Рихард Крафт-Эбинг - Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни

• Название: Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни
• Автор: Рихард Крафт-Эбинг
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906861-34-4

Кто такой Леопольд фон Захер-Мазох? Как ему удалось стать одним из самых популярных писателей века и дать имя целому виду патологий? Лучше всего об этом знает только один человек: его жена. Ванда Захер-Мазох, обладавшая огромным сексуальным и психологическим влиянием на писателя, без ложного стыда рассказывает в своей автобиографической книге историю их семейных отношений. Ее перо, словно хлыст, безжалостно и откровенно разоблачает тайны их интимной жизни.

Дополнительные штрихи к образу «отца одной перверсии» дополняют психологический портрет Леопольда фон Захера-Мазоха, написаны величайшим психиатром XIX века Рихардом фон Крафт-Эбингом, а также автобиографические заметки самого писателя.

---

Мы сняли две комнаты в отеле, где должен был состояться бал: мужчины должны были одеваться в одной, женщины в другой комнате. Я очень быстро была готова и уступила зеркало г-же X ***.

Одетая в белое атласное платье, я ждала, сидя на низеньком кресле. Я задремала от слишком нагретого воздуха комнаты, как вдруг горячий поцелуй в мое плечо заставил меня вздрогнуть. Удивленная, я посмотрела вокруг и увидела г-жу X***, в бальном туалете, испуганную, но довольную своей смелостью и ожидавшую последствий своего поступка.

– Это вы?

– Да.

– Что случилось?

Ее лицо совершенно изменилось. Спокойствие ее исчезло, и мучительная страсть делала ее почти красивой.

– Я не могла удержаться, – сказала она мне тихим, дрожащим голосом. – Ваши чудные белые и мечи, белое платье… все такое белое и нежное…

Совершенно сказочная снежная королева и такая же голодная, как она.

– О чем вы говорите?

Она была страшно бледна, и глаза ее впали еще больше. На ней было зеленое муслиновое платье; когда она скользнула к моим ногам, платье образовало вокруг нее точно облако пены, придававшее ей какой-то необыкновенный вид. Дрожа всем телом, она жадно покрывала мои руки, шею, плечи робкими и горячими поцелуями.

Положение становилось затруднительным, когда, к счастью, я услышала чьи-то шаги. Это были наши мужья. Их приход отогнал злого духа.

Во время бала я не раз замечала устремленные на меня горячие глаза в глубоких впадинах. Но я отворачивалась. Теперь они пугали меня.

* * *

Моя мать уехала от меня. Она разыскала старых друзей, от которых мы уже давно не имели известий; они что-то наговорили ей и, в конце концов, убедили ее оставить меня. Какие причины были у моей матери, чтобы уехать, и чем она была недовольна? Она не сказала мне этого, и я так и не узнала.

Так как мне приходилось заботиться о ее существовании, я всячески старалась объяснить ей, какой опасности она подвергается вследствие своего решения; я говорила ей, что при моем необеспеченном положении, как она сама знает, я не могу ничем поручиться относительно ее содержания, между тем как я так счастлива делиться с ней всем, что имею, если она останется со мной. Она настояла на своем решении и уехала. Я осталась одна с моим мужем и детьми.

До сих пор Леопольд был только мнимым больным который не только не довольствовался своим богатым воображением в том смысле, что приписывал себе всевозможные болезни, но еще придумывал несуществующие лично для себя; но с некоторых пор он, по-видимому, заболел настоящей болезнью, которая нас тем более беспокоила, что была совершенно непонятна и мы никак не могли отыскать ни причину, ни корень зла. Внешние признаки этой болезни состояли в том, что его иногда внезапно, независимо от того, чем он занимался, писал или разговаривал, охватывала смертельная тоска; при сильных припадках тоска, а росла ежеминутно, пока, наконец, не доходила до своего апогея, когда он начинал рыдать и прощаться со мной и детьми, убежденный, что скоро от него останется один труп.

Не знаю, кто из нас мучился больше: он ли от своих страданий, или я от того, что видела его в этом состоянии.

Его воображаемые болезни никогда не беспокоили меня очень серьезно, потому что мне всегда нетрудно было убедить его, что они существуют только в его фантазии. Но на этот раз было что-то, чего нельзя было отрицать. Мне, впрочем, удалось скрыть от него мои опасения и убедить его, что это, по всей вероятности, нервные припадки, неразлучные с его профессией, и которыми, конечно, страдает большинство писателей. Он охотно доверял моим словам, и когда припадок проходил, он тотчас забывал о нем. Успокоило меня больше всего то, что Леопольд, несмотря на эти припадки, был свеж и бодр и даже начал полнеть.

Я всячески старалась успокоиться, но мне это никогда не удавалось окончательно. Привычка спать в одной комнате с детьми сделала мой сон чрезвычайно чутким, малейший шум нарушал его.

Однажды ночью я проснулась от того особенного звука, который происходит от натягивания брюк. Одним скачком я прыгнула с кровати и очутилась в комнате Леопольда.

