Всеволод Кочетов - Избранные произведения в трех томах. Том 3

• Название: Избранные произведения в трех томах. Том 3
• Автор: Всеволод Кочетов
• Издательство: Гослитиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

---

Какие же злые силы сделали так, что его, здорового, сильного, ничуть не сдавшего, разлучают с печью, с заводом, при жизни хотят уложить в гроб? Да, он знал, что не пойдет бороться за себя; да, он знал, что уйдет домой и будет сидеть там, будто медведь в берлоге; да, он знал, что затоскует жестоко, смертно.

— Когда похороны–то? — спросил он упавшим голосом.

— Какие похороны? — не понял Чибисов.

— Ну меня–то когда хоронить будете?

— Так видишь — в недельный срок велено. Ты уж не тяни, Платон Тимофеевич. Руби одним разом. — Чибисов помолчал, добавил: — Может, и я за тобой следом. Дачниками станем, баркас заведем, рыбу ловить примемся да торговать на базаре. Фартуки наденем. Умеешь торговать, а, Тимофеич?

Чибисов шутил, но лицо у него было невеселое, не о рыбе он думал, конечно.

Ломал себе голову директор завода над такой же загадкой: откуда этот злой, все сжигающий ветер подул? Чибисов знал, что ничто в жизни не делается по принципу: так моя нога хочет; только в фельетонах для красного словца подобным образом выражаются. Не по велению ноги, а по велению человеческой воли делается все. Всегда для чьей–то выгоды. Значит, замешалась тут чья–то не очень добрая воля и сплелись чьи–то неизвестные Чибисову интересы. Не само министерство пошло на такие странные шаги, кто–то давил на министерские кнопки, кто–то нашел соответствующие щели в министерстве, кто–то пролез в кабинет к министру, соответствующим образом разложил по соответствующим папкам соответствующие бумаги, соответствующим образом «доложил» дело и прокомментировал его. Министр — он же не бог–отец, чтобы охватить такие гигантские металлургические хозяйства гигантской страны, — подписал эти бумаги или во всяком случае санкционировал, а подписать уже нашлось кому.

Тому, что так получилось, что выложил он все Платону Тимофеевичу под запал, Чибисов был рад. Он бы и еще тянул с выполнением приказа министерства, так и не решаясь нанести несправедливый удар обер–мастеру. И неизвестно, какие еще последовали бы осложнения, Ершов сам напросился, ну и облегчил дело. Чибисов прекрасно понимал его состояние. Но что же еще можно сделать для Платона Ершова? Предлагать какой–нибудь другой участок, меньшую должность — только обижать человека. Пусть идет на пенсию. Это же не позор, это законно, это Конституцией обеспечено. Он, Чибисов, ничего уже сделать не может. Нелепая штука: министерство за тысячи километров, а даже вот кадрами завода распоряжается. Ведь он–то, Чибисов, заводские кадры знает лучше, он знает их в лицо, в глаза, он видит их в труде, в жизни, в поведении; там, в министерстве, знают их больше по анкетам, а являются верховными вершителями всех заводских судеб. Ну, скажем, если нельзя всю ответственность за жизнь завода возложить полностью на него, на директора, кроме которого, кстати говоря, на заводе есть еще и партийная, и профсоюзная, и комсомольская организации, так что он не одинок и не бесконтролен, — но, допустим, нельзя ему одному доверить такое огромное хозяйство: увлечется, мол, загнет куда–либо — человек есть человек, — так ведь в городе существует горком партии, в области — обком партии, существуют горсовет и облсовет. Сидят там — если не все, то, во всяком случае в большинстве своем — умные, знающие, преданные народу люди. Они–то разве не способны проконтролировать деятельность директора Чибисова? Вот, может быть, съезд решит этот острый вопрос. Делегаты поднимают его в речах. Странно, что не понимает этого умный и дельный инженер Орлеанцев. Чибисов читал его статью «Заметки инженера». Не согласен с ее выводами. Верного в статье много, подмечено здьрово, глаз у Орлеанцева острый, факты убийственные. Но выводы неправильные, совсем неправильные. По Орлеанцеву получается, что для большей гибкости управления промышленностью надо еще больше дробить министерства, удваивать и утраивать их число. Конечно, это будет гибче, будет менее громоздко, но все равно останется сверхъестественная централизация, все равно директор будет спеленат и по рукам и по ногам.

Он подошел к поднявшемуся с кресла Платону Тимофеевичу, обнял его, и так стояли они с минуту–две, не хотели смотреть друг другу в глаза, чувствовали, что не совсем ладное происходит между ними, что уступают они чему–то такому, с чем оба не согласны, что не проявляют силы, и поэтому одному перед другим было стыдно.

