Валерий Белоусов - Витязи из Наркомпроса

• Название: Витязи из Наркомпроса
• Автор: Валерий Белоусов
• Жанр: Научная Фантастика

Вариант для издательства Яуза

---

— И что же? — ужаснулась Натка.

— Да ничего-с. — с удовольствием произнес её новый собеседник, с окладистой крестьянской бородой и прямым пробором на длинных волосах, весь какой-то косоплечий и скрюченный. — Девочка между рельсов на шпалы легла, и машина её не задела!

И незнакомый мужчина с бородой так ласково и добро вдруг улыбнулся Натке, будто был ей родной…

2.

Ошеломленный (так, будто и впрямь ему австрийский драгун вновь врезал палашом по стальной каске, сиречь по шелому), оглушенный, потрясенный до самой глубины души Бекренев сидел и тупо молчал… Ничего перед собой уже не видя, не слыша он повторял, пробуя созвучия на вкус: «Вайнштейн… Её… Нет, ЕЁ! зовут Вайнштейн! Вайн — это пьянящее, дурманящее красное, как кровь вино… Штейн, это камень — прозрачный, винного цвета, драгоценный смарагд… Вайнштейн! ЕЁ зовут Вайнштейн…»

Когда он впервые увидал ЕЁ — это был как удар грома! Маленькое, сердитое и злое, взъерошенное как воробей, черноволосое волшебное чудо.

Её лицо — тонкое, чувственное, с алыми зло изогнутыми губами, было так нестерпимо прекрасно, что Бекренев, дабы не не умереть от сладкой сердечной муки тот же час, отвел от него свой взгляд и стал смотреть на её волшебные, крохотные, как у куколки ножки, отчего-то обутые в весьма оригинальные, разноцветные, как у Коломбины, башмачки.

Потом она что-то спросила у него: божественный, прекрасно мелодичный голос! А он, как полный crИtin, не находя слов, ответно что-то мямлил совершенно невпопад внезапно охрипшим горлом…

Ах, если бы было можно вернуть это мгновенье! Ведь впечатление о человеке складывается в первые десять секунд знакомства…

Но Бекренев все же надеялся. Он всегда верил в чудо: и под Стоходом, под обстрелом чудовищных 28-ми сантиметровых германских гаубиц, перемешивающих с землей их жалкие окопчики, а они только молча стойко умирали, где стояли; и тогда, когда погибший потом на Перекопе штабс-капитан Неженцев уже было навел ему в лоб наган, да за секунду до выстрела вдруг к счастью раздался лихой разбойный посвист донских казачков отважного белого партизана генерала Барбовича, разнесших вдребезги, порвавших в клочья и изрубивших в песи сеятелей и хранителей, мужичков-богоносцев, мать иху враскоряк… И даже когда сегодня утром перед его лицом уже сверкали смертным вихрем раскаленно-белые, со снопами летевших из-под них огненных искр паровозные колеса… Он надеялся.

Но увы. Длить беседу, в которой Бекренев уж постарался бы показаться Ей блестящим остроумцем, (какие, верно, только и нравятся таким девушкам, как Она), им не дали, пригласив совершенно некстати в кабинет начальника Госинспекции Наркомата…

Бекренев мало что слышал из того, что выговаривала им толстая, неопрятная тётка, своими выпученными глазами похожая на покрытую волосатыми бородавками жабу. Уловил лишь, что неряшливо одетой, дурно пахнущей тетке не нравилось, что они все трое так небрежно одеты… Что значит, небрежно?! ОНА одета вовсе не небрежно, а очень даже стильно. Тип парижского apache… Только вот ещё для чистоты образа не хватает «перышка», выкидного ножа, в её сумочке… Опа. Накаркал.

Из темной матерчатой сумки, которую Она крепко сжимала в своих изящных ручках, вывалился, прорезав ткань, классический puukko — с деревянной рукояткой, прямым клинком и скосом обуха («щучкой»), отточенный до бритвенной остроты, тот самый, о котором Есенин писал своей маме:

…И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой пьяной драке
Саданул под сердце финский нож…

— Это не моё! — растерянно пролепетала прекрасная Вайнштейн.

Бекренев болезненно поморщился — ну разумеется, не Её! Такие девушки не носят в авоськах финские ножи. Их удел, это изящные дамские «браунинги» с перламутровыми накладками на щёчках, например типа М1906 или вот, к примеру, «Баярд-08», 25-го калибра, в крохотных сумочках, специально предназначенные для отстрела бродячих собак и отпугивания излишне навязчивых кавалеров…

Между тем покрасневшая, как маков цвет, девушка попыталась задвинуть нож черной туфелькой под стол.

— А ну, не мусорить тут у меня! — грозно рыкнула начальствующая дама и продолжила:

— Вернемся к нашим баранам… Товарищ Бекренев!

