Анатолий Виноградов - История молодого человека (Шатобриан и Бенжамен Констан)

• Название: История молодого человека (Шатобриан и Бенжамен Констан)
• Автор: Анатолий Виноградов
• Жанр: Публицистика

---

Неоднократно Юнг недоуменно разводил руками, попадая на берегах маленьких речек под таможенные осмотры, причем добрые попутчики сообщали ему, что товар, провезенный по французским землям от Ламанша до Средиземного моря, возрастает в цене настолько, что "дешевле стоил бы его привоз из Китая", что жители лотарингских деревень и городов из-за таможенных досмотров, предпочитают не выходить за пределы своих деревень ни с какой поклажей. Всякий вывоз крестьянского добра оплачивается не только в пользу государства, но и в пользу сеньора у заставы. Юнг записал и это: "В самом деле, общая длина таможенных линий Франции простирается, по здешним исчислениям, на три тысячи лье. Товар, отправленный из Бретани куда-нибудь в Прованс, подлежит восьми заявлениям и осмотрам. Его семь раз оплачивают и два раза перегружают. Таким образом, городские жители, имеющие крупные предприятия, должны оплачивать не только государственные таможенные сборы, но и частные дворянские поборы". Деревенские князья, владельцы богатых сеньорий, епископы и настоятели монастырей, владея обширными, богатыми землями и живя трудом церковных рабов, обильно пользовались правом местных сборов в свою пользу со всех проходящих товаров.

Это возмущало буржуазию. Она уже давно считала себя хозяйкой производств, она признавала себя солью французской земли. В ее "здравый" разум не укладывалось понятие торговой выгоды, ущербленной помещичьим побором, тем более, что "помещик получал выгоду от провоза товаров, не ударив палец о палец для их производства и даже не чувствуя ни малейшей признательности к третьему сословию, которое все чаще и чаще превращалось в овцу для стрижки". Было время, когда богатый и знатный сеньор нес довольно тяжелую королевскую службу. Вооруженный с головы до ног, он защищал границы государства, в сопровождении иногда многочисленного войска, которое он содержал на свой счет. Но к тому времени, когда Юнг путешествовал, дворянство уже в значительной степени отказалось от своих воинских служебных обязанностей, и даже этого служебного оправдания своих поборов оно не могло представить. Внутренняя, более мелкая торговля в пределах Франции в силу этих условий испытывала колоссальные затруднения. Не менее чем таможни, поразили Юнга разные меры веса и длины в разных областях Франции: "Это различие вело к путанице, в какой разобраться мог только ловкий продавец, обсчитывающий и обвешивающий простаков". Однажды соседом Юнга по дилижансу оказался "почтенного вида человек в черной одежде, носящий печать скромности и важности одновременно". Это был крупный буржуа, областной королевский откупщик, Он авансом вносил в казну всю сумму местного налога и взял на себя полномочия по осуществлению государственных монополий. Давая деньги взаймы разорившимся дворянам, он сделался незаменимым человеком для помещиков своей области, полезным для королевской казны и страшным для крестьянского и городского населения: ублажая сильных, он угнетал слабых. В его распоряжение благородные сеньоры давали вооруженные отряды для сбора налогов и выколачивания долгов. Авторитет дворянского суда зачастую также становился предметом купли и продажи. Заинтересованный дворянин всегда давал приговор в пользу откупщика. Сам откупщик, помимо своей работы по сборам, вел большие спекуляции сукном и шелком. Франция того времени имела предприятия, в которых насчитывалось до шестисот тысяч суконщиков, шелковиков и рабочих-хлопчатобумажников. Оставив собственное производство, наш откупщик занимался, в силу занимаемого положения, легкой и выгодной перепродажей мануфактур за пределы Франции. Крупная оптовая торговля поощрялась королем, ибо приток золота в королевскую казну считался признаком благосостояния страны, хотя население ни в какой мере себя не чувствовало счастливее от того, что мешки с испанским или турецким золотом свозились в Париж.

Юнг был разговорчивым человеком. Не имея возможности оказаться соседом и собеседником представителей французской власти, так как они не ездили в -почтовых каретах, а предпочитали собственные экипажи, Артур Юнг закидал откупщика вопросами. Старик, несмотря на видимую важность, не отказывался отвечать, а иногда и сам возобновлял прерванную беседу. Указывая на разрушенную мельницу при переезде через речку, он говорил:

- Вот мельница не работает, а крестьяне попрежнему платят сеньору за нее деньги, хотя молоть муку приходится у себя на домашней ветрянке.

- За что же платить? спросил Юнг.

- За то, что завели у себя ветрянки, - ответил откупщик.

- Не умирать же им с голоду, - произнес Юнг. - Я ваших французских отношений не понимаю: ваши дворяне боятся заниматься торговлей, а свое деревенское хозяйство ведут плохо; наши лорды охотно вступают в торговые компании, в своих графствах они заводят фабрики и заводы.

- Это было бы ничего, - проворчал откупщик, - хуже всего, что наше дворянство загораживает дорогу и торговле, и промышленности: во Франции дворян всего тридцать тысяч семей, а нас, французов не-дворян, двадцать шесть миллионов. Но бог по-разному любит свои сословия: тридцать тысяч дворянских семей обходятся государственному бюджету в одну пятую долю всего богатства Франции. Вы подумайте и прикиньте: одно только придворное дворянство обходится в тридцать один миллион ливров в год! Кто-нибудь должен делать эти деньги.

