Робер Андре - Дитя-зеркало

• Название: Дитя-зеркало
• Автор: Робер Андре
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Автобиографическая повесть известного французского писателя и критика рассказывает о первых жизненных впечатлениях ребенка, о формировании его характера. Хотя само повествование не выходит за рамки одной семьи, в книге воссоздается атмосфера 20-х гг. нашего столетия с его социальными конфликтами и проблемами.

---

Впоследствии я забыл про эту сценку. Мама вновь овладела собой и в последующих ссорах с блеском выполняла роль, к которой я ужо привык и в которой она, откровенно говоря, мне нравилась больше, и так продолжалось вплоть до этого, восьмого года моей жизни, который проходил под знаком праздности и поэтому мог бы быть таким приятным, если бы в ходе вечерних сцен не стали вдруг возникать новые слова, заставляя меня задумываться о будущем, чреватом неясными опасностями, и сама эта неопределенность разжигала пламя злобы. Обычно все начиналось с простой ссоры, но ссора, вместо того чтобы идти накатанной дорогой оркестрового крещендо, постепенно вовлекающего в игру все новые музыкальные инструменты, пока не вступят наконец ударные, вместо того, чтобы развиваться в том же плане, только в ином регистре, как в те вечера, когда отец пытался завоевать мое сердце воинственными рассказами, переодеваниями, звуками горна, — так вот, вместо всего этого в ссоре вдруг наступало затишье, и именно во время затишья все сразу менялось. Оба погружались в мрачное молчание и злобно разглядывали друг друга, будто пытаясь измерить совершенную ими ошибку, чьи последствия непоправимы, и в этой тяжелой тишине рождались опасные фразы, которые витали по комнате, точно клочья ядовитого дыма, фразы вроде вот этих:

— Ясно и несомненно одно: так больше продолжаться не может.

— Я точно такого же мнения! Можно долго терпеть, и видит бог, сколько пришлось мне вытерпеть, но всему есть предел, и на сей раз решение мое бесповоротно. Я требую развода, слышишь?

— Это я его буду требовать.

— Нет, я!

Они долго перекидывались этим мячом, и свидетель в недоумении спрашивал себя, что это за предмет такой, которого они добиваются так ожесточенно и яростно, и ссора опять разгоралась, точно между грабителями, которые никак не могут поделить добычу, и старые обиды все время примешивались к новым. В частности, они попрекали друг друга семьями, состоявшими, если их послушать, из крестьян, паразитов, дармоедов, бездарностей, психов… подобные слова я слышал и раньше, но раньше они казались мне просто оскорбительными и нелепыми, потому что они не угрожали нашему будущему, тогда как теперь они вились и кружились вокруг слова развод, которое могло как по мановению волшебной палочки уничтожить их совместное прошлое, а вместе с ним и мое прошлое тоже, и каждый спешил нарисовать перед другим райскую картину той новой жизни, которой он будет жить после развода, по картина тотчас подвергалась осмеянию со стороны противника, который видел и ней только бессилие и бахвальство.

Будь я постарше, я мог бы заметить, что этому перебрасыванию мяча, этому разводу, инициативу которого они оспаривали друг у друга с таким упорством, словно боролись за право свершить подвиг, предстояло случиться отнюдь не завтра. Им нужно было сначала по меньшей мере прийти к обоюдному согласию в оценке своих разногласий, по азартное желание победить в споре отодвигало на задний план всякую возможность перехода к практическим действиям. Однако понять все это я был неспособен, ибо значение слова «развод» оставалось для меня по-прежнему темным, а они размахивали и бряцали им, словно это была непосредственная угроза, которая, точно катаклизм, не сегодня завтра перевернет всю нашу жизнь вверх дном. Но больше всего надрывало мне душу другое: после долгих препирательств и взаимных обвинений они вовлекали в свою свару меня, ибо я начинал фигурировать в тех лучезарных картинах, в каких каждый рисовал свое счастливое будущее, которое наступит, когда они разойдутся, и я выступал в качество главного козыря, который склонит чашу счастья в пользу того, кто меня сумеет заполучить.

Я не люблю этого воспоминания, которое иногда незваным гостем навещает меня, возникая со злобной четкостью… Час уже поздний, я сонно слоняюсь по комнате, держась от обоих подальше; я хотел бы не слышать их голосов и с тоской вспоминаю то время, когда они сперва укладывали меня спать и лишь потом принимались выяснять свои отношения, но я не могу помешать себе слушать, ах, если бы я был глухим… но болезни всегда почему-то щадят мои уши. И я поневоле слышу весь этот торг:

— Ребенок, разумеется, уходит со мной.

— Ну уж нет! Только со мной, со своим отцом!

— Нет, с матерью!

