Валерий Митрохин - Афорист

• Название: Афорист
• Автор: Валерий Митрохин
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992

---

— Жизнь — это колоссально! Такая форма существования потрясательна. Есть ли что–то подобное во Вселенной еще?

Ходил, озирался, замирал, оглядывался на все вокруг себя восхищенными глазами, и спрашивал.

— С луны упал! — говорили о нем — кто со вздохом сочувствия, кто с незлобивой иронией.

Да, Чемпион производил впечатление существа, только что ступившего на землю и которого всё здесь на каждом шагу поражает.

Когда–то у него была поговорка: «Меня никто не вынесет с поля боя. Потому что я тяжелый!»

Один скажет, что человечество продолжается вследствие греховности своей. Другой же утверждает, что род людской воспроизводится благодаря любви.

Не хочу делать то, что делают другие. Это скучно и страшно. Жить надо иначе, по–своему. Вовс (из письма).

Я стал чувствительным и к словам, которые меня не касаются (оттуда же).

Ляпис. Ляпсус.

Из комнаты свиданий:

— Иногда я чувствую себя очень свободным.

— Дорогой! Так тебя понимаю, хотя такое состояние у меня было всего дважды. Первый раз, когда я отдавалась своему жениху, а потом — когда уходила от мужа.

— Я слыхал, что судьба семьи зависит от того: как, когда, где и почему… это случается между ним и нею в первый раз…

Из хаоса:

— Остановите меня! Неужели вы не видите, как я страдаю!

— Ты так победоносно орёшь, что никому и в голову не приходит, что тебе это во вред.

— Прежде всего, это другим во вред. Я так устал быть злым!

— Мне хочется жить дальше. Раньше я думал, что мы живем по привычке, а теперь у меня иное мнение.

Не будь человек созданием Божиим, со временем земляне покорили бы весь космос и все измерения его и стали бы угрозой самому Автору Вселенной. Но с каждым новым поколением во всех племенах рождается все больше носителей доброго разума. Созданный Господом по его Образу и Подобию человек оказался способен к самоочищению и самовозрождению. Постепенно, правда, страшно удлинив путь к бессмертию, он сквозь слезы, кровь и потери приходит к своему ренессансу.

«Чал», речитатив в исполнении эмигранта:

Фиолетовая дама мне приснилась на рассвете. Я влюбился, а она мне: мол, давно ты на примете.

На песке у моря синего с ней дотла чуть не сгорели. Родила Фиалка сына мне краснокожего в апреле. Мальчик вырос, и японка вышла замуж за него. Узкоглазого внучонка сделали из ничего. Жёлтый мальчик с чёрной девочкой оказались на мели. Фиолетовую деточку ненароком родили. Фиолетовая дама. Море. Чайки. Телефон. Просыпаюсь утром рано. Вспоминаю страшный сон.

В вестибюле Организации местных наций по периметру под самым потолком висят знамёна. Их более ста пятидесяти. Они теснятся, пёстрые, и напоминают верхние ярусы вешал универмага в отделе одежды.

Из хаоса:

Тяжелая полоса кончается. Это совсем неплохо видно. Густо–чёрная позади, она под ногами казалась светлее, почти серой. А впереди белела лёгким снежным налётом окраина белой полосы.

Однако ни с той, ни с другой полосы взлететь нельзя, если нет крыльев. Даже если есть колеса и горючее, без крыльев — никак.

Психома:

Одного из моих братьев я спас от смерти. А другого от убийства. Я спас их друг от друга. Это было просто. То есть решение было элементарным: одного я увёз и поселил подольше от дома, который они никак не могли поделить. Благодаря мне, они сегодня лучшие друзья, и объединила их общая нелюбовь ко мне.

Душа не знает расстояний. Душе неведомы преграды. Лена.

— В картишки не с кем переброситься! — кокетничал по телефону Винодел.

Гримаска, грим–маска.

Из хаоса:

— Зачем ты за него выходишь? Он же голубой и пархатый!

— Самые чувственные, самые умные мужики — это пархатые. А расцветка его меня не волнует. Я сама розовая.

— Он знает?

— Пока нет. К тому же он не пархатый. Он итало–грек!

— Чушь! Все они маскируются, лишь бы поиметь белую бабу. Они нас прописывают у себя временно.

— Лучше быть временно счастливой, нежели постоянно и всю жизнь в соплях.

Смотрю на них — на всех этих цикадариков или цикадуриков — и более всего меня огорчает в них то, что никто из них не мечтает. Ни о чём. Ни чуть–чуть. Живут, жуют, богатеют или нищают. Но не мечтают. Совсем не романтическая публика.

А вот еще одно. Большая нынче редкость, чтобы неаборигенка зачала. Фиолетовая же Сора понесла. Она цветная, но не местная.

Не иначе ей помогают сверхъестественные силы.

— Пора кончать, Жилда! — произнёс Брион Эм.

— Да, свет очей. Почти что всех цикадуриков пометили. Осталось только посигналить, и они полезут в автомолёт.

Последнее время ему всё более всего хотелось только одного: испытать отработанный удар правой в голову. Так называемый хук. Не на ринге, а в натуральной среде. На улице. На воздухе. Желание это становилось тем неотвратимее, чем больше вытесняло из сознания иные.

У Мажара, что называется, чесались руки.

В небе стоял негромкий гул. На земле пахло чем–то до слез памятным с детства. Говорили, что это кружат невидимые автомолёты. А запах так похож на смесь карболки и хлорки, которой я нанюхался в госпитале, где меня спасала от смерти тонкорукая, очкастая старая еврейка — хирургиня Сара. Цикадийцы поглядывали в небо, чертыхаясь. Ходили слухи, что выхлопные газы автомолётов опасны для здоровья.

Оргазм — это выход за пределы собственного я. Выброс. Всплеск. Неспособность к этому — признак тупика, в котором надолго, если не навсегда, останавливается движение души к бессмертию своему. Ещё одно Господне наказание. За бесовство оно, за сатанинство.

Однажды случилось. Родился ребёнок? Или звезда? Грянул гром? Взорвалась бомба? Умерла мать?

Что–то одно или всё сразу.

Однажды это случилось. И всё изменилось. И все мы стали другими.

Поправка. Однажды это случится. И мы станем другими.

Семивёрстов лежал на спине, отвернув голову от света. Слёзы шли по крупным крыльям носа. На виски. Он плакал тихо, казалось, не дыша.

— Что ты видишь на солнце?

— Ничего. На него не посмотришь.

— Это значит, что ты ещё не готов.

Первый раз я умер, еще в детстве. Утонул в пруду. Второй — когда упал с велосипеда: ночью удирали с баштана от сторожа — переднее колесо попало на камень, и я вылетел из седла кувырком. Тогда мне было пятнадцать.

В восемнадцать лет я умер на операционном столе. В двадцать — в объятиях очкастой медсестры, которая ненамного была старше меня. Но знала о жизни больше моего и свалила этот свой опыт на меня оптом.

Умирал на улице под колёсами машин, срывался в пропасть. Терпел катастрофу в самолёте. Меня настигала случайная пуля в ночной перестрелке рэкетиров. Подстерегал и прошивал нож квартирного вора в подъезде моего же дома. Я умирал несчётное число раз. И до сих пор помню себя, а значит, живу только потому, что в самый первый раз, когда рождался, я выжил. Да! Тогда был самый первый раз. Хотя, возможно, умирал ещё раньше, когда Она захотела избавиться от беременности. Трудно сказать, когда он был, тот первый раз. Она отказала моему отцу и убила меня. Она спасла меня от воспаления лёгких, то есть воскресила на свет Божий, когда мне было шесть месяцев. Её давно нет, а я люблю Её. И если такое возможно, значит я с Нею там. Я здесь и там живу, умирая ежечасно. Живу, живу, живу.

Лишь Бог не подписывается под мудростью своей. Всем и так ясно, чья она. Гений.

Часто чувствую движение своё, приближение к истине. Вот–вот она откроется мне. Ну, ещё чуток, ещё малость и я воскликну: знаю! Но делаю ещё шаг, ещё, а перемен особых в себе и в мире не замечаю. Особых — не вижу, лишь иногда по мелочам что–то такое ощущаю: вот это звучит не так сегодня, как вчера. А то пахнет иначе, чем раньше. А с этим я больше не хочу общаться. А та не такая уж красавица. Дурнушка нежна, как земляника. А от гиацинтов болит голова.

Свет фонаря падает и напоминает: яркий конус, белоснежную островерхую гору, пирамиду из отливающего голубизной льда. Чин (из блокнота сюжетов).

А что если и мне назвать этот роман «Сборник сюжетов»? Автор.

Конец мая. Седьмой час вечера. Тихо, облачно. В закатной части невысоко над горизонтом, чуть правее ещё слепящего солнца — небесная картина: лесная дорога. По левой стороне её — кустарник — скорее всего, боярышник, тёрн или шиповник. С другой — деревья — похоже, кизил, рябина и лещина… Узкая дорога — тенистая, поросшая по обочинам высокой травой. Зовущая. (оттуда же).

Из хаоса:

— Бегу, значит, я как–то по своим собачьим делам.

— Почему по собачьим? Ты ведь не собака.