Анатолий Ливри - Ecce homo[рассказы]

• Название: Ecce homo[рассказы]
• Автор: Анатолий Ливри
• Издательство: ЗАО «Издательский дом «Гелеос»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 978–5-8189–0929–5

[b]Ecce homo: Рассказы[/b] / Анатолий Ливри. — М.: Гелеос, 2007. — 336 с. — Содерж.: Сон; Ecce homo; Он; Благодать; Выздоравливающий; Схватка; Сердце земли; Весна; Ждите меня; Римская поступь; Сказка; Минута молчания; Шутка Пилата; Пробуждение; Собирание ангела, или Русский лес-2007: аристократические идеи и социалистические метафоры (статья). — 3000 экз.

---

На ужин Граверский опоздал. Войдя в актовый зал, он увидел, что светочи науки, оттащивши в угол фанерную, выкрашенную под гранит трибуну, уже сидели за сдвинутыми столами, громко расхваливали свои публикации, лязгали оловянными приборами и шушукались о главном, о выборах. Только что переизбранный большой начальник, вспотевший и розовый, как морская свинка, покосился на раскрытый ворот Граверского, протянул ему ладошку, увлажнил соком своего тела короткую, но ветвистую линию жизни Александра, поворотился к своему соседу слева, знаменитому писателю — ещё одной букве «Б» русской литературы — настолько занятому поглощением бараньего бока, что видны были лишь его неспокойные мохнатые брови — и заорал уже нетрезвым голосом, перекрывая шум жующих челюстей:

— Я тут шеф! Ха–ха! Ха–ха! Ха–ха! Голова. Все меня так и называют — голова!

— А как будет по–французски «голова»? — вежливо осведомилась буква «Б».

— Тет! «Голова» по–французски — тет, — пискнула девушка из свиты и, осклабившись, залилась краской.

Александр поздоровался с другими коллегами и занял оставленное ему место, оказавшись около двух разукрашенных, как рождественские ёлки, Ольг, погрязших в ольгах переводов; внучки Трофима Лысенко, недавно отпраздновавшей конец Рамадана, преподававшей в Сорбонне историю советского искусства; и жабообразной парижанки Электры Шабашкиной, умело маскировавшей свой тряский жир под жар–птицей русской шали. Александр отодвинул тарелку, понюхал источавшее запах болгарского перца вино и не стал его пробовать.

Неподалёку, справа, сидели университетские хлюпики: седовласый троцкист Арлекин Лукадзе — потомок кавказского витязя, проживающий на юге города, на rue de la Pioche, и ежедневно добирающийся на работу пешком, сохраняя, таким образом, независимость от сталинских профсоюзов, властвующих в общественном транспорте; лысый длинноухий советский математик со ртом, полным низкопробного золота и рыбного филе; весь обгоревший сумасшедший старик, уже четыре десятилетия мечтающий об университетской кафедре, но так и не получивший желаемого.

Слева насыщались две дамочки в чёрном, одна из которых, Аделаида Ивановна Пятнажко, если посмотреть на неё сбоку, напоминала разъевшуюся в стойле кобылу; хороший парень толстовец Нестор Ипполитович Хомутов; напросившийся на ужин жирный коллекционер с энергичным выражением купеческой бороды, имеющий прапорщицкий чин уже несуществующей французской армии и целый шкаф ворованных чайных ложек второсортных русских писателей в изгнании. Напротив коллекционера, чавкая и сопя мохнатыми ноздрями, поедал серую арабскую плюшку помощник доцента Лазарь Исаакович Коганович, недавно выпустивший трёхтомный труд Солженицын и пустота, где он доказывал, что «жить не по лжи» означает «лгать, лгать и ещё раз лгать».

К Александру подсел прекрасно говорящий по–французски скользкий молодой человек и принялся настойчиво выспрашивать. Ему хотелось знать всё: не поменял ли Граверский имя по приезде на Запад, не написал ли он чего–нибудь новенького, не болят ли у него глаза, и вообще хорошо ли он себя чувствует.

— Да! — встрепенулся вдруг Александр, прервав град вопросов, — сейчас я болен, потому что грязен, как негр. Но я не негр, я вымоюсь — буду похож на человека.

Его голос на мгновение перекрыл жужжание усталой беседы. Троцкист икнул, поперхнулся красненьким вином; у математика отвисла челюсть, выставив на всеобщее обозрение золотой фонд страны Советов; две Ольги хлопнули ресницами, многозначительно переглянулись и отодвинулись от Александра; Аделаида Ивановна застыла в четверть оборота, отчего над её верхней губой чётко обозначился пушок усиков; сидевший рядом с ней коллекционер потянулся было к её ложечке, но, подумав немного, отдёрнул руку.

Грянула музыка. Всё смешалось. Математик танцевал с жабой, перебирая пальцами бахрому жар–птичьего хвоста. Мадемуазель Лысенко вертелась с хромым Лазарем Когановичем, расхваливая ему великолепие недавно принятой ею религии. Коллекционер вальсировал с Пятнажко, натужно улыбаясь всякий раз, когда неуклюжая дама наступала своей исполинской туфлей на его лакированный башмачок. Арлекин Лукадзе также вознамерился было выбрать партнёршу, но вдруг зазвонил брюхом, схватился за бок, выдернул из–за пояса сверкнувший в воздухе телефон и завопил, перекрывая гам: «Да! Да! Наш выбран с перевесом в двенадцать голосов. Передай всем!»

Здоровенные динамики захлебнулись, рыгнули и, собравшись с силами, грянули кубинской сальсой. Пары распались, соединились вновь и, беспрестанно сбиваясь с ритма, пихая друг друга локтями и задами, принялись лихо выкаблучивать тропического тропака, заставляя дрожать вспотевшие окна. Александр покинул стол и, стараясь не привлекать внимания, стал пробираться к выходу. У самых дверей он пропустил вперёд большого начальника, тащившего за серый рукав спотыкающийся костюм–тройку бубнящего литератора. Несмотря на сопротивление, знаменитость была выволочена в коридор, где большой начальник, подпрыгивая в такт доносившимся из зала взрывам музыки, лопоча, прыская слюной и пытаясь раздавить в ладошках прихваченный из вазочки грецкий орех, взялся за изложение тезисов своей последней книжки, состряпанной из скелетов четырёх кандидатских диссертаций: «Ведь всё обо всём уже написано. Нечего ломать себе голову, как, ха–ха! ха–ха! ха–ха! какой–нибудь древний епископ из заштатного африканского городишки», и, заприметив своего заместителя, выскочившего из туалета, продолжил: «Многие с этим не согласятся. Ну, что ж делать, ха–ха! хе–хе! кхе, кхх, один любит попа, другой попадью».

Рычащая ночь уже властвовала над могильной плитой университетского крыльца. За оградой, фыркнув и взревев, галопом промчался надутый неоновым светом пустобрюхий автобус. Выхваченная прожекторами серая хламида облаков в бреющем полёте мелькнула над самыми крышами, распалась на части и пропала из виду. Александр плюнул и, отвернувшись, стал разглядывать мёртвый холл Сорбонны. После жары, запахов табака и гашиша дышалось ему легко.

К составленной из двенадцати вороных витражей гигантской двери подошла недурно причёсанная девушка из свиты, вся в чёрном, закурила сигарету, затянулась, приподняла и опустила ватные плечики шерстяной кофточки, выдохнув серую струю дыма. Медленным безотчётным жестом она поправила прядь волос, затем рука её поплыла к поясу, ухватила щепотью плотную материю и потянула её вверх; длинная, до самого пола юбка обнажила белые подошвы; Александр задержал дыхание; из–под траурных складок юбки его взору открылись кроссовки, с которых на него тупо уставилась налитая кетчупом харя заокеанского Серри. Александр зло хохотнул и поддал ногой тяжёлую, под ночь выкрашенную дверь. Она взвизгнула петлями, с силой стукнулась о притолоку, дрогнула стёклами, мигнула сотней жёлтых глаз.

И мгновенно Александр понял, что надо делать. С трудом сдерживая движение горячих рук, он широко распахнул дверь, заметив появление на горизонте большого начальника в окружении прихлебательниц, успевших подновить розовую раскраску. Александр упёрся кулаком в торец раскрытой двери, встал в левую стойку, изготовился сжать мускулы живота и таза и мощно шваркнул дверью о притолоку. Всё вокруг зазвенело. Осколки чёрного стекла, куски краски и щепки дождём посыпались на пол, застревая в кудре и дважды порезав запястье. Сквозь образовавшиеся в двери прорехи Граверский увидел, как замерла одетая в клетчатый костюм рептилия. Тогда он снова распахнул всё ещё вибрирующую дверь, приставил к ней костяшки кулака и ещё сильнее хрястнул ею. Услышав второй хлопок, большой начальник вздрогнул пиджаком и бросился наутёк. Свита переглянулась, зашипела, задвигала вурдалаковыми губками, но, услышав третий удар, кинулась вслед за своим господином. В вахтёрской клетке запрыгали взволнованные орангутанги, доставая форменными фуражками до самого потолка. Но Александр уже не смотрел на них. Он без устали крушил кости распадавшейся на части ночи и остановился только, когда от неё остался лишь прогнивший деревянный остов с двенадцатью опустевшими глазницами. Затем, поняв, что делать здесь больше нечего, Граверский сошёл по ступеням, подмигнул д’Артаньяну, присевшему у подножия памятника Дюма, а через час он уже вязнул в кожаных волнах кресла шикарной парикмахерской и с радостным напряжением наблюдал в зеркале, как мулатка Зулея Д., — чьё имя сообщала прищепленная к правой груди пластинка, — скрипя ножницами и сверкая бриллиантами в его вьющихся волосах, отстригала опостылевшую кудрю, зачёсывала длинные пряди назад, до самых плеч, умащала их маслом, прижималась податливой промежностью к костяному подлокотнику, на котором лежала тёплая, вся в свежих царапинах кисть Александра.

Домой его вёз самоуверенный говорливый таксист. Он то и дело поворачивался к Александру, шевелил пышным усом, скрёб мясистый затылок, вежливо похохатывал, рассказывал о своей новой подруге–разведёнке и о том, что завтра суббота, и они пойдут в зоопарк смотреть на обезьян.