Михаил Жигжитов - Моя Малютка-Марикан

• Название: Моя Малютка-Марикан
• Автор: Михаил Жигжитов
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1986

Повесть бурятского прозаика рассказывает о жизни таежников-промысловиков. Со страниц встают яркие, самобытные характеры людей отважных и мудрых. Автор поднимает важные нравственные проблемы, показывая нелегкий путь обретения человеком своей судьбы.

---

А незнакомец уже впряг в сани дрожавшего коня и сердито окрикнул: «Чо стоишь, колода, коня греть надо!..»

Сватош, поспешно схватив веревку, свалился в кошевку[10]. Мчались они меж высоких торосов. Так мчались, что захватывало дух. Бедный Зенон Францевич, засунув руки в рукава собачьей дохи, беспомощно, словно круглая чурка, катался из стороны в сторону в просторной кошевке, а незнакомец, ловко правя лошадью, выкрикивал какие-то дикие гортанные звуки.

Наконец, остановив лошадь, нерповщик обошел ее, по-хозяйски похлопал, погладил, осмотрел сбрую, подтянул чересседельник.

— Эй ты, больше одна в море не ходи, худо будет — тонуть будешь…

— Спасибо за совет, друг! Давай познакомимся, так-то грех расставаться… Ты же спас мне коня, да и самого тоже.

Голубоглазый, среднего роста, крепкий человек подошел к нерповщику и пожал руку.

— Меня зовут Зенон Сватош… Живу в Кудалдах. Заезжай ко мне в любое время, гостем будешь.

— Я Бимба из Барагхана… Тоже ходи к нам… Гость будешь… Баран резать будем, араку пить, — улыбнулся бурят.

— Буду у тебя обязательно. Ты мне понравился, Я люблю смелых и находчивых. И правильно назвал меня колодой. Ко-ло-да! Ха-ха-ха!

Бимба тоже рассмеялся.

— Сердцу скажи, Зенон, пусть зла нет на мои худы слова. Сердита был я, коня жалел…

Во время нерповки в следующую весновку, спасая тонувшего нерповщика, Бимба сам накупался и простудился. Его привезли в Кудалды. Как за ребенком, ухаживали супруги Сватош за Бимбой. Сильный организм преодолел недуг. Целый месяц пришлось Бимбе ждать, пока море освободится ото льда и в Сосновскую губу заглянет «Ангара»[11].

Непоседливый охотник пилил дрова, столярничал, помогал ремонтировать лодки. Частенько заглядывал и в питомник. Притаившись где-нибудь в сторонке, подолгу любовался черными соболями, удивляясь их крутому нраву. «Шибко сердита зверь… Была бы с собаку, людей много давил бы», — говорил он, качая головой.

А в свободное время они со Сватошем уходили в тайгу и там беседовали. Зенон Францевич рассказывал о дальних странах, теплых и холодных морях, о людях и зверях, живущих в тех местах. Но больше всего они говорили, конечно, о заповеднике. Окинув потеплевшими глазами тайгу, Сватош уверенно говорил: «Соболя так много расплодится, что он расселится по всему Забайкалью. А потом его будут отлавливать живым и развозить в другие края, где растет лес».

Бимба молча и внимательно слушал Сватоша, порой не верил, но не подавал виду. А однажды в конце беседы все же не вытерпел и укорил хозяина:

— Эх, Зенфран (он не мог выговорить полностью имя и отчество Сватоша), много соболей сохранила ты, а жене воротник из кошки делал.

От души смеялся Сватош над замечанием своего друга, а потом серьезно сказал:

— Нельзя, батенька мой, за-по-ведник! Понимаешь, Бим, лучше дам отрубить себе руку, чем позволю убить соболя. Да!

