Юханан Магрибский - Сказка о востоке, западе, любви и предательстве

• Название: Сказка о востоке, западе, любви и предательстве
• Автор: Юханан Магрибский
• Жанр: Исторические приключения

Рассказ о рыжем герцоге Жоффруа, его супруге, герцогине Изольде, его верном рыцаре, паладине Шарле де Крайоси, его преосвященстве епископе Жане де Саборне и поэте Джабраиле аль Самуди.

---

Купец замолчал, заломив руки, ожидая её ответа. Изольда рассмеялась мягким, переливчатым смехом.

— И это всё, купец? Ради этого ты всё затеял? Знай же, что я жена своего мужа, и благодари Господа, что не велю я моим людям схватить тебя и бросить в темницу за дерзкие слова! Прочь, купец!

Она развернулась, так что колыхнулись полы плаща, и зашагала прочь. В душе её облегчение боролось с разочарованием, а ненужная кольчуга вдруг стала смешной и тяжёлой. Герцогиня уходила по мозаичному полу вглубь дворца, погружаясь с каждым шагом в уютные мысли о звёздах, доме, детстве, отдаваясь воспоминаниям, о тихом скрипе верёвок, за которые подвешена была колыбель, и тихому голосу матери, которая просиживала, порой, бессонные ночи, баюкая младенца, её младшего брата. Мысли о далёком, оставленном доме приходили сами собой, и герцогиня отдалась им, оставляя позади залитую алым багрянцем площадку, с которой сир де Крайоси уже увёл Джабраила аль Самуди.

Что же до Джабраила, то он покидал знакомый когда-то дворец, кляня себя последними словами, равняя себя в уме с ишаком, и с верблюдом в сообразительности. Отчего так ослепил его прекрасный образ северянки, отчего заслонил небосклон мысли настолько, что не сумел он додуматься, что герцогиня не станет встречаться с ним с глазу на глаз, что слова его непременно достигнут чужих ушей? Отчего не придумал заранее способа намекнуть, дать одной только ей угадать смысл спасительных слов! Отчего на ум ему пришли лишь безумные рассказы о снах и любовные стихи, какие более пристало бы произносить, заглядывая волоокие глаза юной дочери какого-нибудь харчевника в каком-нибудь занесённом песком городе на краю земли, отчего? Но отступать было поздно, Джабраилу оставалось ждать, и он в отчаянии уходил от сурового взора рыцаря по извилистым переулкам ночной Асиньоны, и в сердце его боролась надежда, что Изольда поверит ему, и страх перед тем, что рыцарь поймёт весь его замысел. Уж не лучше ли тогда было и вовсе молчать, притворившись безумцем?

Следом за ночью настало утро, а после оно сменилось жарким днём, но к вечеру ветер опять принёс грозу и прохладу: осенью погода переменчива в Святой земле. Менялась она не раз и не два, а Джабраил всё ждал, но вот однажды странный путник показался, чуть свет, на улицах Асиньоны. Он ехал на высоком широкогрудом коне в простой сбруе и с потёртым седлом, сам он был одет так просто и бедно, что непонятно было, христианский ли он паломник или урождённый в Асиньоне нищий: если бы не могучий конь, чьей стати могли позавидовать многие, добрые люди Асиньоны, может, и накормили бы путника чечевичной похлёбкой. Лицо путник прятал под глубоким капюшоном и сторонился стражников, но что в этом удивительного, когда город захвачен, и то и дело то тут, то там, северяне и южане обнажают отточенную сталь?

Держась сперва в тени раскидистых пальм, а после — городской стены, путник пробрался через затейливые переходы и проулки к бедной части города, где селились ремесленники, из тех, кому не улыбнулась удача, торговцы всякой всячиной, честные бедняки и разномастные воришки. Ещё жили в этой части Асиньоны гадалки, ведьмы, колдуны и предсказатели, которые добывали себе пропитание, обманывая доверчивых путешественников. Да только поди докажи простаку, что его надули! Он будет плеваться слюной и рвать себе бороду, доказывая, что есть среди всех мошенников и плутов в славной Асиньоне одна колдунья, которая зря слова не скажет, а что скажет, то и исполнится. Не иначе как к ней, к старухе Лисаале, чья кожа давно превратилась в бурый пергамент, а волосы — в полупрозрачный пух, и ехал странный путник, расталкивая широкой конской грудью без дела шатающихся по узким проулкам зевак.

И верно: путник, проплутав по закоулкам, проходам и подворотням, очутился, держа коня в поводу, во дворике, окружённом кривоватыми стенами, застланном циновками и полосатыми ткаными коврами, совсем уже выцветшими от палящего солнца. Такой же полосатый ковёр служил навесом, а в его тени, насколько могли различить глаза путника, сидела закутанная в шали, платки и тряпки старуха.

Путник склонил голову и шагнул под навес: в ноздри ему ударил кислый запах немытого тела, и вместе с ним — тяжёлый дурман курений.

— Скажи, старая, где мне найти Лисаале? — обратился путник к старухе, и выговор выдал в нём чужака.

— Зачем тебе Лисаала? — спросила старуха шепчущим, сиплым голосом.

— Об этом я поговорю с нею.

— Знай же, — рассмеялась старуха в ответ, — что я и есть Лисаала.

