Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

• Название: Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее
• Автор: Петер Матт
• Издательство: Центр книги Рудомино
• Жанр: Критика
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-00087-011-2

В книге собраны эссе швейцарского литературоведа Петера фон Матта, представляющие путь, в первую очередь, немецкоязычной литературы альпийской страны в контексте истории. Отдельные статьи посвящены писателям Швейцарии — от Иеремии Готхельфа и Готфрида Келлера, Иоганна Каспара Лафатера и Роберта Вальзера до Фридриха Дюрренматта и Макса Фриша, Адельхайд Дюванель и Отто Ф. Вальтера.

---

Ни одно произведение швейцарской литературы не повлияло на европейскую цивилизацию так мощно, как поэма «Альпы», которую бернский естествоиспытатель Альбрехт фон Галлер написал, когда ему исполнился двадцать один год. Ценой неимоверного напряжения сил он прорабатывал стих за стихом. От поэта, который в приливе пьянящего вдохновения записывает стихи на бумаге, Галлер был так же далек, как какой-нибудь дровосек от флейтиста. Годом раньше он вместе со своим цюрихским другом Иоганном Гесснером совершил большое путешествие по горным районом Швейцарии, главным образом по Бернскому Оберланду и окрестностям Энгельберга. В то время такие прогулки совершали только естествоиспытатели; всенародным удовольствием это еще не стало. Оба молодых человека тоже преследовали научные цели. Примером для них был Иоганн Якоб Шейхцер — цюрихский ботаник, геолог и географ, который, будучи на поколение старше Галлера, с 1694 года ежегодно предпринимал экспедиции в швейцарские горы и публиковал работы не только объемные, но и пользующиеся успехом во всей Европе. Сам Галлер интересовался главным образом ботаникой. Об этом и сегодня свидетельствуют многие альпийские растения, в латинские названия которых входит его имя: например, Pulsatilla halleri или Primula halieri[7]. Он первым описал эти цветы и определил их видовую принадлежность. Большая поэма, которую Галлер, преодолев все трудности, все-таки завершил, несет на себе отпечаток научных интересов автора. В многочисленных постраничных примечаниях он всегда приводит ботаническое название цветка, только что поэтически воспетого. Вот, например, отрывок об альпийской флоре:

И нежный снег цветка, что пурпуром окрашен,
Вовнутрь звезды лучисто-полосатой заключен[8].

А ниже следует примечание, в глазах сегодняшнего читателя не лишенное непреднамеренного комизма: Astrantia foliis quinquelobatis lobis tripartitis[9]. Enum. Helv. p. 439. Действительно, в этих двух строках с удивительной точностью описана большая астранция. То, с чем мы здесь сталкиваемся, — завораживающий культурно-исторический момент: естествознание пока еще может, как ни в чем не бывало, выражаться поэтическим языком; поэзия, не колеблясь, ставит себя на службу естествознанию. Античная традиция дидактических стихов еще не разрушена. Это нужно учитывать, если мы хотим понять, какое влияние оказала поэма Галлера. Ведь автор описывал не только цветы и горы, но и — главным образом — людей, живущих в этих альпийских долинах и на высокогорных пастбищах. И созданный им портрет одного народа вскоре изменил европейское сознание — не в последнюю очередь потому, что выдавал себя за документально точный отчет и подтверждал свою верность фактам многочисленными комментариями. Поэма была воспринята как основополагающее этнологическое исследование об альпийских жителях. Читатели поверили, что как цветок астранции есть поддающаяся проверке реальность Альп, так же реальны и изображенные в поэме люди с их обычаями. В этом и заключалась взрывная сила поэмы Галлера. Он сделал очевидным для всех и каждого реальное существование в швейцарских горах золотого века. Каждый теперь мог туда отправиться и увидеть своими глазами идеальное человеческое сообщество.

Ключ для понимания смысла поэмы (в обсуждаемом здесь контексте) дает уже первая фраза окончательной редакции. Она облекает в слова то, что так сильно возбуждало людей эпохи Просвещения: виде́ние о поэтапном улучшении мира. Что человек, а значит, и все человечество могут быть улучшены в плане своего мышления и жизни, что за ними в принципе следует признать способность к совершенствованию (для той эпохи выделенные слова звучали как магическое заклинание) — такова была исходная мысль, породившая огромное количество историко-теоретических трактатов, с которых и началась эпоха Просвещения. Поэтому нельзя не заметить, что уже первая строка поэмы «Альпы» соответствует этому умонастроению и что в ней даже используется слово «улучшать», применительно к человеческому сообществу:

Пытайтесь, о смертные, долю улучшить свою…

В этой строке вполне можно увидеть отражение того эпохального порыва, который побуждал людей верить, что человечество находится на пути ко все лучшему, все более разумному и свободному будущему и что это будущее даже можно предначертать. Один из образцовых примеров — «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума», написанный Кондорсе в 1793 году. Там автор формулирует (в последней главе) оптимистическое резюме своей исторической теории:

Настанет, таким образом, момент, когда солнце будет освещать землю, населенную только свободными людьми, не признающими другого господина, кроме своего разума; тираны и рабы, священники и их глупые или лицемерные орудия будут существовать только в истории, и на театральных сценах[10].

