Елизавета Александрова-Зорина - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Елизавета Александрова-Зорина
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014

---

Голова раскалывалась от боли, словно каждое слово вбивалось в нее гвоздем, и Андрей, растирая виски, сел на землю. Друг пнул его в бок и сам, не удержавшись на ногах, упал рядом.

— Ничего не помнишь? — лупил он его. — Не помнишь?!

На втором этаже с шумом распахнулось окно:

— Да заткнитесь же, наконец! — хрипло крикнули оттуда.

— Пошел ты! — хором огрызнулись они — и, переглянувшись, невольно рассмеялись.

Поплевав на пальцы, друг затушил окурок и, уткнувшись Андрею в плечо, выдохнул:

— Прости меня, друг!

Они сильно, до боли, обнялись, а потом, расхохотавшись и разрыдавшись одновременно, принялись кататься по земле, как двое мальчишек.

— Прости, прости!.. — выл друг, растирая слезы по грязному лицу.

— Это ты, ты меня прости!..

«Прости, прости…» — звенели в ушах слова друга, и, перекручивая простыни, Андрей долго ворочался, не в силах уснуть, пока, проглотив две таблетки снотворного, не провалился в темный, как крепкий сон, подъезд. Сгрудившись над скрюченным телом, несколько бритоголовых ребят лупили его ногами в живот, а Андрей, раскалываясь на части, был одновременно и тем, кого били, и теми, кто бил. Проснувшись, он схватился за ноющий живот и, растолкав жену, хрипло спросил:

— Мы с тобой в театр ходили?

— Что? Что?.. — протирая глаза, она посмотрела на часы.

— В театр, на балет? — тормошил он ее. — В театр ходили?

— Ходили, ходили, — пряча голову под подушку, простонала жена.

Обмерив его, портные сшили костюмы, в которых он чувствовал себя покойником, сбежавшим с собственных похорон, врачи пичкали пахучими микстурами и лекарствами, а дантист, заглянув в рот, вырвал гнилые осколки, слепив ему новые зубы, которые приходилось оставлять на ночь в чашке с водой. Он все больше становился похожим на самого себя — и, клацая фарфоровыми зубами, повторял:

— Андрей Бродов, Андрей Бродов… — и подмышки щекотало от счастья.

Ночами они с женой ломали кровать, как прежде, до рождения сыновей, кусая друг другу губы и переплетаясь руками и ногами, словно лианы, а когда, откинувшись на вымокшие подушки, засыпали, то видели один сон на двоих, в котором, сплетаясь в клубок и кусая до крови губы, всю ночь ломали кровать. Но по утрам в висках стучало, словно из протекавшего крана по умывальнику: «Или ты меня — или я тебя…»

— Тебя как будто подменили! — разглядывая его тело, шептала жена, но Андрей, обхватив за талию, целовал ее — и, прижимаясь крепче, она убеждалась, что он прежний.

В городе ему вслед оборачивались и шептались, прикрывая рты ладонями, а парнишка с прилипшей на губах шелухой от семечек бежал перед ним, считая пальцем шрамы на его лице. Кто–то здоровался, пряча глаза, кто–то хватал за руку, кричал в ухо, трепал по щеке, высыпая ему за пазуху горсть забытых имен, и от улыбок, которые, оторвавшись от ртов, мелькали перед его глазами, кружилась голова.

Андрей брел, словно пьяный, не разбирая дороги, как вдруг перед ним распахнулась дверь в рыбную лавку, и красная, покрытая паутинками морщин рука втащила его внутрь. Пухлая торговка, вымазанная рыбьей чешуей, опустила засов, набросив табличку «Закрыто», и, уставившись бесцветными, как у засоленной сельди, глазами, шумно выдохнула:

— Не узнаешь?

Он помотал головой.

— Я тебя тоже не узнаю, — хмыкнула женщина.

На витрине лежали выпотрошенные пустобрюхие рыбины, и от сильного запаха слезились глаза. Женщина смущенно поправила платок, из–под которого торчали лохматые пряди волос, сделала шаг, замерла, разглядывая Андрея, потом провела рукой по его груди, спустилась ниже, и он, отпрянув, выругался.

— Когда ты пропал, я сразу почуяла, что навсегда, — прижав руку к груди, пробормотала она. — Все искали тебя, а я знала, что не вернешься.

— Я вернулся, — он растерянно разглядывал ее потрескавшееся лицо.

— Это не ты, — покачала она головой и, увидев вздернутую бровь, повторила: — Ты, но не ты. И взгляд не твой, и голос, и лицо… — Пряча заслезившиеся глаза, торговка открыла дверь, спрятав табличку. — Да и я — не я, — отмахнулась она и, схватив тряпку, стала спешно вытирать витрину.

Андрей перетаптывался, пытаясь вспомнить, кем была ему эта женщина, но вместо сердца у него по–прежнему зияла черная дыра.

— А от ребеночка я избавилась, помогать–то мне было некому, — она взяла большой нож и стала чистить рыбу, так что у Андрея, опустившего взгляд на ее живот, подступила тошнота к горлу. — Сразу избавилась, как ты пропал.