— И-И-ЙЯ! — от испуга вскочив по стойке смирно, по армейски четко и громко отвечал несчастный…

— Ой, не да орите вы так, за ради бога…

Краем глаза Бекренев отметил, что сидящий обочь его бородач болезненно поморщился: грех это, упомянать (так в тексте) всуе имя Господа твояго! (так в тексте)

— Подайте, пожалуйста, вон ту папку… Да, эту, с надписью «Барашевская опытная образцово-показательная школьная коммуна при ТемЛАГе ГУЛАГ НКВД»… да, она самая… Прочтите нам документ номер один.

«Дорогие тёти и дяди Наркомпрос. Пишет Вам девочка Аня Керстновская. Я очень виноватая перед Советской Властью потому когда у нас умер Папа и я очень хотела кушать и ходила вдоль дороги к току и собирала зерно которое сыпалось с машин и мне дали всего три года по смягч. абстоятельству потому что я расхищала Социалистическую Собственность не из анбара а с дороги. И когда меня судили товарищ Судья спросила сколько мне лет а я говорю одиннадцать а она мне говорит ну ничего скоро двенадцать в лагере небось подрастешь. И меня из Шацка повезли и мама дала мне в дорогу вареных яиц которые привезла на колхозном рынке продавать и чему я была очень радая потому что в тюрьзаке давали одни крапивные щти безхлеба. А в Рязани нас погрузили с другими тетями в товарный вагон и повезли а я говорю охраннику Дядя пожалуйста открой мне немножко погулять хочется а он надо мной смеется.

А здесь в Барашево мне хорошо. Но вот што: мы сдесь все запаршивели даже до коросты и убедительно просим вас прислать нам мыла. И еще нас тут бьют.

И еще прошу не назначать меня кольцевиком ходить на почту в Озерный это пятьдесят километров туда сюда я не успеваю уроки делать.

Будьте сдоровы. И скажите моей маме что я покуда ещё жива.

И еще зделайте так чтобы санобработку вновь поступающих девочек не проводили мужчины-козлы насильно которые делают нам очень больно в писе. Низко вам кланяюсь.

Аня Керстновская. (так в тексте)»

Строгая начальница обвела оловянными глазами притихшую в кабинете компанию и грозно спросила:

— Ну, что вы об этом думаете?

Бекренев, с трудом сглотнул душащий его комок, прохрипел, выталкивая ледяные слова:

— Это… мерзость…

При этом он лихорадочно вспоминал, где зарыл свой тщательно упакованный в промасленные тряпки принесенный с Гражданской верный наган.

— Вот! Именно мерзость! — радостно подхватила начальственная дама. — Очень рада, коллега, что вы меня понимаете! В письме — ошибка на ошибке! И грамматика, и синтаксис! Да кто у них в школе родную речь и литературу преподает? Вот, предписываю вам троим, составить комиссию Наркомпроса и отправиться немедля в поселок Барашево Темниковского района Мордовской АССР, с целью проверить состояние дел в тамошней школе-интернате… и вообще… идите, идите, я очень занята…

3.

Когда о. Савва, выйдя из здания Наркомпроса, привычно было перекрестился на шпиль Меньшиковской башни, возвышавшейся своей золотой иглой и над Телеграфным переулком, и над всеми Чистыми прудами, за локоток его осторожно, но весьма сильно взяла чья-то крепкая рука:

— Извините, батюшка, можно с Вами переговорить?

— Да, это, сын мой, я от служения отстранен…, — начал было о. Савва, но тут же вспомнил, что на нем вместо привычной рясы одет кургузый пинджачок (так в тексте) и прожженные на седалище штучные, довоенные брюки.

Вряд ли кто мог опознать в таком клоунском виде священнослужителя! Но у нечаянного собеседника глаз, как видно, был весьма пристрелян.

— Ничего, ничего…, — ответствовал ему собеседник, которого о. Савве представили давеча как школьного работника гражданина Бекренева. — Я тоже. От служения отстранен.

Помолчав, Бекренев добавил:

— Батюшка, а как вы насчет по маленькой рюмашечке?

О. Савва задумчиво почесал густую бороду:

— Во благовременье оно вроде бы и ничего, иже и монаси приемлют… Да вот беда, нынче денег при себе не имею!

— Ничего, Савва Игнатьевич («Надо же, запомнил, как меня зовут!» — радостно изумился о. Савва), у меня малость найдется…

… Рюмочная «Котлетная» Треста «Мосгорторг», в проклятом царском прошлом старинный трактир «НизокЪ», располагалася (так в тексте) аккурат на углу Чистопрудного бульвара и улицы имени безвинно убиенного неизвестно кем (известно кем! врагами народа из лево-право-троцкистского блока! — сказала бы на это Натка. Многоопытный о. Савва не был бы так категоричен и поспешен в суждениях.) Сергея «Мироныча» Кирова, до этого триста лет бывшей Мясницкой.