Ван Мэн - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Ван Мэн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Творчество Ван Мэна — наиболее яркий в литературе КНР пример активного поиска новой образности, стиля, композиционных приемов. Его прозу отличает умение показать обыденное в нестандартном ракурсе, акцентируя внимание читателя на наиболее острых проблемах общественной жизни.

В сборник вошел новый роман Ван Мэна «Метаморфозы, или Игра в складные картинки», опубликованный в марте 1987 г., а также рассказы, написанные им в последние годы. В конце сборника помещены фрагменты из первого романа писателя, созданного во второй половине 50-х годов и увидевшего свет лишь в 1979 г.

---

Он с горечью и раздражением подумал, что в каждой ошибке, оплошности, неприятности, в любой беде, в каждом ударе судьбы есть своя положительная сторона, есть своя неизбежность, которая делает тебя более хладнокровным и стойким, ибо тебе уже нельзя сделать выбор и не стоит думать о будущем. Но если я ожесточу свою душу, разве я смогу принести пользу отечеству, нации, наконец, принести пользу самому себе? Без этого я лишь исковеркаю и истопчу свою душу. Если я не завоюю дружбу, любовь, уважение, я удостоюсь лишь презрения и ненависти. Меня никто не поймет и не простит. Мои дети, мои любимые ученики будут презирать меня, ненавидеть и сторониться! Железная, гениальная логика! Рассуждая так, он вдруг почувствовал, что только сейчас обрел истинное «освобождение».

Небрежно покачиваясь из стороны в сторону, он шел по узкому хутуну, пока не достиг «Винного жбана» — небольшого питейного заведения, стоявшего у поворота. В лавке выстроились в ряд огромные глиняные жбаны с вином, которые и дали название месту. Хозяин лавки — человек в возрасте, поэтому в торговле помогают ему жена и коротышка парень, не то сын, не то их ученик. Пол в лавке выложен почерневшим от грязи кирпичом, стол и стулья — старые, массивные, на вид очень прочные. В комнате стоит крепкий запах дешевого вина. Кроме больших жбанов из обожженной глины, в лавке можно увидеть цилиндрические стеклянные сосуды с крышкой, наполненные зеленым вином цинмэйцзю — наливкой из слив, еще каким-то зельем пунцового цвета и виноградным вином лиловатого оттенка. Неестественные цвета жидкостей невольно заставляют вспомнить о дешевых красителях. Здесь же стоят разного размера и формы бутылки вперемежку с небольшими тарелочками с закуской, которая обычно подается к вину: поджаренным арахисом, кусочками доуфу[117], мелкими креветками. Основными посетителями лавки являются трудяги, о которых обычно говорят: «Тянет он телегу, продает сою». Ни Учэн, попав в этот мир, сразу же почувствовал облегчение, словно сбросил старую кожу и стал другим человеком. Он широко улыбнулся. Под небом всегда есть путь, по которому путник бродит!

— Четыре ляна байгара[118] и тарелку доуфу! — приказал он юному слуге.

Слуга уставился на него, в его взгляде застыл какой-то вопрос. Однако ухмылки, которую слуга позволял себе с другими посетителями. Ни Учэн не заметил.

— Четыре ляна байгара и миску доуфу! — повторил Ни Учэн. В те времена, о которых идет речь, один лян емкость имел небольшую, поскольку меры объема были иные: шестнадцать лянов в ту пору равнялись одному рыночному цзиню.

На лице парня застыло выражение сомнения.

— Ты что, оглох? — Ни Учэн сдвинул брови.

— Вы нам задолжали… еще два месяца назад…

— Верну, все верну, нынче непременно рассчитаюсь и еще дам тебе на чай! Разве я когда-нибудь не отдавал своих долгов? Я же у вас выпиваю не впервые! — Ни Учэн осклабился, и улыбка получилась кривая, наигранная.

— Слушаюсь, господин Ни! — Мальчишка, по всей видимости, успокоился. К столу подошел хозяин. Ах ты, такой-сякой, ну и невежа, ну и подлец! Этот малец только что вел со мной настоящую психологическую войну, а ты, старый хрен, все это время стоял в сторонке и прислушивался к разговору. Небось что-то против меня замыслил.

О люди! Если бы судьбами китайской нации вершили Наполеон или Бисмарк, то даже им ничего бы не удалось сделать!

Появилось вино и закуска, разложенная на пепельно-серой тарелке с двумя темно-синими ободками по краю, которые словно подчеркивали уныние, тяжесть и беспросветность той жизни, что вели здешние обитатели. У чарки отколот кусочек, и от этого места, кажется, ползет еще трещинка, но в комнате слишком темно, чтобы ее разглядеть, а Ни Учэн к тому же близорук, поэтому утверждать что-то определенно нельзя. Вот это и есть наша жизнь, наши удовольствия, наше счастье… Что это там на стене, закопченной до черноты от дыма, который выбрасывает наружу печка с углем? Ах! Это лозунги, которые повсюду расклеивают японские оккупационные власти в связи с «Четвертой кампанией по усилению общественной безопасности».

«Мы должны обновить жизнь и обеспечить спокойствие людям.

Мы должны оберегать сельскохозяйственное производство и снизить цены.

Мы должны уничтожить коммунистических бандитов и исправить мысли.

Мы должны создать свой Северный Китай и закончить войну в Великой Азии».

Мы должны… Что мы должны? Я должен… Что я должен? Гадко! Все гадко!

Он похож сейчас на неграмотного, точно так же он смотрит сейчас на эти иероглифы, разглядывая каждую черточку, из которых они состоят. Вот черточка поперечная, черточка вертикальная, откидная и ломаная вертикальная. Но что означают все эти знаки? Тошнотворное лицемерие!

