Ван Мэн - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Ван Мэн
• Издательство: Радуга
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Творчество Ван Мэна — наиболее яркий в литературе КНР пример активного поиска новой образности, стиля, композиционных приемов. Его прозу отличает умение показать обыденное в нестандартном ракурсе, акцентируя внимание читателя на наиболее острых проблемах общественной жизни.

В сборник вошел новый роман Ван Мэна «Метаморфозы, или Игра в складные картинки», опубликованный в марте 1987 г., а также рассказы, написанные им в последние годы. В конце сборника помещены фрагменты из первого романа писателя, созданного во второй половине 50-х годов и увидевшего свет лишь в 1979 г.

---

Кто-то из домашних выходит за дверь и снова возвращается в комнату, неся несколько початков вареной кукурузы, от которых исходит тонкий аромат. Молодую нежную кукурузу почему-то называют «старой»[137]. Это все равно что назвать молоденькую девчушку «пожилой девой». Нежный, немного сладковатый запах мгновенно возвращает тебя к жизни. Ты снова маленький, твое личико куда нежнее зернышка молодой кукурузы и, видимо, полно соков жизни. С большим трудом тебе удается сесть на постели. В этот момент слышится крик: «Старая кукуруза! Кукуруза!»

Ты стараешься открыть рот, но тебе это не удается, то ли от того, что твой рот тоже устал, как и все тело, то ли потому, что слюна превратилась в клейкую жидкость и слепила твои губы. В полдень ты проспал целую вечность. Что это, никак у тебя режутся зубы? Надо же, уже выпали молочные… О, как давно все это было! Увы, сохранить все это, видимо, невозможно. Свой молочный зуб ты в свое время забросил на крышу, потому что существует поверье: если закинуть зуб куда-нибудь подальше, у тебя быстро вырастет новый, такой же, как у взрослого. Какие жалкие эти зубики, будто белые шарики со следами крови на поверхности. Но ведь они в течение многих лет помогали перемалывать пищу и тем самым поддерживали твою жизнь, обеспечивали рост твоего организма, превращение в человека. Без резцов укусить «старую кукурузу» довольно трудно. Но вот наконец-то ты ее разгрыз. И вдруг раздается оглушительный грохот! Трах!

Будто раскаты грома, величественные и грозные. И вслед за грохотом — обвал, лавина камней, глины, земли. Неужели обвалился дом? Послышался чей-то неестественный крик, который сразу же вызвал в памяти образ складного человечка из далекой игры детства. Но ты нисколько не испугался этого крика, даже не зажмурил глаза. И вдруг ты почувствовал, что твое лицо, плечи, руки, грудь заливает какая-то клейкая, дурно пахнущая жидкость. Кто-то из родных подбежал к тебе, схватил в охапку и бросился прочь. Вновь раздался грохот, сопровождавшийся зловещим треском и скрежетом. На землю падали какие-то обломки, которые раскалывались на мелкие части, создавая новый шум. Трах, бах, дзинь, бом-бом!.. Взгляни, у нашего мальчика сломался зубик! Это — голос матери! Какой он высокий и резкий! Но вдруг выясняется, что это вовсе не зуб, а зернышко кукурузы, приклеившееся к нижней губе. А к зернышку прилипла частичка земли. История с кукурузным зернышком надолго становится излюбленной темой забавных и удивительно теплых воспоминаний и рассказов о молочных зубах, которые в те далекие годы полагалось закидывать на крышу дома. Возможно, так все и было. Возможно…

Но тебя сейчас занимает лишь «тот домик», у которого обвалилась крыша со стеной. Рано или поздно он должен был рухнуть, и вот это произошло! Как здорово, что это произошло! Кажется, ты обрадовался бы даже, если бы сам погиб под обломками. Дом с проломленной крышей стал удивительно светлым и просторным, хотя дыра напоминает развороченную кровоточащую рану, а разодранные циновки — рваные куски человеческой кожи. Вон тот обломок свисающей балки точь-в-точь кусок сломанной кости, прорвавшей кожу. Пучки конопляной соломы, смешанной с землей, — разодранные куски мяса и мышц. Рядом валяются клочья потолочной бумаги — это ткани, пораженные внутренними злокачественными изменениями. Трудно сказать, в какой год и месяц протекла крыша, скорее всего, она протекала много раз, в результате чего на потолочной бумаге образовались разводы и подтеки, похожие на пятна мочи на пеленках ребенка. Земляная пыль клубами поднимается вверх, напоминая дым или густой туман, порой — взвихренный снег. Небольшая, прокопченная до черноты комнатушка, куда в течение всего года не проникал свет, оказалась удивительно светлой. Странно, но крушение дома не повлекло за собой никаких жертв: нет ни убитых, ни раненых. Единственная потеря, пожалуй, — это несколько горошинок кукурузы, которые валяются в пыли, напоминая выпавшие молочные зубы. Радость!

