Ван Мэн - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Ван Мэн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Творчество Ван Мэна — наиболее яркий в литературе КНР пример активного поиска новой образности, стиля, композиционных приемов. Его прозу отличает умение показать обыденное в нестандартном ракурсе, акцентируя внимание читателя на наиболее острых проблемах общественной жизни.

В сборник вошел новый роман Ван Мэна «Метаморфозы, или Игра в складные картинки», опубликованный в марте 1987 г., а также рассказы, написанные им в последние годы. В конце сборника помещены фрагменты из первого романа писателя, созданного во второй половине 50-х годов и увидевшего свет лишь в 1979 г.

---

Ни Пин не спит. Стоит только ей начать засыпать, она возле уха слышит странные звуки, низкие и глухие, звуки раздаются близко-близко. Как страшно! Ей чудится голос отца. Неужели это отец вошел в комнату? Девочка вскакивает на постели. Нет, все тихо. Она снова ложится. Со двора доносятся шаги: топ-топ-топ. Кто бы это мог быть: папа или жулик? В темноте она видит улыбающееся лицо отца: оно ей кажется непонятным и немного глуповатым. Выражение его лица словно говорит ей, что никакое средство ему уже больше не поможет. Папа ей что-то твердит, он размахивает руками, будто произносит речь. Она наблюдает за движениями его губ, следит за жестами, но не слышит ни единого звука. Хлоп! Отец открыл дверь и исчез… Но ведь двери-то не было!

Она вздрагивает от страха и пробуждается. Снова садится на постели. Она уверена: все, что она сейчас видела, — вовсе не сон. Она ясно слышала: кто-то спрыгнул во двор. Мама! Она зовет мать и толкает ее в бок, но разбудить мать невозможно. Ни Пин снова ложится и прячет голову под замызганное одеяло, чтобы не было так страшно.

Тра-та-та! Тук-тук-тук! А дождь все строчит, проникая в каждое отверстие, в каждую щель. Вода скатывается с карниза на каменные ступени. Ша-ша-ша! Дождь шумит в листьях деревьев. Буль-буль-буль. Дождевая вода, образуя маленькие ручейки, бежит по земле. А ветер разбрасывает брызги туда-сюда, в разные стороны. Как тоскливо! Какая безысходность и безнадежность! Лучше ни о чем не думать!

Под одеялом трудно дышать, воздух спертый, тяжелый. А в комнате еще не рассеялся неприятный запах от дешевых сигарет. В голове девочки все начинает кружиться, сознание мутнеет, перед глазами плывет туман…

Вдруг она слышит вой, не слишком громкий, но какой-то пронзительный и жуткий. Так, наверное, воет зверь перед погибелью. Девочку пронзает мысль: ее отца нет в живых — он умер! Это знамение Неба! Ни Пин вскакивает с постели, забыв накинуть на себя какую-нибудь одежонку. Не решаясь будить взрослых, она торопливо всовывает ноги в туфли и опрометью бежит к дверям. За порогом нога попадает в наполненную водой яму. Туфли тотчас промокают насквозь. Дождь хлещет по лицу, сечет тело. Девочка дрожит. Охваченная ужасом, она устремляется к северному домику со сломанной дверью. Ей кажется, что-то сверкнуло. Нет, это не вспышка молнии и не свет лампы, не мерцанье звезды. И тут она видит отца, лежащего на полу. Он весь в крови, на губах пузырится белая пена.

Вскрикнув, девочка поворачивается, чтобы убежать. Спрыгнув со ступеньки, она оказывается в луже. Она вся мокрая, забрызгана грязью. Громко крича, девочка врывается в западный домик. От ее криков все сразу просыпаются.

«Папа… умер!» Единственная фраза, которую она успела сказать перед тем, как потеряла сознание.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Почему я сюда пришел?

И почему я все это забыл?

Здесь моя комната, обращенная на юг. Солнечные лучи проникают через зарешеченное окно, освещая ветхую, унылую обстановку. В комнате стоит густой запах печеного батата, солодового сахара и винной закваски. Это мое детство, это те запахи, которые меня окружали. Здесь моя судьба, моя душа. Это я сам. Деревенский батат на зиму кладут в погреб, чтобы клубни «пропотели», после чего они становятся душистыми и сладкими, как мед. Могу ли я забыть о том, как, сидя в своей комнатке, лакомился бататом? Красный батат, как много дней, месяцев, лет он ждал меня! Он еще сохранил теплоту и аромат. Он все это время ждал меня!

А вот и моя постель. Мой кан, моя деревенская подушка, вытянутая валиком, очень твердая, жесткая, потому что набита соломой.

Она нисколько не похожа на мягкие и удобные пуховые подушки, которыми пользуются в Европе. Подушка обтянута красной и черной холстиной, на ней вышиты утки-неразлучницы и волшебный журавль, цветы магнолии, восковой сливы — ламэй. Как я устал, как утомился! Давно надо было прийти сюда, лечь на кан и уснуть. Как я нуждаюсь в крепком и долгом сне. Здесь моя постель, мое ложе, здесь я по-настоящему могу отдохнуть. Все здесь давно поджидает меня. Как же я мог забыть про свой дом, почему не возвращался, чтобы обрести здесь покой? Как я мог расстаться со всем этим надолго?

Ни Учэн вернулся! Ни Учэн вернулся! Он вернулся! Что-то зазвенело, задрожало, загудело — словно звук распрямляющейся металлической пружины, или дребезжание стальной пластины, или шелест разворачиваемого рулона шелка.

