Евгения Соловьева - Мастер теней (СИ)

• Название: Мастер теней (СИ)
• Автор: Евгения Соловьева
• Жанр: Прочие приключения

Она никогда не мечтала о власти и короне, лишь о покое, любви и процветании своей страны. Но король при смерти, в стране полыхает мятеж, брат ударился в загул, старшая сестра вместе с придворным магом готовят переворот — и никто, кроме Шуалейды, не сможет их остановить.

Она бы справилась. Но в гильдию Темных Ткачей приходит заказ на принцессу Шуалейду, а мастера теней всегда доводят дело до конца.

Его призвание — музыка, а не смерть. Однако судьба сделала его мастером теней, и теперь он должен или убить ужасную сумрачную колдунью, или умереть сам.

Он бы справился и выполнил заказ, тем более что на кону стоит жизнь его семьи, но даже у убийцы может быть мечта. И его мечта — она, сумрачная принцесса, недостижимая и прекрасная.

Кто-то из них двоих должен умереть, так велит Темный Брат. Вот только Темный Брат иногда любит подшутить над смертными…

---

«Закон Гильдии гласит: ткач должен быть один. Он не может жениться, не может иметь детей, — вспомнились слова Мастера. — Думаете, Закон жесток? Нет, Закон милосерден. Ткач должен быть свободен от привязанностей, потому что Хисс слишком часто смотрит на него. Смотрит его глазами. Помните: Хисс всегда берет свое. И будьте готовы отдать — в любой момент».

Лошадей Стриж отпустил, сняв уздечки, тела оставил на той же поляне неподалеку от тракта, куда разбойники притащили циркачей. Хоронить их по всем правилам Стриж не мог — на это ушел бы целый день, и потому выкопал только одну могилу, для Павены. Собрал оружие и мало-мальски ценные вещи и положил с ней рядом, покрыв могилу дерном и завалив камнями от собак. Прочел импровизированную молитву Светлой Райне, потому как настоящих не знал отродясь. И, сняв с дерева перепуганного кота, с ним на руках пошел дальше: не оставлять же полосатого артиста голодным собакам.

Глава 4 Охота на Пророка

Хилл бие Кройце, Стриж

436 год, 7 день Жнеца. Имперский тракт между Асмундом и Хурригой.

Последнюю ночь он провел в деревушке всего в лиге от города. Поначалу местные жители отворачивались, завидев паренька с гитарой и котом на плече, а одна молодая женщина кинула в него из-за забора комком грязи. Ни приветливого, ни спокойного лица, только страх и озлобление, гнев и горе — и половина дверей заколочена.

Стриж не стал проситься на ночлег, уселся на бревно с краю пыльной деревенской площади, молча расчехлил гитару и так же молча заиграл. Не для сельчан, для себя. Всю боль и разочарование, вину и тоску он выплескивал звонким плачем струн в темнеющее небо, в густой вечерний воздух. Гитара пела цикадам и ночным птицам, первым звездам и пустым окнам.

Вскоре вокруг собрались селяне. Они подходили тихо, пряча глаза, останавливались неподалеку. Когда смолкли последние звуки, так же тихо селяне разошлись по домам, унося с собой подаренные музыкой покой и надежду. Лишь та самая женщина, что кинула грязью, не ушла. Она стояла напротив, не утирая слез, и смотрела на него. Смотрела, как он осторожно убирает гитару в чехол, как набирает воду из колодца и пьет, как закидывает за спину гитару и дорожный мешок, сажает на плечо кота, как делает первый шаг прочь из селения, мимо неё… Тогда она, всё так же молча, улыбнулась и взяла его за руку.

На следующее утро, с рассветом, Стриж продолжил путь.

Когда он уходил, женщина, с которой он так и не перемолвился ни словом, ещё спала, положив руку на свернувшегося клубком кота. Горестные складки вокруг рта разгладились, лицо её просветлело — казалось, она вот-вот улыбнется новому дню. Несколько мгновений Стриж постоял рядом, осматривая дом при свете наступающего дня. Судя по сложенным на сундуке мужским вещам и огромному топору, воткнутому в колоду под окном, муж покинул её не так давно. Несложно было догадаться, куда он подался. Так и не разбудив женщину, Стриж взял одну из чистых рубах с сундука, положил вместо неё несколько монет и тихо прикрыл за собой дверь.

436 г. 7 день Жнеца. Хуррига.

Войти в Хурригу оказалось непросто — тракт был забит повозками горожан. В воротах стояла толчея. Телеги сталкивались и застревали, придавливали обезумевших от криков и боли лошадей, между ними пытались протиснуться целые семьи, нагруженные мешками с пожитками.

Жаркое летнее солнце не могло рассеять смрад обреченности, такой густой и въедливый, что им, казалось, пропитались даже булыжники мостовой. На стенах толпились солдаты при полном вооружении, но с поникшими плечами и тоской на лицах: Хуррига ещё делала вид, что сопротивляется. Но с первого взгляда становилось понятно, что город сдастся сразу, стоит Пророку подойти.