Но все это погрузилось на дно прошлого, а прошлое похоронено в глубине земли, на поверхности которой люди возвели новые дома с крепкими крышами. Появились и новые дороги, по ним снуют вереницы машин и повозок. Кругом парчовые ковры свежих цветов, отовсюду доносится уханье праздничного салюта, колышутся алые стяги. Одна волна сменяется другой. Сейчас, по всей видимости, никто из молодых людей уже не догадывается, на каких развалинах мы делали свои первые шаги, и вряд ли они задумываются над тем, что погребено под нашими ногами. Назад оглядываются лишь для приличия, и только в том случае, если прошлое не вызывает стыда, но чаще всего люди просто переступают через свою память, а если что-то и вспоминают, то чувствуют себя неуютно, как бы не в своей тарелке, полагая, что прошлое может сказаться на их репутации; оно умалит их величие — величие людей, с пеленок уверенных в собственной незаурядности и исключительности своей жизненной миссии. Никому не нужны и останки древнего человека, его прах, извлеченный из земли. Всякий мало-мальски толковый человек понимает, что пристроить ветхую мумию сейчас вроде как бы и негде. А если это так, то стоит ли лезть из кожи вон ради того, чтобы наши современники непременно увидели труп ханьской дамы или танского мужа? Может быть, для них лучше будет, если все тихо канет в вечность.

Именно с такой древней мумией сталкивает вас жизнь в те моменты, когда ваша память обращается к прошлому, от которого вам делается неловко. Вам становится не по себе и хочется броситься прочь, но какая-то сила притягивает вас к нему и манит взглянуть хотя бы одним глазком. Вы испытываете чувство щемящей тоски, но и благоговейного трепета перед ушедшим. Вам хочется почтительно снять шапку, потому что оно все же дорого вам, но в то же время вы испытываете ощущение острой боли от воспоминаний. Да, вы осудили уродство прошлого и ничего не простили, вы свершили над ним свой приговор. Но разве вы не догадались, что все люди из ваших воспоминаний были по-своему несчастны? Их горе вдруг вызывает у вас слезы, и вы дарите им свое прощение повсюду и навсегда. Потому что вы знаете, что живые и мертвые не далеки друг от друга и между ними нет ненависти, наоборот, они очень друг другу близки. Мне кажется, что меж ними существует некая сила притяжения. На историю надо смотреть прямо, как смотришь на современность. Иногда прошлое вызывает дрожь, но разве ты не способен ее преодолеть?!

Бабушка и тетя вернулись домой меньше чем через полмесяца. Давно прошел сезон «становления весны» и «двух девяток»[138], а потом прошли и холода, и снова зазеленела молодая травка. В этот день Ни Пин со своей школьной подружкой и Ни Цзао играли в жошку. Неожиданно появилась Цзинчжэнь с ношей на спине и плетеной ивовой корзиной в руке. Ее темное до черноты, изможденное лицо было покрыто пылью. Дети огласили воздух радостными криками.

— А где бабушка? — с беспокойством спросила тетя, не обратив на их приветствия внимания. Дети молчали, растерявшись.

Она вошла во двор и увидела сестру, подметавшую пол. Цзинъи услышала шаги, но не успела повернуться. Ее остановил вопрос сестры:

— Где мама?

Вопрос Цзинчжэнь согнал с лица Цзинъи улыбку, которая предназначалась сестре. Цзинъи опешила от неожиданности. А когда вопрос дошел до ее сознания, она с тревогой спросила:

— Разве мама не вернулась, она не с тобой?

— Что значит «вернулась»?

— Но ведь вы уехали в деревню вместе… Почему же ты о ней спрашиваешь?

— Я только поинтересовалась, дома она или нет? — Лицо Цзинчжэнь покраснело, на шее вздулись вены, виски покрылись капельками пота.

— Я тебе и ответила, разве не так? — разволновалась Цзинъи. Ее румяное лицо вдруг побелело. — Что случилось? — с тревогой спросила она.

Цзинчжэнь тоже стояла белая как полотно. Она положила на землю корзину и сняла со спины ношу. Вытирая пот с лица, она проговорила:

— Лучше не спрашивай! — Она вздохнула. — Когда поезд подошел к Шицзячжэнь и остановился, я сошла на перрон, чтобы купить маме жареных лепешек с бобовым сыром — знаешь, такие тонко нарезанные кусочки доуфу… Мы с раннего утра в рот ничего не брали. Народу на перроне — тьма. Вдруг откуда ни возьмись отряд японцев. Я как раз в это время покупала лепешки и сначала японцев не заметила, а потом, когда все побежали, увидела их и обомлела. Смотрю, японцы лезут в наш вагон, я за ними, а они на меня орать — испугали насмерть! Прямо страх! Что, думаю, делать? Я побежала в конец поезда, думаю, сяду в последний вагон, может быть, там нет японцев. И тут — пых-пых! — поезд тронулся. Ой, раздавит меня, как муравья! Надо садиться, а потом буду искать мать. От Шицзячжэнь до Пекина тряслись часов пять, все это время я протискивалась через толпы, толкалась по вагонам, но маму так и не нашла. Что делать? Я прямо обалдела! Пробираюсь дальше, там стоит полицейский — не пускает. Села я на пол, а рядом со мной вот этот тюк и корзина. Одним словом, совалась я туда, сюда — все лаются, а я снова лезу вперед. Потом меня чуть было не выкинули из поезда!