Он выскочил на улицу, прислонившись к стене дома, расслабил воротник, тяжело дыша. Женщина выбежала следом.

— Про ребеночка–то я тебе наврала, — горячо зашептала она, обдавая рыбным запахом. — Не было ребеночка, Андрюшенька…

Дома он час простоял в душе, смывая рыбный запах, которым пропиталась одежда, а ночью, наглотавшись снотворного, видел пухлый живот торговки, которая чистила себя, словно рыбу, большим, перепачканным чешуей ножом, и пока жена не растолкала его, мечущегося по постели, в ушах гудел голос, низкий, как колокольный гул: «Не было ребеночка, не было…»

В кармане халата он прятал клочок бумаги с телефонным номером, который, скатав в бумажный шарик, подбрасывал на ладони, словно тот обжигал руку, так что полустершиеся цифры, выведенные неровным почерком, уже едва можно было разобрать. Но он помнил их наизусть. А как–то вечером, запершись в ванной, не выдержал и позвонил, представляя, сколько раз он набирал этот номер прежде.

— Привет, друг! — прикрыв рот ладонью, прошептал он.

На том конце отозвались на пароль:

— Привет, друг!

Оба долго молчали, не тяготясь молчанием, и, замерев, вслушивались в дыхание.

— Время было такое… — откашлявшись, начал было друг.

— Брось, — перебил его Андрей, — не надо. Я хочу забыть, — он повесил на губах кривую усмешку, — забыть то, чего все равно не помню.

— Я помню за двоих.

— Спал с моей женой? — вдруг спросил Андрей.

Шумно выдохнув, друг долго молчал, подбирая слова.

— Не хотел, чтобы вышла за другого… Не знал, как загладить вину… — почувствовав, как глупо звучат объяснения, запнулся и, прочистив горло, отрезал: — Спал.

Пустырь зарос бурьяном и маленькими кривыми деревцами, выглядывавшими из кустов, словно мальчишки, играющие в прятки. Старые деревянные дома прогнили, скособочившись, как разбитые радикулитом старики, крыши съехали на бок, карнизы обвалились, а ветер, хохоча, носился по пустым комнатам и стучал оконными рамами. Андрей прятался в овраге, на дне которого собралась прокисшая дождевая вода, и его ботинки вымокли насквозь. Толстая муха то и дело садилась на лоб, потирая лапки, и он смахивал ее рукавом, но, взвизгнув, она возвращалась обратно. Поймав муху в кулак, он поднес к уху, вслушиваясь в злое жужжание.

Прижимая кривую палку к груди, друг крался, озираясь по сторонам, и старался ступать тихо, не слышно, но под его ногой хрустнула ветка, и из оврага полетели комья грязи.

— Граната! Ба–бах!

Друг рухнул как подкошенный.

— Убит!

Выскочив из оврага, Андрей пнул обмякшее тело ногой, взял палку, взвесил ее в руке и, переломив через колено, отбросил в сторону. Друг таращился застывшими глазами, и Андрей, протянув к его лицу кулак, разжал его. Муха, замерев, долго не решалась взлететь, а потом, сорвавшись, исчезла. Андрей смотрел на пустую, как его память, ладонь, и думал, что жизнь — это то, что происходит с нами здесь и сейчас, а прошлое так же обманчиво, как сны, мечты и несбывшиеся надежды.

Потом они уткнулись лбами и, зажмурившись, заорали, срывая глотки. Из зарослей испуганно вылетели птицы, вдалеке залаяли псы. По щекам потекли слезы, лица раскраснелись, покрылись пятнами, и Андрей, захлебнувшись криком, смолк, а друг продолжал вопить, пока не кончилось дыхание.

— Я всегда побеждал! — засмеялся он, обняв Андрея.

Собрав хворост, друг разжег костер и, развернув промасленные свертки, достал бутерброды. Андрей стянул мокрые ботинки, вытянув ноги к костру, и, повесив на палку носки, стал сушить их над огнем.

— Я как будто провалился во времени, — друг, открыв зубами бутылку, сделал глоток. — Остаться бы в детстве, правда?

Он передал Андрею бутылку, и тот выпил, не морщась.

— Те два окна — твои, ты жил на кухне, родители в комнате, — показывал друг на покосившийся, вросший в землю дом, — а ниже этажом — мы с отцом.

— А твоя мать?

Друг передернул плечами:

— Я ее не помнил, твоя воспитывала как своего. Ты даже сердился, ревновал. А отцы наши как–то, напившись, подрались и чуть не поубивали друг друга, весь двор сбежался.

— Вот дураки, — хмыкнул Андрей, пытаясь представить отцов, но, вглядываясь в слепые окна, видел только размытые, неясные, как миражи, силуэты.

Гнилые лестницы крошились под ногами, они поднимались, держась за руки, и, осторожно ступая, проверяли каждую ступеньку. Пахло гнилью и прелым деревом, стены заросли серым грибком, а отсыревшие двери, задраенные, словно люки на корабле, мхом, приходилось выбивать плечом.