Понял Бимба, что такое заповедник и какая огромная польза от него людям. А когда пришло время расставаться, крепко пожав руки супругам Сватош, потоптался на одном месте и прерывистым голосом спросил: «Зенфран… друг мой… Однако, ходить буду Кудалды… жить… работать… Тебе помогать…»

Так степняк Бимба стал стражником заповедника. Он не обращал внимания ни на трудности, ни на свои синяки и шишки, ни на ворчливые нарекания тетки Цицик.

…В обед стражники дошли до скалистой Лунной речки. Вот и охотничья юрта, чуть выглядывающая из-под снега. Ее можно принять и за муравейник, укрытый толстым слоем снега. У этого жалкого жилья два отверстия. В одно ползком влезли друг за другом Виктор и Бимба, а из другого скоро повалил дым. В юрте было душно. Дым спирал дыхание, до слез щипал глаза и нос.

Пообедав, Виктор с Бимбой выбрались из юрты, пошли вверх по крутой, ухабистой Лунной речке. Она даже под ледяным покровом грозно шумела на своих бесчисленных порогах. Свежая пороша тоненьким слоем покрыла старую чумницу, и широкие охотничьи лыжи, подбитые лосиным камусом[12], скользили, как по маслу. Тишину тайги нарушал лишь скрип лыж, да изредка кто-нибудь из двоих стукнет своей ангурой. Шли молча, зорко всматриваясь в подозрительные предметы.

Во время первого перекура Виктор, внимательно осмотрев свой новенький карабин, протер затвор и зарядил.

— А у тебя, Бим, палка или боевое оружие?.. В порядок надо привести. Тот раз в Сватоша стреляли, а сейчас в нас могут пальнуть. Тоже мне стра-а-ажники! — голубые глаза осуждающе оглядели беспечного бурята.

— Ха, Зенфрана стреляли… хотели пугать… Думали, больше тайга ходи не будет…

— Эх, Бим, они знают, что Зенон Францевич не из заячьей породы… Хотели ухлопать его. Вот и все.

— Ладна, паря, Бимбушка, верно, дурак есть… Толмач[13] совсем мало… — Зарядив свой карабин, Бимба закурил трубку и крепко задумался. Он никак не мог понять, почему некоторые люди, рискуя попасть в тюрьму, идут воровать соболя в заповедник. И мало того, — еще и считают Зенфрана своим врагом. Хотят непременно убить его. Эх, какие непонятливые люди, как можно сердиться на Зенфрана? Ца-ца-ца! Совсем дурные эти бра-ка… бра-ко… тьфу! Язык не может выговорить, как их называют… Гнать их надо! Тюрьму садить надо!

Громко кашлянув, мотнул головой, одобряя свои мысли, и толкнул в бок товарища.

— Витька, ты бы стала харабчить (воровать) соболей в заповеднике? А?.. Зенфрана стрелять, как те бараны?

— Ха, сказал тоже! А вот эти «бараны»-то согнут тебя в бараний рог, только попадись на их улице… Это мы с тобой здесь в заповеднике хозяева. Тут-то мы можем арестовать браконьеров, и вся игра.

— Это как рога загнуть?.. Барану рога бурхан дарил… у Бимбушки нету!

— Ха-ха-ха-ха! Не беспокойся, Бим, женишься, баба наставит тебе рога! Только бы твой бурхан послал тебе шуструю… Знаешь, бывают такие… Эх, держись только! Отвернешься чуток — рога с ходу прирастут… белые, черные, всякие…

Бимба, часто моргая, смотрел на Виктора, который, смеясь, говорил про какие-то рога, которые наставит ему будущая жена… Не-ет, тут что-то не то!

— Эх-хе-хе! Витька-Витька! Много болтать толк нету… Шибко пустой слова есть… Э-эх, тала!.. — качает головой обиженный Бимба, — лучше ходить нада.

— И верно. Пора уж.

И опять осторожно пошли друзья по затвердевшей чумнице, а зимнее солнце уже клонилось к закату. Чумницу нет-нет да пересечет след соболя. Хитрым кружевным сплетением уходит он в мягкую тень кедровника.