Пробираясь по узким улочкам, Стриж прислушивался к разговорам прохожих. Ничего нового и интересного он не услышал — обыкновенные слухи и бредни перепуганных людей. На центральной площади, перед ратушей, собралась толпа: лавочники и подмастерья, кумушки и гулящие девицы, бродяги и стражники вперемешку. Двое в белых балахонах и с обритыми головами вещали с перевернутой телеги, потрясая грубо побеленными деревянными кругами. Они призывали уверовать, пасть пред Пророком ниц, присоединиться к нему и идти к королю вопрошать о справедливости и требовать очищения земли от скверны.

Народ слушал, открыв рты и развесив уши, и многие уже готовы были побросать все и бежать навстречу Пророку. Это могло показаться смешным, если бы Стриж не видел, к чему привела доверчивость таких же дураков, а особенно их жен и детей.

Судя по словам фанатиков, Пророк не позже завтрашнего дня должен был подойти к Хурриге. Всего на несколько минут Стриж задержался, раздумывая, не проще ли будет подождать жертву здесь. В городе добраться до проповедника несравненно легче, как и скрыться потом. Но представил, во сколько жизней обойдется промедление, и обругал себя трусом. Руки так и чесались сподобить фанатиков поскорее встретиться с их богом, но вряд ли распаленная проповедью толпа оценила бы его бескорыстную помощь.

Неподалеку от северных ворот Стриж зашел в таверну. Темный душный зал был набит битком — городская стража напивалась в трогательном единении с разбойными рожами. Заплатив изумленному владельцу заведения серебряную монету вперед, он снял комнату на три дня и потребовал обед туда же. Когда трактирщик принес еду, Стриж вручил ему сверток с так и не пригодившимся арбалетом, метательными ножами, дюжиной звездочек и полупустым кошелем, показал знак Гильдии и велел, если он не вернется на третий день, отнести все в Алью Хисс. Себе Стриж оставил лишь гитару и котомку с запасной рубахой.

Разговоры на улицах подтверждали правоту Ревуна: Пророк, петляя по лесам, приближается к городу с северо-запада. Несколько раз проскочило название деревни, где свора Пророка стояла вчера, Осинки. Припомнив карту, Стриж провел нехитрый подсчет. От Хурриги две с небольшим лиги до Осинок, половина лиги до реки Ворьки… Наверняка последнюю стоянку перед взятием города мятежный сброд сделает именно у реки.

436 г. 7 день Жнеца. Дорога от Осинок на Хурригу.

— Не, Кабан, зря ты так. Бабы, они… короче, ну как без баб-то, а? Ты сам посуди! Вот вернешься ты домой, а там жёнка твоя. Пирогов испекла, каши наварила, румяная да горячая. Чем плохо-то?

— Ну да! Пока я тут воевал, она-то, небось, к мельнику бегала! Правильно Пророк говорит — всё зло от баб! Сосуд скверны, во!

— Подумаешь, к мельнику! Поучишь вожжами, чтоб крепче любила, да в койку. И никакого мельника больше не вспомнит… у тебя баба-то дома осталась? А, Кабан?

— Дома, дома. Гнида. Вернусь, убью!

— Эт зачем же?

— А чтоб не смела на меня пасть разевать! Я её поил-кормил, а она, змея, в меня горшком запустила! Вот так прямо взяла горшок-то, с кашей, и как в меня кинет! Во змея! И говорит, мол, уйдешь, так и не возвращайся, не муж ты мне. Точно убью! Это ж надо, на меня, на кормильца-то, руку поднять…

— Эй, заткнитесь оба!

Бритоголовый в белом балахоне повелительно поднял руку, призывая небольшой отряд к порядку. Бородатые мужики послушно притихли и вернулись в жалкое подобие строя. Бритоголовый нахмурился и упер левую руку в худой бок, правую простирая навстречу выехавшей из-за поворота телеге.

— Кто такие? Куда идете? — Бритоголовый изо всех сил подражал пророку, пытаясь придать пронзительному тенорку раскатистость и внушительность, но получалось не очень.

Правда, двое селян постарше и совсем молодой парень впечатлились и быстро попрыгали с телеги на землю, почтительно опуская глаза и комкая в руках шапки.

— Мы, эта… с Гати мы, да. Местные… эта, вот морквы там, репы, значить, везем… да, — отозвался самый почтенный из селян, робко и с опаской поглядывая на шайку неумытых мужиков с дубинами и ржавыми железками, изображающими из себя мечи, и с надеждой — на разбойника в белом балахоне. — Слыхали мы, что сам… Пророк… вот… для армии, значить, да, морква-то. Ещё вот пива бочонок, сам варил, да.

— Ну-ка, покажьте, добрые люди, что там у вас за морква! — Бритоголовый оживился при упоминании пива и полез в телегу.

— Да вот, Вашмилсть, морква-то… а вот пиво… Со всем нашим почтением. Вы слово-то замолвите перед Пророком!

Второй селянин живо сдернул с телеги драную холстину, явив на обозрение груду овощей и потемневший от времени бочонок, пахнущий кислым хмелем. Бритоголовый презрительно глянул на морковь с репой и похлопал по бочонку.

— Пиво, говорите? А знаете ли вы, добрые люди, что Великий Пророк наш сказал о пиве? — он придал голосу суровость и торжественность.

— Неа, Вашмилсть… не знаем… — Селяне с почтительным любопытством уставились на белый балахон.

— Пиво пити веселие ести! Ибо то не вино демонское, а напиток простой, для честного народа потребный!