Буль-буль! Одним духом он влил в себя больше двух лянов байгара. В глотке сразу защипало, словно в нее вонзились крохотные иглы. Лицо побагровело. Подавив кашель, он немного переждал. Откуда-то изнутри поднималась волна тепла.

— Ну, как идет торговля? Много ли покупают? — обратился он к старику хозяину, решив проявить инициативу в разговоре.

Четыре ляна он проглотил в три глотка. В горле запершило, он закашлялся. Но голова, как ему казалось, была совершенно чистая. Он мог сейчас, подобно стороннему наблюдателю, созерцать самого себя, общество, всю страну!

Страна, которая терпит столько лишений! Скорбная у нее судьба, скорбны и годы, в которые она существует! Но будущее страны вселяет радужные надежды. Он верит в будущее, несомненно! Правда, не совсем понятно, на что надеяться. Впрочем, в Китае живет немало людей, которые гораздо сильнее Ни Учэна. Я прекрасно знаю, что они сильнее меня, потому что у меня в жизни толком ничего не вышло… Сейчас мне приходится терпеть лишения, но рано или поздно забрезжит рассвет и я пробьюсь сквозь пелену мрака! Да будет свет! О, как надеется он на будущее счастье! Как надеется на что-то возвышенное и прогрессивное! Что до лишений, то он терпеть их не может. Он их не переносит! Все это пошло, ничтожно! Ба! Вот где причина всех трагедий! Вот где зарыта собака!

А почему, собственно говоря, люди должны страдать? Почему должен страдать он, Ни Учэн. Сейчас ему за тридцать. Сколько еще таких тридцатилетий ему отпущено на этом веку?

— Эй! Хорошо бы твою лавку как-то украсить, сделать немного привлекательней! — говорит он хозяину. — Пол поскоблить, стены хорошенько отдраить! А столы и стулья надо бы подновить, покрасить, ножки, которые качаются, неплохо было бы прибить. Да и лампа никуда не годится. Люди приходят сюда не только ради того, чтобы выпить, но прежде всего отдохнуть — у них есть право на отдых! Работа и отдых — это самое важное в жизни. Возможно, что отдых даже важнее. Отдых — это удовольствие, а работа…

Хозяин внезапно его перебил.

— А где деньги? Новых посетителей нет, а старые берут только в долг, некоторые задолжали за несколько месяцев. Скажу прямо, я торгую вином себе в убыток. А ведь у меня много расходов: и то надо, и это. Понятно, что надо все обустроить получше. Хотел было я открыть ресторан посолиднее, да где взять деньги?

Ответ лавочника таил в себе нехороший намек. Неучтиво! Опять эти деньги! Деньги! Знакомый мотив! Напоминание о долге заключало в себе препятствие, обойти которое было невозможно.

— Дай мне еще четыре ляна!

— А вы?..

— Сказал «четыре ляна», значит, неси! Поменьше рассуждай! — Ни Учэн вытаращил на хозяина глаза.

Пить в кредит означало, что он солидная персона, куда более важная, чем хозяин или его парень — подручный. Вспышка гнева у гостя заставила старика смириться, и он принес еще четыре ляна.

Выпив полцзиня, Ни Учэн еще долго куражился, но наконец убрался из лавки и пошел шататься по окрестным улицам. Голова кружилась, перед глазами мелькали какие-то узоры, ноги заплетались. Наконец он подошел к своему дому, но дверь оказалась на запоре. Значит, во двор не войти, разве что перелезть через стену… Как он оказался внизу, во дворе, он уже не помнил.

Ни Учэн пришел в себя лишь через два дня. Он лежал с высокой температурой, ослабевший, готовый вот-вот испустить дух. Все это время он почему-то постоянно вспоминал (быть может, он бредил, а может, говорил, будучи в здравом уме) свою заброшенную пустую комнату. Когда он приходил в себя, то силился вспомнить одну вещь, которая неожиданно начала его беспокоить, — остался ли в пустой комнате его старый сундучок? Или это был чемодан, а может быть, ящик или сплетенный из ивовой лозы баул? Нет, ему уже не вспомнить! Ясно одно, что в нем лежало его сердце. Я непременно должен пойти туда и взять свой сундучок! А собственно, почему я должен его брать? Ведь сундучок, как и сама комната, ждет моего возвращения.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Все, что ты сказал, Ни Учэн, отец наших детей, неблагодарный человек, — сплошная ерунда. Оплошал ты, ошибся! Ты подумал, кто ты и кто я? Ведь мы связаны вместе одной нитью. Поэтому каким бы ты ни был: хорошим ли, дурным, красивым или безобразным, веселым или печальным, живым или мертвым, — для меня все тот же, потому что твоя судьба — это и моя судьба, твоя болезнь — это и моя, если поправился ты, значит, выздоровела и я. Во время твоей болезни, когда ты находился между жизнью и смертью, я ухаживала за тобой. Кому же еще? Кому позаботиться о тебе, кроме меня? Жить, как ты, в цветном вертепе я не могу, иностранной азбуке я не обучена и не понимаю ее. И книги читать не умею. Но вот ты заболеешь… и что тогда? Что будет с тобой? Хотя, может быть, ты сейчас и здоров еще. Но цветок не алеет тысячу дней, человек не бывает здоровым сто лет. На кого тебе опираться в старости и болезни? Поэтому оставь хоть часть пути к отступлению. Цветами, что тебя окружают, ты не заглушишь голод и жажду; недуг ими не вылечишь.