Платон Тимофеевич ушел, замечая за собой то, чего никогда не замечал: он, оказывается, по–стариковски волочил ноги, каблуки скребли по заводскому асфальту, шаркали. В коленях ныло, горбился.

В цехе, найдя Искру, он рассказал ей, как обстоит дело с квартирой: отдают Крутиличу, поскольку тот — изобретатель, пожилой, горя хлебнувший, а она еще молодая, не последний дом завод строит. Подумал, подумал, да и о своем сказал — на пенсию, мол, гонят. Возраст такой — для доменщиков он ниже, чем в иных каких профессиях. Ничего не поделаешь — закон, старость оберегают.

— Но разве вы старый, Платон Тимофеевич? — возмутилась Искра.

— А ноги–то волочу, а в коленках хрустит… — Он согнул и разогнул ногу, хруста никакого не было, но сказал: — Стреляет что из нагана, слышите?

Проводив Платона Тимофеевича, Чибисов попросил Зою Петровну вызвать Орлеанцева.

— Товарищ Орлеанцев, — спросил он, приглашая сесть в кресло, — как вы смотрите на то, чтобы занять должность заместителя главного инженера завода?

— Откуда же идут такие пожелания? — поинтересовался Орлеанцев, разглядывая Чибисова усталым взором.

— Из министерства они идут, из министерства, не скрою, товарищ Орлеанцев.

— Николай Федорович вспомнил, очевидно, о том, что, когда я уезжал сюда, он обещал сделать так, чтобы меня устроили соответственно опыту, какой я имею.

— Возможно, — согласился Чибисов.

— А то получилось не совсем красиво, — продолжал Орлеанцев. — Помните, вы меня непременно хотели отправить на участок, как отправляют только что окончивших институт. Но я на вас не в претензии, нет, Антон Егорович. Надеюсь, будем работать в полном согласии. Я человек такой, что скандалов не люблю…

— А я люблю скандалы, — перебил его Чибисов. Ему не понравился излишне спокойный, самоуверенный и даже какой–то снисходительно–покровительственный тон, каким разговаривал Орлеанцев, развалившийся в кресле и покачивавший ногой. — Да, люблю их, — повторил он. — Скандалы нарушают спокойствие — вернее, успокоенность. А успокоенность — самое страшное в любом деле,

— С этим я согласен. — Орлеанцев улыбнулся. — Вполне согласен с тем, что успокоенность — страшное состояние и в производственной и в общественной жизни. Но, простите, не могу согласиться, что с нею бороться надо при помощи скандалов.

— Любыми средствами с нею надо бороться!

— Кстати говоря, — продолжал Орлеанцев, — этой успокоенности, Антон Егорович, у нас на заводе довольно–таки много. Слишком много, я бы сказал, патриархального в организации дела, в отношениях между людьми, между начальниками и подчиненными.

— Что вы имеете в виду? — Чибисов насторожился.

— Домашность какая–то. А в результате — разболтанность. В Москве, Антон Егорович, стиль другой. Строгий, деловой, четкий.

— Во–во! Бух приказик — и выполняй! Бух второй- выговорок! Четко и оперативно.

— Это у вас теоретическое представление, Антон Егорович. — Орлеанцев снисходительно улыбался. — У вас бы оно изменилось, окунись вы в практику работы министерства.

— Меня уже немножко окунули. Спасибо, — сухо сказал Чибисов и, чтобы прервать разговор, который его раздражал, поднялся, подал руку: — Пока до свиданья. Можете приступать к исполнению своих новых обязанностей. Главный инженер о вашем назначении уже знает.

Он следил за тем, как, медленно перебирая ногами в модных, хорошо сшитых брюках, высоко держа седую свою голову, шел к двери Орлеанцев. Ему не нравилась узкая длинная спина этого человека. Ему казалось, что, раздень его, скинь изысканные одежды, под ними предстанет замаскированный этими одеждами узкогрудый, тощий, с дряблой мускулатурой человечишка.

Орлеанцев отворил дверь, в последний раз мелькнули его модные одежды. Дверь затворилась.

Чибисов вышел на середину кабинета; оттянув в стороны свои брючины, как это делают с юбками исполнительницы русских плясок, потряс ими. Сравнения с брюками Орлеанцева они не выдерживали. Из них можно было выкроить две пары таких, какие носит Орлеанцев. Наконец–то почувствовал, что в кабинете холодно, пошел закрыл форточку.

— А все–таки скандалы нужны! — сказал он самому себе. — Без них сожрут. — И стал звонить Бусырину.

Орлеанцев, выйдя в приемную, нагнулся к Зое Петровне:

— Организуй, Зоенька, сегодня небольшой приемчик. Человек на шесть, на семь. Вот тебе тут несколько бумажек. Ну что ты такая грустненькая? Бодрее смотри на жизнь. Она грустненьких не любит.