зло не видеть и оно исчезнет. Великое искусство заключается в том, чтобы презреть зло, не видеть его, как будто его и нет. Потому что в действительности его и нет: зло — это небытие, и существует только в нашем сознании. А мир — добр. Зло не заденет вас, потому что вас будет наполнять благодать. Вы не видите зло, и оно не может причинить вам никакого вреда. Вот так это будет!» Спасибо тебе, преподобие отче Порфирие!

Отношения монаха Христодула с иеромонахом Агафодором окончательно испортились. Он даже не разговаривал с моим другом. Меня наш благодетель тоже начал избегать. Лишь послушник Илья блаженствовал в греческой келье, делал ладан и прекрасно ладил с начальником Карули.

Отец Агафодор получил письмо от своего друга по академии в Троице-Сергиевой Лавре, иеромонаха Диодора, в котором тот написал, что получил келью от монастыря Ставро-Никита в Карее и живет там уже полгода. Мы поспешили встретиться с ним, обрадованные появлением еще одного русского келиота. Суетливая шумная Карея осталась позади, когда мы поднялись к небольшому домику над дорогой, где нас встретил иеромонах Диодор, молодой парень ученого вида в круглых очках, отлично говоривший, как и мой товарищ, по-гречески. Он в то время с большим энтузиазмом взялся за перевод книг о старце Паисии, издавая в России том за томом.

Теперь мы смогли воспользоваться для чтения его рукописями. Мы зачитывались отлично сделанным переводом бесед и высказываний старца. Приметив во мне особенную любовь к отцу Паисию, новый знакомый предложил мне попроситься в духовные чада к известному духовнику на Афоне, ученику старца Паисия, отцу Исааку Ливаносу. Два раза мы втроем ходили в его келью в Карее, но каждый раз этот монах был в отъезде, исповедуя духовных чад.