Тут путник шагнул вперёд и наклонился, схватил старуху за плечи и поднял из кучи тряпья, будто ворону из гнезда. Сиплый смех перешёл хриплый кашель, любопытство и страх смешались на безобразном лице. Путник между тем оглядывал её внимательно и придирчиво, словно покупку на базаре, наконец, разжал хватку, позволяя старухе рухнуть назад, в своё разорённое гнездо.

— Ты не она, — обронил путник, а старуха, перестав кашлять, запричитала:

— Ишачий сын! Пустое вымя! Сушёное дерьмо, вот ты кто! Честные люди Асиньоны, вы видели, что он сделал со старой Лисаале, видели, как оскорбил её? Пусть пески поглотят тебя, вражье племя, шайтанова приблуда! — вопила своим сиплым шёпотом старуха, будто во дворике было кому её слушать.

— Уймись, Сальма, — послышался вдруг другой голос, и путник обернулся, чтобы увидеть, что цветастый ковёр, закрывавший одну из дверей, из тех, что выходили во двор, отодвинулся, и на пороге появилась скрытая тенью женщина. — Иди за мной, твоя светлость, я Лисаала, — сказала она, то ли от незнания, то ли нарочно исказив герцогский титул.

И герцог, фыркнув, пошёл за ней. Пока глаза его привыкали к полумраку душной комнаты, Жоффруа пытался понять, как старуха узнала его? Он старался держаться как обычный путник, бедный рыцарь, прибившийся к походу в Святую землю в поисках спасения души, богатства и славы. Мало ли таких в городе? Да вся Асиньона наводнена ими, безземельными смельчаками. Однако же старуха узнала его — откуда? Кто-то выдал. Или ведьма и вправду невеста дьявола, чёрт её побери: подумав так, Жоффруа звучно сплюнул себе под ноги.

— Что ты хочешь от старой Лисаале, жестокий человек? — спросила старуха. Жоффруа так и не различил в полутьме её лица, но голос был мягкий, спокойный, старческий.

— Я хочу, чтобы ты помогла Господу услышать мои молитвы, старая. Пусть жена родит мне сына.

Старуха молчала, герцог ждал. Он тяжело и шумно дышал, в комнате было душно, и пот мигом проступил на его лбу, стал солёными ручейками стекать вниз, заставлял бороду нестерпимо чесаться. Старуха заговорила, в тот самый миг, когда он уже собирался схватить её за костлявые плечи и потребовать ответа.

— Тебе придётся заплатить за это.

— Ты хочешь платы?

— Чего ещё ты ждал от невесты дьявола, дочери сатаны? — рассмеялась старуха в ответ спокойным, невесёлым смехом, и герцог вздрогнул, ибо в этот миг ему показалось, что старая заглянула к нему в душу. — Ты заплатишь.

Теперь замолчал герцог. В душе его боролись разные намерения, боролись смутно, подспудно, не находя выражения в словах, но боролись недолго. Герцог уже решился на всё, когда переоделся простым странником и отправился ранним утром по Асиньоне в поисках старой Лисаале, о колдовской силе которой не говорил лишь немой.

— Заплачу.

— Тогда жди, — ответила Лисаала.

И герцог ждал, уперев взгляд в лицо старухи, едва различимое, расплывчатое, будто и вовсе выдуманное. Было душно, кружилась голова, в жарком воздухе мешались запахи благовоний, вина, пота и копоти. Герцог старался разглядеть её лицо, и от напряжения перед его глазами поплыли цветные круги, комната будто разом навалилась на него, стены закружились в медленной пляске. Голос старухи бормотал что-то неразборчивое, набирая силу с каждым повтором, подчиняясь внутреннему биению. Кровь в висках стучала, обозначая каждое слово, сверкнули во мраке белки старушечьих глаз, герцог отпрянул и, не чувствуя ног, повалился на пол.

Поднялся — казалось — тут же, гаркнул что-то, больше чтобы проверить голос, и старуха заговорила:

— Родит жена сына. Теперь плати. И мне дай десять дирхемов.

Герцог бросил ей кошелёк с тридцатью, и тот глухо звякнул о стол.

— Ежели не родит, из-под земли тебя достану.

— Ступай, ступай, — отвечала старуха, будто услышала что-то своё. — Тут душно и тесно, вот голова и кружится. Пойдёшь на волю, надышишься, ступай…

Голос её звучал как заклинание, неотвязно преследуя слух Жоффруа, пока он выходил со двора и плутал в переулках.

Ах, знал бы герцог, что если сумела узнать его старая Лисаала, то и другие могли распознать в одиноком путнике его светлость герцога Жоффруа, что пустился в бездумной храбрости один по беспокойным улицам Асиньоны! Едва только герцогский статный конь степенно прошагал в подворотню, заставляя всадника низко наклониться в седле, чтобы не расшибить лоб, путь ему преградили трое, по виду — асиньонцы, в руках длинные копья. Герцог заметил их слишком поздно, и сперва решил вдруг, что те хотят говорить, отчего промедлил дольше, чем следовало, и опомнился, только когда самый рослый из троих ударил его копьём. Спасла кольчуга и выучка: Жоффруа успел слегка повернуться, и удар пришёлся вскользь. Он протянул руку к притороченной к седлу куче тряпья, и выхватил из неё меч, но противники наступали: один ударил коня в шею, и тот взвился на дыбы, громко и жалостливо заржав. Жоффруа едва удержался в седле, но копейщик поплатился за свою наглость: герцогский меч лишил его нескольких пальцев.