По иронии судьбы Кондорсе, когда писал это философское исповедание веры, прятался в Париже от якобинцев, которые собирались его гильотинировать как приверженца жирондистов, — а вскоре был схвачен преследователями и действительно умер[11]. Так что процитированное выше пророчество стало его непреднамеренным завещанием. Представление о прогрессе как о всемирно-исторической категории уже не исчезало из философского и политического мышления; даже Кант в поздние годы вновь и вновь возвращался к этой идее, а Гегель и Маркс положили ее в основу своих теорий.

Так что в первой строке поэмы Галлера — «Пытайтесь, о смертные, долю улучшить свою», — написанной в 1730-е годы, можно было бы видеть предвосхищение концепции неудержимого прогресса человечества. Однако то, что следует после этой строки, в высшей степени двусмысленно. С иронической интонацией человечеству предлагается использовать все средства искусства, техники и природы для того, чтобы роскошно украсить окружающий мир: чтобы появились фонтаны в садах, коринфские колонны, персидские ковры на мраморных стенах, экзотические «птичьи гнезда» как деликатесы на золотых тарелках, жемчужины, растворенные в вине, налитом в бокалы из благородных камней, нежная музыка при засыпании, трубные сигналы при пробуждении, ровные дороги, обширные (величиной с целые страны) охотничьи заповедники. И когда все это появится, тогда — да, что же произойдет тогда? А произойдет вот что: «Останетесь бедными в счастье, от бед не избавит вас роскошь».

Итак, улучшение состояния общества, по мнению Галлера, сводится к умножению роскоши, удовольствий и расточительства. Эти блага, как он считает, вполне достижимы, но они оплачиваются внутренней неудовлетворенностью и всякого рода бедами. Начальная строка, значит, представляет собой лишь риторическую стартовую площадку, которой Галлер пользуется, чтобы развернуть широкую панораму уже существующего добродетельного и счастливого общества. Императив «Пытайтесь… долю улучшить свою!» нацелен, следовательно, не в будущее. Прогресс, который здесь подразумевается, — это шаг назад, в некий старый порядок, который еще сохраняется где-то на обочине магистральной дороги человечества; этот удачный порядок остается лишь перенять. В то время как все позднейшие создатели историко-философских теорий оперируют утопическим представлением об отдаленной цели всемирно-исторического развития — «Настанет, таким образом, момент…», — Галлер объявляет, что утопия уже реализовалась. В то время как эти теоретики проектируют более или менее линеарную перспективу в будущее, к которому должен стремиться прогресс, Галлер отгибает временную ось назад, в настоящее, точнее: в некое старое время, которое все еще длится в горных долинах. Вся оставшаяся часть поэмы служит подтверждением такой возможности посредством личного свидетельствования.

Как на картине «Готардская почта» становится зримым наложение друг на друга различных временных структур, аналогии которым можно обнаружить в темпоральных структурах тогдашней цивилизации, так же и Галлер создает парадоксальную модель прогресса как упорного сохранения уже существующего, как улучшения, осуществляемого посредством отказа от изменений или даже движения вспять. При этом прежде всего он обращается к мифологическим представлениям о ходе всемирной истории. Он с детства читал античных авторов и знает рассказы о золотом веке, когда всё в райском мире было хорошо, а потом началась деградация, приведшая сперва к серебряному веку, позже к бронзовому и наконец к железному. В железном веке, то есть сегодня, господствуют ложь и обман, убийство и война, злоба и разрушение — даже в отношениях между родителями и детьми, мужчиной и женщиной. Об этом когда-то рассказал Овидий, в начале «Метаморфоз». Галлер тоже сперва пересказывает эту древнюю грезу о золотом веке, «когда мед с молоком изливались густыми струями, / и даже ягненок заблудший спокойно спал вместе с волками». Но потом он сразу совершает скачок от сказки к исторической реальности. И хотя в настоящем это мифическое, окрашенное фантазией счастье присутствует не в такой форме (напоминающей о «стране лентяев»), в какой его воспевали поэты, тем не менее, в первой строке четвертой строфы Галлер отваживается высказать мысль, с которой будет связано всё последующее: «Вы у Природы учились, не забыт вами век золотой!» Иными словами: есть люди, которые и сегодня живут в золотом веке. В первой редакции поэмы (а педантичный Галлер, публикуя позднейшие редакции, всегда приводил в длинном Приложении и все ранние варианты, то есть как бы постоянно осуществлял историко-критическое издание собственных работ) еще отчетливее видно, что под учениками Природы имеются в виду жители швейцарских горных районов: