Станислав Дыгат - Путешествие

• Название: Путешествие
• Автор: Станислав Дыгат
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

---

Генрик лежал, съежившись, в некотором отдалении от родителей.

— А долго мы будем сидеть на пляже? — вдруг спросил он.

— Вот тебе и на! — воскликнула мать. — Сначала измучил всех, чтобы скорее шли, весь дом поднял на ноги ни свет ни заря, а теперь уже хочет обратно.

— Это, к сожалению, для него типично, — огорченно сказал отец. — Краткодействующий запал и энтузиазм, а потом сейчас же скука. Ты, может быть, вообще хотел бы вернуться в Варшаву?

Генрик едва сдержался, чтобы не крикнуть: «В Варшаву, да, да, в Варшаву!»

— Вставай немедленно! — крикнул отец. — Бегай и играй! Хватит ныть!

Мать это раздосадовало.

— Оставь его в покое. У него столько впечатлений, он устал. К тому же он не выспался, пусть отдохнет. Нужно, в конце концов, понимать ребенка.

— Эх, — вздохнул отец, — если бы меня так кто–нибудь понимал.

— Знаешь, ты иногда бываешь очень странный, — сказала мать.

— Для тебя я всегда странный. Позволь тебе сообщить, что я знаю об этом и очень тебе сочувствую. Но позволь тебе сообщить также, что ты тоже странная. Ты все принимаешь всерьез, и при тебе даже пошутить нельзя.

Все трое долгое время молчали. Мать отдыхала полулежа. Со своим зонтиком она напоминала даму из стенного календаря.

Наконец отец снова заговорил:

— Всегда, когда Генрик слишком вежлив и слишком спокоен, я подозреваю, что он или болен, или у него совесть нечиста. Признайся, в чем ты провинился?

Он сказал это в шутку, чтобы расшевелить Генрика и вообще восстановить спокойствие. Но в тот день ничего никому не удавалось.

— Ого! — воскликнул он, — смотрите. Даю слово, он покраснел. Ну, признавайся во всем.

— И вовсе он не покраснел, он красный от солнца, — сказала мать, — Чего ты от него хочешь?

— Боже! — воскликнул отец, разводя руками. — Неужели действительно с вами никогда нельзя пошутить? Разве должно быть мрачно и серьезно? Хорошо! Хорошо, раз уж вам этого хочется!

Он хотел было демонстративно повернуться к ним спиной и вдруг издал радостный крик:

— Генек! Смотри, какой красивый пароход.

Со стороны Гданьска недалеко от берега шел большой пассажирский пароход.

— Папочка, спросил Генрик, — сколько лет тому господину?

— Что?

— Тому господину. Ну, тому, в жилете, у которого мы живем. Сколько ему лет?

— А какое мне до этого дело, черт возьми! — закричал отец в отчаянии. — Что вы все сегодня ко мне пристали?

Он вскочил, смешно подпрыгивая, побежал к морю бросился в воду.

В ту же минуту вскочила и мать, так как Янек стукнул ведерком по голове какую–то девочку, которая взяла его формочку для песка.

Генрик вздохнул с облегчением. Наконец–то он побудет один, не возбуждая ни в ком никаких подозрений.

С пляжа они возвращались утомленные жарой, разбитые, разморенные, растаявшие, как леденцы на залитой солнцем витрине магазина. Кожа у всех была безобразного огненного цвета, они были похожи на поросят, и никому не хотелось ни спорить, ни даже разговаривать. Только Янек как–то умудрился остаться таким же свежим, он не устал и не обгорел, шагал бодро и имел вид довольного собой чиновника, который возвращается домой после плодотворно проведенного дня.

В садике их приветствовал веселыми возгласами старик в жилете. Он обменялся с отцом шутливыми замечаниями по поводу солнца, воды и воздуха, а увидев Генрика, который старался спрятаться за спину отца, сказал:

— О, у вас есть еще и старший сын? Это хорошо, очень хорошо!

Неизвестно, что должна была означать эта похвала. Старик в жилете погладил Генрика по голове.

Трудно сказать — может быть, он его не узнал или считал, что утренний инцидент не стоит того, чтоб о нем вспоминать.

Можно было считать, что отчаянное положение, в какое попал Генрик, было благополучно улажено и что больше нечего бояться неприятных последствий.

Так оно в известной степени и было. Однако до конца каникул при каждой встрече со стариком в жилете Генрик чувствовал неуверенность в своей легальности и каждую минуту боялся, что она может быть подвергнута сомнению.

3

В четвертом классе гимназий Генрик подружился с Юреком Малиновским.

Дружба, как и любовь, часто возникает из недоразумения. Это похоже на то, как мы иногда останавливаем на улице незнакомого человека, приняв его за приятеля. Но в таком случае достаточно сказать: «Извините, это ошибка» и можно спокойно идти дальше. Если же два человека, будь то друзья или влюбленные, приходят к выводу, что прожитое вместе время было чем–то вроде уличной ошибки, сказать: «Извините, это ошибка» недостаточно и пойти спокойно дальше, пожалуй, не удастся.

Они должны взять реванш за свои загубленные чувства, должны дать какой–то выход накопившемуся раздражению. То, чего уже нельзя совершить в любви, пусть совершится хотя бы в ненависти.

И, таким образом, потерянное время будет расти и расти в изнурительных интригах возмездия, которыми руководит уязвленная гордость — это странная поза, которую человек принимает почти всегда не тогда, когда нужно, и себе же во вред.

Когда Генрику было четырнадцать лет, он влюбился в Мери Пикфорд, популярную в то время киноактрису, игравшую роли подростков. Любовь к киноактрисам в юношеские годы — самое чистое, самое красивое и самое бескорыстное чувство. Поэтому не правы взрослые, презирая и высмеивая ее, а иногда даже борясь с нею. Она дает нам также пережить возвращающееся позднее уже только в снах тепло самого жаркого и самого нежного пламени, у которого можно было бы согреться и в жизни, если бы людей не охлаждали их необузданные необоснованные стремления, если бы среди них не проказничали злые духи повседневных забот, так часто вырастающие в могучих демонов.

Любовь действовала на Генрика облагораживающе. Учился он хорошо, дома был вежлив и предупредителен. Он любил мир и любил человечество, а одно время подумывал даже, не стать ли ему в будущем святым. Однако ряд запретов, необходимых для достижения такого совершенства, исключающих его участие в светской жизни, заставил его отказаться от карьеры на этом поприще. Он скорее склонялся к чему–нибудь такому, что, наряду со служением человечеству, не исключало бы участия в радостях жизни.

Он стал очень впечатлительным. Читал стихи, восхищался красотой природы, его задевало и ранило все крикливое, грубое и ординарное. Из–за этого он мог стать посмешищем в школе, но его спасало то, что он был прекрасным спортсменом и завоевал первенство школы по теннису.

Из всех одноклассников меньше всего годился ему в товарищи Юрек Малиновский. Это был мальчик развязный и шумный, грубиян, употреблявший уличные выражения, охотно затевавший драку с теми, кто послабее, интересовавшийся главным образом газетной уголовной хроникой, а о воспитанницах соседней гимназии говоривший в таких выражениях, которые заставили бы покраснеть даже героев рассказов Марека Хласко.

Было очевидно, что у Генрика не может быть с ним ничего общего. Потому–то за столько лет совместного посещения школы они не сказали друг другу ничего, кроме общих, ничего не значащих слов.

Однажды Генрик возвращался домой. Как обычно — кружным путем, чтобы пройти мимо кинотеатра «Пан» на Новом Святе, где шел «Подросток» с Мери Пикфорд. Из–за этого кружного пути он всегда опаздывая к обеду, а горькие упреки матери принимал молча и с той внутренней пламенной гордостью, которую испытывают безвинно преследуемые за благородное дело.

Когда с обычным блаженным восхищением и сладкой тревогой он остановился перед хорошо ему известными снимками, он услыхал позади себя голос:

— Хочешь пойти? Советую. Превосходная вещь. Я был уже два раза.

Генрик оглянулся. За ним стоял Малиновский, приятно и мило улыбаясь.

— Ну, — сказал Генрик, — я был уже четыре раза. — Он солгал. Он тоже был только два.

— Ты её любишь? — спросил Малиновский.

Он не сказал; «Ты любишь Мери Пикфорд?», а только: «Ты её любишь?» В этом «ее», произнесенном с особенным ударением, как будто заключалось скрытое предложение более глубокого союза. Таким образом не знакомые друг с другом единомышленники, встретившись, пробуют каким–нибудь им одним известным словечком обнаружить друг друга.

— Люблю? — Генрик засмеялся, откинув назад голову как это делал отец, когда кто–нибудь, кто не знал о том, что он считается в Польше лучшим игроком в бридж, спрашивал его, любит ли он эту игру. — Люблю? Это, безусловно, лучшая актриса в мире.

— И самая красивая, — добавил Малиновский. Само собой разумеется, — подтвердил Генрик. — Хочешь, я покажу тебе один ее снимок, который я лично считаю самым лучшим.

— О, я хорошо знаю этот снимок, — сказал Юрек. — Но не уверен, что он самый лучший. Предпочитаю другие, из картины «Полианна».