— С каждым годом все больше и больше собольих стежек… Недаром, Бим, проливаем пот в этой тайге. Недаром!.. — в голосе Виктора послышались горделивые нотки.

В самом прижимистом месте, где гранитная скала очень напоминает уродливую человечью голову, нависшую над речкой, непослушные лыжи Бимбы, воткнувшись в цепкие ветки ольхи, сбросили лыжника. Бимба больно стукнулся головой о выступ скалы и до крови расцарапал лицо. Весь в снегу, он с трудом встал на лыжи, подтянул ослабевшие юксы и поспешил вдогонку за товарищем.

За крутым поворотом Бимба увидел Виктора, наклонившегося над чем-то. Подойдя к товарищу, Бимба увидел совсем свежую чумницу, которая накрест пересекла старую и, петляя меж стволов вековых сосен, скрылась в густом ельнике.

Виктор, при виде браконьерской чумницы, словно соболевая лайка, почуявшая парной[14] след зверька, готов был тут же в погоню, но его вовремя сдержал холодный расчетливый навык, полученный от Сватоша, — определить время, когда прошли нарушители, количество их, вооружение.

— Бимба, не затаптывай следы… Сейчас узнаем, сколько этих сволочей…

Стражники прошли сотню метров и остановились.

— Знаешь, Бим, их двое… видишь кедринку, один след слева, второй справа.

— Верно, паря, баишь… Однако, один русска мужик… много хлеба ела… его лыжи глубоко в снег уходят, а вторая совсем поверху ходит — это, наверна, тунгус, — заключил Бимба.

— Ого, Бим, у тебя нюх есть… из тебя должен получиться добрый стражник… — Виктор одобрительно взглянул на бурята. — Только вот одна загвоздка… На лыжах ходишь хуже моей Вальки. — Помолчав, Виктор уже серьезно добавил: — Ладно, братуха, проверим ружья, и айда догонять. Не уйдут от нас! Только рази Хабель с Остяком сумеют утянуть, черти…

Широко, с накатом зашагал Виктор. Бимба, стараясь изо всех сил не отстать, с завистью наблюдал, как гибкие лыжи Виктора жадно лижут сметану переновки[15]. Временами в спешке правая лыжа Бимбы то и дело норовила свернуть с чумницы и воткнуться носком в рыхлый снег или зацепиться за какую-нибудь ветку. Все же лыжа взяла свое — воткнулась! Бимба, споткнувшись, перевернулся через голову, быстро поднялся и, поправив юксы, снова побежал за скрывшимся из виду товарищем. Много ли прошли, а пот катился ручьем, заливая глаза. «Ох, горе бедному Бимбушке! Ох, горе!..» — горевал про себя молодой стражник.

А Виктору хоть бы что! Идет себе спокойненько, движения у него размеренные, ловкие, без усилий. Чего ему потеть!.. Такие же ровные, четкие движения, Бимба видел, делает кругленькая медная чашечка на часах, висящих в доме Зенфрана. «Идет на лыжах — будто плывет на лодке вниз по Баргузину… с ветерком… Эх, хорошо! Мне бы так научиться — всем браконьерам бы пришел конец, — подумал Бимба. — Ох, однако, он шибко мастер… А еще, говорят, есть Хабель, есть Остяк… Против них нет на белом свете лыжников. Те, говорят, летают со скалы на своих шаманских лыжах. Умеют заманивать стражников под снежный обвал. Наверно, эти люди — шаманы. Черные мысли заставляют их воровать соболей в заповеднике, а мы мучаемся из-за них. Зенфран говорит — придет время, стражников не надо будет — люди перестанут браконьерить… Ой-ёй, однако, этому не бывать… Ох, когда же переведутся худые люди… Хара шубун[16] — их отец, а мать из змеиного рода… попробуй изведи их…»