Вильям Козлов - Поцелуй сатаны

• Название: Поцелуй сатаны
• Автор: Вильям Козлов
• Издательство: ТИС
• Жанр: Современная проза
• Год: 1995
• ISBN: 5—879490-37-8

Остросюжетный роман Вильяма Козлова «Поцелуй сатаны» охватывает период начала «перестройки», когда на смену оптимизму приходят отрезвление, разочарование, боль от содеянного в нашей стране. Неудержимо накатывается «девятый вал» жестокой преступности, пышно расцветают присущие всеобщему распаду пороки: проституция, наркомания, пьянство.

Герои романа пытаются в это смутное время отстоять свое достоинство, всячески борятся со злом, свято веря, что Добро победит.

«Поцелуй сатаны» — второй роман тетралогии писателя, куда входят также романы «Карусель», «Черные ангелы в белых одеждах» и «Дети ада».

---

Три месяца Уланов нигде не работает. Возвращаться в школу не хочется, после этого скандала… Николай отмахнулся от мрачных мыслей и прибавил шагу. Вот так всегда: как про школу вспомнит, так настроение сразу портится…

Он влился в бесконечную толпу праздных прохожих — в воскресенье магазины закрыты, а людей все равно полно! — и зашагал к Московскому вокзалу. Жил он в двухкомнатной квартире у бабушки на улице Марата, как раз напротив многоэтажной бани. Может, в сауну сходить? Вспомнил, что денег, как говорится, с гулькин нос, нечего шиковать! Билет в сауну вместе с простынями стоит два сорок, а у него всего за душой осталась пятерка. Конечно, бабка даст в долг, но как-то унизительно было здоровому парню клянчить деньги. Он сидит на мели, а некоторые люди не знают, как избавиться от денег! Сотни покупателей атакуют ювелирные магазины, хватают все, что лежит на витрине под стеклом. В стране инфляция, все дорожает, зарплату, пенсию увеличили, цены стремительно скачут вверх. Кооператоры за дефицитную рыбу заламывают цену до 13 рублей за килограмм. И берут! За кооперативной колбасой выстаивают по два-три часа, за водкой и того больше.

Люди не знают, куда деньги деть, а он, Уланов, с пятеркой в кармане! Вот они, гримасы перестройки…

То и дело в толпе прохожих мелькали розовые лица молоденьких девчонок с дымящимися сигаретами в зубах. Вроде бы, когда уезжал в армию, школьницы еще не осмеливались курить на улицах: покуривали на подоконниках в полутемных подъездах, на детских площадках, а теперь гордо вышагивают стайками, окруженные голубоватым дымком дешевых сигарет. Уланова это раздражало, он никогда не курил и не выносил сигаретного запаха. Наверное, с такими девчонками и целоваться-то было бы противно. С таким чувствительным носом, как у него, вообще приходилось туго. В казарме Николай задыхался от запаха пота, особенно ног. Если кто-либо из солдат ночью пускал «шептуна», ему снились выгребные ямы, помойки, не терпел он и дурной запах изо рта у гнилозубого старшины роты. Старался поменьше с ним сталкиваться, чтобы не выслушивать нотации.

Прекрасен, конечно, Ленинград, но почему так много людей на центральных улицах? В любое время суток. В рабочие дни и часы. Прямо какое-то столпотворение! Идут, идут и идут. Куда, спрашивается? Неужели вот так тупо двигаться в густой толпе приятно? Кстати, а куда он, Николай, идет? — На этот вопрос сразу и не ответишь. Куда двадцатипятилетний мужчина в воскресный день может направляться? В кино? Там очереди, в пивную — то же самое. Даже еще длиннее. Да и не тянет. К спиртному он, Уланов, равнодушен. Его раздражают длинные очереди в винные магазины. Иногда увидишь в толпе алкашей вполне приличного интеллигентного человека, который стоит с отсутствующим видом, будто его сюда случайно занесло. Стоят и миловидные женщины. Эти-то за что страдают из-за пьяниц? Наверняка выстаивают за бутылкой ко дню рождения или какому-либо семейному празднику. А без очереди не купишь.

Запах алкоголя и перегара тоже был невыносим для Николая Уланова. Он уже не раз клял свое обостренное обоняние, свой чувствительный нос. А гарь, выхлопные газы? Ей-богу, иногда хочется уехать из города в сельскую местность и заняться исконным русским делом: пахать и обрабатывать землю, выращивать телят, свиней или завести пасеку. Но Ленинград держит, не отпускает… Там, под Пермью, где проходил воинскую службу, вспоминал любимый Невский, Дворцовую площадь, Адмиралтейство, Петропавловку, Васильевский. И почему-то все эти архитектурные ансамбли представлялись без транспорта, без этой шумной, суетливой толпы…

Николай ловил иногда на себе взгляды молоденьких девушек, одной даже улыбнулся, но остановиться и завести банальный разговор не решился. Здесь срабатывало какое-то застарелое чувство стеснительности, хотя время наступило такое, что о стеснительности даже совсем молодые люди, школьники начисто позабыли. Теперь, наоборот, развязность, нахальство в ходу. Вон как нарочито громко гогочут парни в нелепых толстых синих в пятнах с сединой куртках и таких же штанах. На ногах — одинаковые кроссовки. Лица наглые, на всех смотрят свысока, задевают прохожих плечами и не извиняются. Да и девчонки ничуть не лучше. Когда парень в модной куртке небрежно сплюнул прямо Уланову на туфли, тот обернулся и ловко ухватил долговязого с прыщами на лбу парня за плечо.