Ни Учэн, смеясь, отвечает: «Я вернулся! Я вернулся… Мама! Мама!» — Этот возглас разносится во все стороны.

И комната, постель, все, что было сейчас перед глазами, незаметно исчезает, а вместо этого вверх устремляется изящная лестница с замысловато изогнутыми перилами и столбиками, напоминающими вазы. Откуда-то сверху льется разноцветный, не слишком яркий свет лампы, в котором непрерывно мелькают и кружатся странные фантастические тени. Затем появляется зеленый, как изумруд, попугай, который громко выкрикивает каскад слов на английском, французском и немецком языках.

Смех словно звон серебряного колокольчика. Это Европа, похожая на райские кущи. Музыка, костелы, скульптурные изваяния, фонтаны, триумфальные арки, звуки гитар и скрипок. «Вайолин», «О’кей, май дарлинг!»

Кафе, звучит мелодия фокстрота. Высокий бюст и золотистые развивающиеся волосы. Ярко-красные губы и ногти. Улыбка феи, говор как у небожительницы. Изящество и очарование. Какое дорогое платье, какие длинные, будто выточенные ножки. «Красотка живет на морском берегу!» Еще одна лестница, но почему-то по ней трудно подниматься. Выше, выше ногу! Гипсовые и бронзовые изваяния рыцарей и каких-то целомудренных дев. Готические замки, гранитные скалы, луга, покрытые травами, и фонтаны, полуобнаженные мужчины и женщины загорают на солнце… И снова что-то с ногами — чтобы оторвать их от земли, нужно приложить неимоверные усилия. Как хочется взлететь, но, увы, у него нет крыльев. Миска с бататом на берегу моря, трапеза на парусной лодке. Мягкая шляпа, сшитая по французской моде; проститутки, зажав в углу рта сигарету, призывно машут рукой. Так и хочется упасть в их объятия. Если подняться по лестнице наверх, увидишь множество удобных подушек, очень мягких и чистых, набитых пухом. Когда встаешь на них ногой, кажется, что ступаешь по морской волне, которая покачивает тебя из стороны в сторону. Подушки похожи также на облака. Он обнимает одну подушку, другую, и возникает ощущение, что он обхватил рукой облачко…

Куда он попал? Разве не туда, куда шел? Ведь это и есть его дом, или он его забыл? Он забыл свое пристанище, свою пустую комнату, которая осталась после отъезда, — всего лишь эта пустая комната. В ней тихо — ни звука. Но комната осталась за ним, и она принадлежит только ему. А он здесь ничего не узнает, все забыл начисто. А вот сейчас он увидел ее, и все снова всплыло в его памяти. Пока он отсутствовал, в комнате воцарилось запустение, наверное, никому не было до нее дела. На душе у него неспокойно, тоскливо. Если человек забыл комнату, в которой жил, значит, и комната навек потеряла своего жильца, а тот — свое пристанище. Страшно! Он слышит плач… «Папа, папа!» Помоги мне перетащить эту подушку!.. Нет, медлить больше нельзя, нельзя упускать этот случай! Это мой дом, моя постель. Это мои истоки и мое последнее пристанище!.. «Папа!»

«Папа, папа!» Крики Ни Пин и Ни Цзао, в которых слышатся еле сдерживаемый ужас и боль, вернули Ни Учэна к жизни. Ему почудилось, будто его бездомная душа сейчас витает где-то в безбрежном пространстве. Он с трудом открыл глаза.

Вокруг темень. Бурая волна то накатывается на него, то убегает прочь, клокоча. Голова раскалывается от боли, окрестный мир мреет и дрожит, как лепесток на ветру.

Во рту пересохло, неприятно жжет, чувствуется какой-то тошнотворный запах… Папа! Что это? Крики детей? Пин-эр или Цзао-эр? Он сам придумал сынишке имя: Ни Цзао, что значит «Доброе утро» — «Гуд морнинг!» Это отголосок европейской культуры…

— Не надо! — с губ срывается крик, начинается икота. К горлу подкатывает тошнота. Ему кажется, что все внутренности выворачиваются наизнанку.

Кровавая пелена рассеивается, и он видит жалкие мордашки дорогих ему детей. Почему? Почему из-за грехов взрослых, из-за деяний далеких предков, теперь уже мертвецов, или из-за поступков тех, кто собирается отправиться на тот свет, страдают ни в чем не повинные дети, корежатся их души? На его глаза навернулись слезы.

— Отец Ни Цзао! — Он услышал голос Цзинъи. Так спокойно она не говорила с ним уже много лет. — Отдохни, не волнуйся! Сейчас придет доктор, я уже послала за ним… Он сказал, что днем непременно придет… Нам без тебя никак нельзя, но и ты не можешь нас бросить… — Голос жены задрожал.

Мать Ни Пин и Ни Цзао, почему ты всхлипнула? Перед ним снова все поплыло. Ни Учэн закрыл глаза… Какая пустая комната! Она кажется особенно пустой в дневные часы, когда освещена яркими лучами солнца. В ней совершенно негде спрятаться. Но зато в сумерки, ночью, когда на землю опускается серая или черная мгла, здесь не увидишь ни дверей, ни окон. Таинственная и пустая, эта комната находится где-то за облаками, а может быть, это прибежище на земле, в груде пуховых подушек. Но до чего же все вокруг ветхое, зыбкое. Неужели придется навсегда погрузиться в эту опустошенную даль?