— Ну, это мы еще поглядим, черт вас всех подери! Следуют удары кулаком по столу, и я знаю: теперь оба направятся ко мне. Я спешу изобразить полнейшее тупоумие.

Мать движется с высокомерием королевы, глаза ее сверкают, лицо вдруг словно каменеет.

Отец движется развинченной походкой, верхние пуговицы брюк расстегнуты: хотя кислотность у него немного понизилась, но, когда он нервничает, его снова донимают газы в кишечнике. Крылья его и без того крупного носа раздуваются от гнева.

Я не люблю этого воспоминания, я не люблю их в эти минуты — ни мать, ни отца.

— Мой мальчик, — начинает величественным тоном мать; вот когда ей пригодились уроки дикции, которые она неизвестно зачем брала у актера Пьера Бертена. — Мой мальчик, наш долг поставить тебя в известность: твой отец и я приняли решение расстаться. Мы разводимся, понимаешь? Думаю, я не ошибусь, полагая, что ты захочешь жить со мной. Пойдем, дитя мое, пойдем с твоей матерью… — И, схватив меня за руку, она в лучших театральных традициях тащит меня к коридору, и этот уход выполняется так профессионально, что отец на мгновение растерянно застывает, словно покоренный прекрасным языком актрисы, ее умением держаться на сцене.

Я со своей стороны не оказываю никакого сопротивления, надеясь, что роль статиста поможет мне наконец ускользнуть со сцены, но отец уже опомнился, пришел в себя и в ярости, что его так талантливо надули, в два прыжка нагоняет беглецов. Схватив мою свободную руку, он вырывает меня у матери, и она, вспомнив, должно быть, о тех опасностях, которые таятся в соломоновом суде, не сопротивляется и отпускает меня. По заботясь о том, чтобы хорошо сыграть сцепу, отец ворчливо бросает банальную реплику:

— Пойдем со мной, мой сын, с твоим отцом… — и отводит меня на то место, с которого я начал свой путь.

За нами следует его пока еще супруга, восклицая, что ему должно быть стыдно, что он утратил все человеческие чувства, и, пользуясь мгновенной паузой, она снова завладевает мной и снова тащит к дверям, на этот раз более стремительно, а отец с переменным успехом опять пытается помешать ее попыткам. Иногда он преграждает нам путь:

— Ты не пройдешь!

Иногда нам удается добежать до ванной комнаты или до кухни, откуда он нас вытесняет и опять похищает меня.

Иногда мама успевает запереться со мной в спальне, и он колотит кулаками в дверь, грозя ее вышибить, а мама прижимает меня к себе с такой силой, что я задыхаюсь, и, рыдая, выкрикивает, что никого у нее больше нет на свете, кроме меня, и, обращаясь к содрогающейся от уда-ров двери, заявляет, что это варварство — отнимать ребенка у матери. Она скорео убьет себя, чем согласится на это, и я останусь несчастным сиротой. Тут удары обрушиваются на дверь с удвоенной силой, если только отец, вспомнив, с какой гулкостью отдается весь этот грохот на лестнице и у соседей, тем более что наша квартира помещается в том же подъезде, где живут и домовладельцы, — если только отец не отступался и не переставал ломать дверь, заявив, что он уходит ко всем чертям, предоставляя нам выкручиваться как хотим. И он после короткой паузы дает последний пушечный залп, с силой хлопая входной дверью.

Обессиленная, бледная, со щеками, на которых слезы и краска для век оставили синие полосы, мама опускается на край кровати.

— Ты сам видишь. Так больше Жить невозможно. Это ад. Мы будем гораздо счастливее с тобою вдвоем, бедное мое дитя.

Я почти готов был ей поверить в эту минуту, пусть будет все что угодно — только не эта гротескная чехарда через всю квартиру, только но эта моя пеленая роль главного выигрыша в лотерее. Меня пугало неистовство, с которым они оба домогались моей любви, тем более что ожидаемый от меня ответ часто подавался как уплата мною какого-то долга. Кто ухаживал за тобой? Кто спас тебе жизнь? Кто всем пожертвовал ради тебя? Кто рожал тебя в муках? Кто тебя воспитывает? Кто тратит столько средств на твое образование? Ничто по было забыто, вплоть до наследственных черт, которые так ясно проявляются в моей внешности и в моем характере; по поводу этого пресловутого сходства они спорили с тем же пылом, с каким препирались по поводу развода, разбирали черту за чертой мою физиономию — лоб, нос, глаза, рот и все прочее, — чтобы найти в этом лишний аргумент в свою пользу. То я бывал ничуть не похож на отца, то ничуть не похож на мать, так что в мою душу даже закрадывалось сомнение: может быть, я не был зачат, как все смертные, двумя существами разного пола, быть может, я плод нового евангельского чуда?