— Вытри! — коротко сказал Николай, показав глазами на полуботинок.

— Чего еще? — удивился тот, — Поше-ел ты…

Уланов сдавил ему плечо, подтолкнул к ближайшей парадной, не доходя до входа в метро «Маяковская». Мимо шли и шли прохожие, не обращая на них внимания. Небольшие голубоватые глаза парня заметались: наверное, ищет дружков, но те уже по зеленому сигналу переходили Невский, по-видимому, направляясь в пивную, что на углу.

— Ну чего ты, лоб? — попытался вырваться парень; мягкий, поросший редкими светлыми волосиками подбородок его пошел пятнами — Пьяный, что ли?

— Ты, скотина, плюнул на меня! — сдерживая гнев, негромко заговорил Николай, — Нагнись, вытри хоть рукавом и извинись. Не то я вытру ботинок твоей прыщавой мордой!

Парень беспомощно озирался, но приятели уже исчезли.

Уланов поудобнее взял парня за грудки, напрягшись, оторвал его от тротуара и приподнял так, что голова того, простоволосая, с грязными длинными патлами, уперлась в дубовую коробку высокой двери.

— Я нечаянно, — пропищал парень, шныряя во все стороны глазами. — Ну ладно, ладно… я вытру. Подумаешь, делов-то…

Он нагнулся и рукавом куртки стер плевок с начищенного носка полуботинка, выпрямившись, взглянул в глаза Уланову и пробормотал:

— Гласность, демократия, а сами вон чего вытворяют!

Николай снова ухватил его за грудки:

— А как ты, пакостник, понимаешь гласность? Значит, демократия — это когда все позволено, даже плевать в ближнего, а гласность — это громко материться на улице и оскорблять людей? Так, что ли?

— Ну чего я тебе такого сделал? — вдруг захныкал верзила. — Вот ведь привязался! Будто я нарочно.

— В следующий раз будь аккуратней, — сказал Николай, отпуская его. Злость вдруг прошла, осталось легкое раздражение и еще запах немытого тела. Захотелось срочно руки помыть, но где это сделать? Если бы шел дождь, можно было бы подставить ладони под струю из водосточной трубы — Придешь домой, — прибавил Николай, — почитай в энциклопедии, что такое демократия.

— Я знаю…

— И еще один совет: сходи в баню, она тут за углом, и помойся, а то от тебя несет, как от помойки!

— Ненормальный! — пробормотал парень, шарахаясь от него. Он несколько раз оглянулся, прежде чем загорелся на переходе растопыренный зеленый человечек и толпа унесла его на другую сторону Невского.

«Может, поступить в милицию? — невесело подумал Николай — Не вышел из меня учитель — получится милиционер?».

И еще он подумал, мол, ладно, плевок на обувь — это пустяк, а вот когда тебе плюют в душу? Разве можно такое спускать всяким подонкам, которых вон как много развелось вокруг?..

У Московского вокзала мужчины и женщины торговали гвоздиками и гладиолусами, обернутыми в сверкающий целлофан. Николай машинально спросил, почем букет.

— Два пятьдесят, — с южным акцентом ответила женщина. — И не букет, а один гвоздик.

— Возьми у меня, дорогой, — гортанно заговорил черноусый мужчина в роскошной коричневой дубленке. — Девушка счастлива будет от такой подарок!

— Два пятьдесят… — пробормотал Николай. — Это же грабеж!

Запах вокзала, мелодичные гудки электричек, вид спешащих с хатулями и сумками на перрон пассажиров вызвал острую тоску по воле, чистому белому полю, лесу… Николай взял в кассе билет до Тосно и направился к электричке. Сунулся было к киоску купить газету в дорогу, но там, кроме нескольких безликих журналов, ничего не было. Ладно, он сядет в полупустой вагон и будет смотреть в мутное окно.

Грязный, обшарпанный город останется позади, а перед ним откроются белые заснеженные поля, будут мелькать зеленые перелески, а сойдет он на тихой станции, где виден высокий лес и пустынная обледенелая дорога. И пойдет он по ней куда глаза глядят…

2

Уланов лежал на застланной ковром тахте и бездумно смотрел в потолок. Длинные ноги его в шерстяных носках неудобно лежали на низкой деревянной спинке, на широкой груди покоился раскрытый зеленый том сочинений Владимира Соловьева. Он застрял на статье «Оправдание добра. Нравственная философия». Почему-то снова ставший модным дореволюционный философ давался с трудом, хотя некоторые его мысли и находили отклик в душе Николая. «Нравственный смысл жизни первоначально и окончательно определяется самим добром, доступным нам внутренне через нашу совесть и разум»… И дальше: «Разве вы не знаете, — говорит апостол Павел верующим, — что мы будем судить и ангелов? Если же нам подсудно и небесное, то тем более все земное».