- Ну вы лично не должны как-будто жаловаться, - возразил Юнг.

- Как не жаловаться? У меня трое сыновей: из них одному я купил судебную должность в провинции; если он перейдет в Париж, он может получить дворянство; хоть какое-нибудь, хоть дворянство мантии! Тогда он будет хоть чем-нибудь. Второй сын хотел стать офицером, из этого ничего не вышло. Он вернулся из Парижа, растратив кучу отцовских денег, но не добился патента. В самом деле, вы подумайте, стоило хлопотать: ведь этот патент офицера дал бы ему обеспечение и блестящую жизнь, как хочется молодежи. Военному дворянству живется очень хорошо. Содержание тысячи офицеров в год обходится в сорок шесть миллионов ливров, то есть ровно столько, сколько стоит содержание ста пятидесяти тысяч солдат. Третий сын у меня совсем неудачник: в прошлом году он истратил тысячу пятьсот франков на покупку "Диксионера наук, искусств и ремесл", из-за которого господа Дидро, Даламбер, Руссо и другие ученые буржуа терпели немало заслуженных неприятностей. Правда, мой третий сын инженер, ему эта энциклопедия может быть полезна, но когда же все-таки он прочтет эти тридцать пять кожаных томов? Я за всю мою долгую жизнь не прочел тридцати пяти книг, а он любит книги, он беседует с учеными людьми о правах третьего сословия. Он говорит, со слов господина Руссо, что все должны быть равны перед законом, что человек родится свободным, он повторяет вслед за бароном Гольбахом, что в основу всех суждений нужно положить разум, что природой управляет сила и материя. А я думаю, что физика, механика и химия хороши только тогда, когда они работают на удешевление себестоимости товаров. А вся эта философия - чистый вздор: никакой философией не изменишь порядков в королевстве. От бога установлено, что люди делятся на богатых и бедных. Конечно, человек с умом может сделать немало улучшений в наживе. Ведь вот герцог Орлеанский затратил шестьсот тысяч ливров на сукнопрядильню и поставил вместо рабочих паровую машину. Немногие из нас могут так швырять деньгами. Вот почему я решил заниматься лучше выгодной перепродажей, чем рискованным фабричным и заводским делом.

Юнг записал и эти суждения откупщика.

- Странное у вас дворянство, - сказал он ему. - Вот в Англии дворяне любят купечество. Король поощряет мануфактуры.

Ваша страна счастливая, - сказал откупщик.

- Ваша страна несчастная, - заметил Юнг.

- Но ваши дворяне когда-то отрубили королю голову, - вдруг рассердившись, заворчал французский откупщик.

- Будем надеяться, - ответил Юнг спокойно, - что ваше разоренное дворянство, проживающее богатства Франции, никогда этого не сделает, но вот за месяц моего путешествия по Франции, я сделал немало открытий о французской жизни: я убедился, что мне не следует ручаться за буржуазию, она недовольна, она думает совсем и не так, как думают король и министры. Я не ручаюсь за ваших крестьян, за ваших городских ремесленников.

Такой разговор происходил между французом и англичанином в конце XVIII столетия, когда противоречия классовых интересов во Франции дошли до чрезвычайной остроты.

В конце своего пути Юнг попал на северо-запад Франции, в Бретань. Давно почтовая карета сменилась местным экипажем. Наблюдательный и тонкий глаз английского агронома затерялся в огромных пространствах "Семи страшных лесов" Бретани. Лишь изредка попадались ему деревни с крестьянами, длинноволосыми и светлоглазыми, в кожаных куртках, расшитых шелковыми арабесками. Он пробовал говорить с этим народом, - они не понимали обычного французского языка; только знаками Юнг смог об'яснить им свою просьбу, так как молоко, каштаны, вода, хлеб и гречневые лепешки - все носило у них особые, неизвестные Парижу, французские названия Юнг увидел вскоре, что этот темный народ смотрит на местного деспота - сеньора, на этого бесконтрольного властелина сел и деревень, с покорностью и смирением, что этот крестьянин умеет только подгонять своих быков, точить косу, что этот крестьянин прежде всего любит свою соху, чтит свою бабушку, верует совершенно одинаково в богородицу, попов и в высокие, одиноко стоящие на пустырях камни. У этого крестьянина угрюмые и тяжелые мысли, такие же беспросветные, как леса Бретани. Он может часами простаивать, уставившись в одну точку, на морском берегу, на песчаных дюнах, он как дикарь, противится всему новому и, как фанатик, верует в короля. Он привык к тому, что гневный сеньор может повесить любого крестьянина за неповиновение. "В Бретани немного сел, немного замков, но тридцать тысяч дрессированных охотничьих собак, которые составляют предмет гордости и веселья благородных бретонских дворян". В те дни, когда своры в двести-триста озверелых псов при звуке рожка вылетают из ворот замка, деревенские жители должны скрываться в свои леса. Собаки феодала рвали не только волков и лисиц, но и крестьянских детей и не боялись мужчин, вооруженных вилами; барские собаки были классово чутки: за поранение дворянской собаки крестьянин мог поплатиться жизнью, - псы это знали.