– Что случилось? Что ты делаешь? – спросила я его.

Он удивленно и рассеянно смотрел на меня и молчал, как будто сам не знал, что он хотел предпринять. Потом, по-видимому, вспомнил и, как будто очнувшись от сна, сказал мне:

– Как это странно. Кто-то пришел сказать мне, что в доме пожар, и я, чтобы не сгореть в кровати, стал поспешно натягивать брюки, чтобы выскочить из окна.

Остальную часть ночи я провела, сидя на своей кровати, не оттого, что я боялась уснуть, но чтобы быть готовой в случае новой попытки моего мужа выскочить из окна.

На следующее утро мы обсуждали с ним его сон, и он сказал мне, что, несомненно, бросился бы из окна, если б я не пришла. Я дрожала при мысли, что это несчастье могло случиться, если б мой сон был более крепким.

С тех пор я велела класть каждый вечер тюфяк возле кровати моего мужа и очень долгое время спала на нем. Этот случай снова заставил меня беспокоиться о его здоровье, и его припадки, к которым я уже начала привыкать, стали еще больше прежнего тревожить меня.

Всякий, конечно, поймет, что при таких обстоятельствах я всячески старалась удовлетворять все его фантазии и бесконечно терпеливо выслушивала его разговоры, вечно одни и те же, относящиеся к моей предстоящей измене, потому что только это развлекало его и избавляло от припадков. Бывали дни, когда он заходил слишком далеко, в такие дни я не выходила из своей роли жестокой властительницы и только с нетерпением ждала ночи, чтобы снова стать самой собой.

Среди всех этих забот и неприятностей одно только успокаивало меня: у меня больше не будет детей. Со времени рождения последнего я приняла решение, каковы бы ни были последствия, никогда не иметь больше ребенка.

Так как я не могла объяснить настоящую причину моему мужу, то я сказала ему, что женщина не может родить, кормить новорожденного и в то же время иметь любовников. Он понял и согласился со мной.

* * *

В августе 1876 г. мы вместе с детьми отправились на курорт Фролейтен, где поселились за городом, в доме лесничего, стоявшем в очень уединенном месте на, опушке леса.

Из всех моих новых знакомых мне больше всего нравилась генеральша, баронесса Урбан. Я очень полюбила ее, и, мне кажется, она так же относилась ко мне; вскоре нас связывала нежная дружба, которая продолжалась и после нашего отъезда из этого места.

Она была небольшая и хрупкая, с белокурыми, слегка рыжеватыми волосами и белыми руками…

О, эти женские руки! Конечно, самые красивые, которые когда-либо существовали; к тому же она так умела держать их на темном бархате мебели или в пышных кружевах! Белые и нежные, с розовыми кончиками, они походили на цвет яблока, только что упавшего с дерева.

Эти руки были слишком нежны и слабы, чтобы что-нибудь удержать, и я не удивилась, что они не удержали нашей дружбы.

Мы проводили вместе очень много времени, и она много рассказывала мне о своей жизни, между тем как я умалчивала о своей. Ибо, что я могла сказать, и имела ли я на это право?

Как часто я страдала, что не могла отплатить ей доверием! Как и всем, многое во мне должно было показаться ей странным.

Когда, уступая настойчивости мужа, я играла на бильярде в казино в открытой меховой жакетке, с волосами, заплетенными в две косы, падавшими мне на спину, курила папиросы, позволяла ухаживать за собой и нарочно принимала легкомысленный вид, я вооружалась терпением при виде наглого обращения мужчин и презрительных улыбок женщин, но когда я замечала проницательные глаза баронессы, боязливо устремленные на меня, я иногда чувствовала, что силы покидают меня.

В этот период моего десятилетнего замужества были написаны все лучшие, прекраснейшие произведения моего мужа.

Из Парижа получали тоже приятные известия, поощрявшие его к работе.

Его роман «Идеал» появился в «Opinion nationale»; его «Завещание» в «Kepublique francaise»; Мельяк и Галеви просили позволения написать оперетку на тему одного из его рассказов; «L`Univers illustre» напечатал разбор его произведений с приложением сто портрета; женевская газета писала, разбирая его «Наследие Каина»: «Эти рассказы – отзвук грандиозной трагедии, героем которой является страждущее человечество. Захер-Мазох соединяет в себе темперамент лорда Байрона и форму Мериме».

Бюлоз, с которым Леопольд был уже год в натянутых отношениях, писал ему, что с удовольствием напечатает его роман в «Revue des deux Mondes». Катерина Штребингер, сделавшаяся невестой Рошфора, сообщала нам, что он и Бюнах думают сделать пьесу из его романа «Лазутчик», главную роль в которой будет играть Сара Бернар. Катерина, с которой мы сошлись даже на «ты», писала кроме того, что ее жених рано или поздно будет, конечно, президентом республики и что тогда мы должны непременно переехать в Париж, где она и Рошфор будут нас пропагандировать.