Жан Ануй - Жаворонок

• Название: Жаворонок
• Автор: Жан Ануй
• Жанр: Драматургия

Жан Ануй (23 июня 1910 — 3 октября 1987) — драматург, сценарист, режиссер. Один из создателей так называемой «интеллектуальной драмы». Наиболее популярные пьесы — «Эвридика», «Антигона», «Жаворонок» — построены на авторской интерпретации известных античных и средневековых сюжетов, получающих новый аллегорический подтекст. Хотя такой прием широко использовали как предшественники Ануя (Б.Шоу), так и его современники (Ж.-П.Сартр), до конца 1950-х годов Ануй оставался центральной фигурой французской драматургии, лишь позднее уступив место театру абсурда.

Перевод Н. Жарковой. Москва, Изд-во «Искусство», 1969

---

Бодрикур (поначалу слегка озадачен; потом небрежно, налив себе кубок вина). Ей-богу, странная ты девушка. Почему ты считаешь, что я очень умный?

Жанна. Потому что вы красавец.

Бодрикур (исподтишка взглянув на себя в маленькое металлическое зеркальце, висящее рядом). Ба! Двадцать лет назад, может, так оно и было: я женщинам нравился… Просто стараюсь не одряхлеть, вот и все. Но странно все-таки вести такие разговоры с простой пастушкой, которая свалилась вам как снег на голову. (Со вздохом.) В сущности, я здесь мохом зарос. Все мои подчиненные — мужичье, поговорить не с кем… Но раз уж мы с тобой разболтались, было бы любопытно услышать от тебя, какая, по-твоему, существует связь между умом и красотой. Обычно считается наоборот: чем, говорят, человек красивее, тем глупее.

Жанна. Считают так одни только горбуны да длинноносые. Значит, они не верят, что господь бог, если ему очень уж захочется, может создать нечто совершенное?

Бодрикур (хохочет. Он польщен). Ну, конечно, если смотреть с этой точки зрения… Но сама посуди: я, например, не урод какой-нибудь… а вот иной раз я думаю, так ли уж я умен на самом деле. Нет-нет, не возражай. Бывает, и взбредет в голову такая мысль… Тебе я могу в этом признаться, потому что ты кто? Ноль… А вот что до моих вояк, то, само собой, я гораздо их умнее. Ничего не поделаешь — ведь я командир. Если от этого принципа отказаться, то армии никакой не будет. Однако, видишь, с тобой-то я могу говорить открыто, так сказать, снизойти до тебя, тем более что вся необычность создавшегося положения, да и огромное социальное различие — ведь между нами пропасть — придают вполне безобидный характер нашей с тобой непринужденной болтовне… Однако подчас возникают проблемы выше моих возможностей… К примеру, просят меня решить какой-нибудь вопрос, ну, скажем тактический, что ли, или административный, и вдруг — хлоп! — в голове пусто, хоть шаром покати, а почему, и сам не знаю. Туман и туман. Ничего ровно не понимаю. Заметь, что авторитета я не теряю, держусь. Ну, конечно, приходится криком брать; а в конце концов, глядишь, и вынесешь какое-нибудь решение, Что для командира важнее всего — это вынести решение, любое, какое ни на есть. Поначалу вроде страшновато, потом, с годами, с опытом, замечаешь, что все равно одно на одно получается… что ни решай. Ясно, было бы приятно что-нибудь получше выдумать. Но Вокулер — глушь, дыра. Так бы мне хотелось хоть разок принять важное решение, ну, предположим, в масштабе края… не подати взимать с неплательщиков и не дезертиров ловить, а что-нибудь этакое необыкновенное, чтобы меня наверху заметили… (Прерывает свои мечты, глядит на Жанну.) Не пойму, почему это я с тобой, с козявкой, разболтался, и сделать-то ты ничего не можешь да еще, глядишь, сумасшедшая…

Жанна (с кроткой улыбкой). Я-то знаю почему. Мне голос был. Послушай, Робер…

Бодрикур (взрывается). С какой стати ты меня по имени называешь?

Жанна. Потому что это имя дал тебе господь бог. Потому что оно твое. А вот фамилия — так это и твоего брата и твоего отца. Слушай, Робер, миленький, и не вздумай снова рычать, зря это. Я вот и есть оно, твое решение, благодаря которому тебя заметят…

Бодрикур. Чего это ты мелешь?

Жанна (подходя к нему). Слушай, Робер. И первым делом забудь, что я девушка. Это тебя и сбивает с толку… Конечно, господь меня создал не уродом, но ведь ты такой же, как и все мужчины, тебе просто не хочется упустить удобный случай… Боишься, что в собственных глазах будешь выглядеть дураком… Ничего, найдешь себе еще девочек, поросенок паршивый, если уж тебе так приспичило грешить… Девочек, которые тебе и удовольствия больше доставят и меньше с тебя потребуют… Да уж и не так я тебе нравлюсь.

Он колеблется, боясь оказаться в дураках.

(Внезапно кричит сердито.) Если ты, Робер, хочешь, чтобы я тебе помогла, помоги и ты мне! Всякий раз, когда я говорю тебе правду, соглашайся со мной и отвечай «да», иначе мы с тобой никогда не договоримся…

Бодрикур (отводит глаза, пристыженно ворчит). Ну, нет…

Жанна (строго). Как так — нет?

Бодрикур. То есть я хотел оказать: да… Что верно, то верно. Не так уж я тебя и хочу… (Любезно.) Хотя, заметь, ты все-таки милашка!

Жанна (добродушно). Ну и хорошо. Хорошо… Да не расстраивайся ты, мой толстячок Робер. Я на тебя за это не сержусь, напротив. А раз мы с тобой по этому пункту договорились, вообрази, что ты уже дал мне мужской костюм и мы болтаем с тобой, как два славных парня, спокойно и здраво.

Бодрикур (все еще недоверчиво). Ну и что?..

Жанна (усаживается на край стола, допивает вино из его кубка). Так вот, мой толстяк Робер, решение от тебя самого зависит. Что касается твоего блестящего хода, благодаря которому тебя заметят в высших сферах, здесь откладывать нельзя. Учти, где они — в Бурже. И не знают, какому святому молиться… Англичанин повсюду. Бретань и Анжу ждут, высматривают, где им заплатят подороже. Однако герцог Бургундский, который разыгрывает из себя доблестного рыцаря со своим новеньким орденом Золотого руна, ставит им палки в колеса и потихоньку вымарывает все стеснительные пункты из договоров. Думали, что можно будет рассчитывать хотя бы на его нейтралитет… Слишком дорого нам обошелся его нейтралитет. По последним сведениям, он похваляется, что женит своего сына на английской принцессе. Понимаешь, чем это пахнет? А что такое французская армия, тебе самому известно. Парни-то они славные, могут надавать тумаков и подраться, а вот духом пали. Вбили себе в голову, что уже ничего поделать нельзя, что англичанин всегда будет сильнее. Дюнуа — бастард, командир он хороший, умный, а это в армии большая редкость, но его не слушают, и самому ему все это начинает приедаться. Вечно пирует со своими распутниками у себя в лагере — но и здесь я тоже порядок наведу, дождется он у меня, — к тому же он, как и все бастарды, считает себя чересчур высокородным сеньором… В сущности, на дела Франции ему начхать; пускай, мол, этот хлюпик Карл сам как хочет выпутывается, в конце концов, это его вотчина… Лаир, Ксэнтрай просто быки бешеные какие-то, им бы только лезть на рожон, только бы разить мечом направо и налево, чтобы об их богатырских ударах писали в летописях, — они, так сказать, поборники личного подвига, а пользоваться пушками не умеют и дают себя перебить ни за что, ни про что, как было, скажем, при Азенкуре. Эх, все они горазды быть убитыми, это пожалуйста, с дорогой душой! Идти под нож — от этого толку чуть. Ты пойми, миленький Робер, война — это не партия игры в мяч, не турнир, тут мало играть в полную силу, соблюдая правила чести… Надо выиграть. Надо хитрить. (Касается пальцем его лба.) Надо, чтобы тут варило. Впрочем, ты у нас умница, лучше меня понимаешь.

Бодрикур. Я тоже всегда так говорил. В наши дни думают мало. Возьми хотя бы моих офицеров: грубияны, только бы им подраться, и все тут. А вот тех, кто думает, никто и не собирается употребить с пользой для дела.

Жанна. Никто. Вот потому-то об этом нет-нет да и следует им самим поразмыслить, вместо того чтобы о пустяках думать. А ведь именно тебя, который думает, в один прекрасный день осеняет идея. Гениальная идея, которая может все спасти.

Бодрикур (тревожно). У меня идея?

Жанна. Только не гони ее прочь. Вот-вот тебя осенит. Ведь твоя голова варит быстро, и сразу все мысли в порядок приходят, и как раз сейчас ты все рассчитал и взвесил. По виду никак не скажешь — это-то в тебе милее всего, — а взвешиваешь. Вот-вот все увидишь ясно. Страшно сказать, но во всей Франции есть сейчас только один человек, который все ясно видит, и это ты!

Бодрикур. Ты так полагаешь?..

Жанна. Я же тебе говорю.

Бодрикур. А что я вижу?

Жанна. Видишь, что пора вдохнуть душу в этих людей, дать им веру, что-нибудь совсем простое. А как раз в твоей вотчине оказалась девушка, которой, по ее словам, является Михаил-архангел, а также святая Маргарита и святая Екатерина. Не перебивай. Знаю, что ты скажешь: я, мол, не верю. Но ты пока что закрываешь на это глаза. Вот этим-то ты и велик. Ты про себя думаешь: пусть она пастушка, козявка, ну и ладно! Но допустим, что бог действительно с ней, тогда ничто ее не остановит. С ней ли бог или нет — это как бы орел или решка. Доказать нельзя, но и обратного не докажешь. А ведь сумела-таки она против моей воли пробраться ко мне, и вот уже полчаса, как я ее слушаю. Этого ты отрицать не можешь, это же факт. Ты просто признаешь его. И вот тут-то тебя вдруг осеняет идея, которая в тебе зрела, твоя идея. Ты говоришь себе: раз она сумела убедить меня, почему бы ей не убедить и дофина, и Дюнуа, и архиепископа? В конце концов, они такие же люди, как и я, даже, между нами, глупее, чем я. Почему бы ей не убедить наших солдат, что, по здравому размышлению, англичане созданы точно так же, как и мы, то есть из двух половинок — одна отважно рвется в бой, а другая мечтает, как бы спасти свою шкуру, — и если мы хорошенько и в подходящий момент по ним ударим, мы их вышибем из Орлеана! Что, в сущности, требуется нашим молодцам, говоришь ты в этот самый момент, — ведь голова у тебя светлая, не то что у всех прочих, — им требуется знамя, кто-то, чтобы их подстегнуть, доказать им, что с ними бог. И вот тут-то ты сразу становишься велик…