Вольдемар Балязин - За полвека до Бородина

• Название: За полвека до Бородина
• Автор: Вольдемар Балязин
• Издательство: «Детская литература»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989

Повесть о детстве, отрочестве и юности Михаилы Ларионовича Голетщева — Кутузова, о его времени и о людях, окружавших его; о царствующем граде Санкт — Петербурге, где он родился и возрастал до шестнадцати лет; о его уме и нраве, привычках и привязанностях. Написанная с Историями и Лекциями, с Объяснениями, Отступлениями и Беседами, в коих разъясняются забытые или малопонятные сюжеты, а также сообщается о дальнейшей судьбе тех, кто встретился с нашим героем в первые годы его жизни. Помогающая, как надеется автор, понять, каким образом за полвека до Бородина сложился и окреп великий характер, свершивший подвиг, достойный исполина

---

Что же знаем мы о его сестрах и брате?

Мы уже говорили, хотя и мимоходом, что сестра Михаила, Дарья Ларионовна, была помещицей в селе Матюшкино, о чем писал краевед Л. И. Софийский; знакомо тебе и имя брата — Семена Ларионовича, похороненного на кладбище Влицкой церкви, о чем сообщала сотрудница псковского музея Л. Н. Кипунова.

В части 2‑й труда П. В. Долгорукова упоминается и еще одна сестра Михаила Илларионовича — Анна.

К сожалению, сведения о каждом из них более чем скудны.

Мы располагаем почти единственным свидетельством о брате его — Семене Илларионовиче. Это письмо М. И. Кутузова от 10 марта 1804 года, написанное жене из волынского имения полководца Горошки: «…Забыл тебе сказать, что я дорогою заезжал к брату Се. Лар. (Семену Ларионычу) и, по несчастью, нашел его, кроме что тих, в прежнем состоянии. Много очень говорил о трубе и просил меня от этого несчастия его избавить и разсердился, когда ему стал говорить, что этакой трубы нету».

Очевидно, что речь идет о встрече с человеком душевнобольным. Только прежнее состояние буйного помешательства сменилось помешательством тихим — «кроме что тих», а так — «в прежнем состоянии».

Сохранились свидетельства и о том, что несчастный Семен Илларионович, заболев, вышел в отставку майором и поселился в одном из имений Голенищевых — Кутузовых, в селе Федоровском Великолукского уезда Псковской губернии и, как нам уже известно, там и умер и был похоронен неподалеку от этого села.

О Дарье Илларионовне известно, что она жила тоже на Псковщине, в родовом своем имении, в селе Ма–тюшкино, построила в селе церковь и была похоронена в ней рядом со своими прадедом и прабабкой. В момент построения церкви, в 1795 году, она названа «генеральской дочерью» и, значит, замужем не была: в противном случае было бы указано, чья она жена и кто ее муж.

Известно также, что в марте 1813 года стараниями Михаила Ларионовича император Александр I назначил ей пожизненную пенсию — 2000 рублей в год. Это случилось за несколько недель до смерти Михаила Илларионовича.

В Матюшкино до сих пор бытует предание, что под горой, на которой некогда стоял барский дом Дарьи Илларионовны, в 1813 году был выкопан пруд. И выкопали его французы, взятые в плен в сражении при Бородино.

А одну из принадлежащих ей деревень Дарья Илларионовна назвала «Бородино». Так она называется и сегодня.

И наконец, о сестре Анне мы знаем, кроме даты ее рождения, только то, что она была замужем за неким Ушаковым и что скончалась она 29 ноября 1813 года, не намного пережив своего великого брата.

В «Петербургском некрополе» В. И. Сатова (т. IV, с. 336) указывается, что «Ушакова Анна Ларионовна, рожденная Голенищева — Кутузова, надворная советница, родилась 20 августа 1746 года, умерла 29 ноября 1813. Памятник сооружен признательностью внука и зятя».

Обо многом говорит эта короткая эпитафия. 67-летняя женщина оставила зятя и внука, пережила мужа — скромного надворного советника Ушакова, — иначе и его бы признательностью сооружался памятник Анне Илларионовне. Кажется, пережила и дочь свою, а то и она бы приняла участие в сооружении памятника.

«Надворный советник»… Чин VII класса, соответствующий чину подполковника. Скромный чин, если сравнивать с его родней по линии жены. Не говоря о великом брате Анны Ларионовны, все ее племянницы были замужем за статскими и военными генералами, камергерами, выходцами из графских и княжеских родов.

Как прожила Анна Ларионовна свою довольно долгую жизнь? И на этот вопрос ответа пока тоже еще нет. А в сотнях писем Михаила Илларионовича, дошедших до нас, он всего лишь однажды упомянул имя своей сестры — 29 апреля 1811 года он писал из Бухареста жене своей Екатерине Ильиничне: «Если Анна Ларионовна в Петербурге, то кланяйся, пожалуйста…»

В областном архиве, в «Ведомостях о дворянах Псковской губернии, с указанием их предков, участвовавших в войне 1812 года», хранится прошение ее правнучки — Любови Петровны Богословской — о позволении ей собирать деньги на приют для слепых.

В приложенной к прошению родословной она раскрывает следующее: надворного советника Ушакова звали Осипом Петровичем, а памятник ставили — зять, Иван Тарасович Сновидов, да внук Анны Илларионовны, Николай Иванович Костюрин.

Вот и все. Немного, не правда ли?

* * *

А дальше всех, после кровных Голенищевых — Кутузовых, сидела Иринья Ивановна — домоправительница, — худая, сероглазая, тихая, больше похожая на бедную родственницу, чем на управляющую делами немалой семьи и богатой усадьбы.

Появилась она в доме вскоре после смерти Мишиной матери. Бабушка из–за внезапной кончины невестки слегла, а потом и совсем разболелась. А Ларион Матвеевич от горя будто окаменел, и никто из домочадцев не слышал от него ни слова, ни стона, пока собирался он в скорбную дорогу — везти мертвую жену свою в родные ее места на Псковщину. Положили покойницу в дубовую домовину, промазали гроб смолой и дегтем и повезли.

А через шесть недель вернулся Ларион Матзеевич и вместе с собою привез эту женщину, тогда никому не знакомую, немолодую и не очень–то и красивую.

Прасковья Семеновна все хворала, а время на дворе стояло горячее — осень. В эту пору надобно было и припасы на зиму из псковских деревенек принимать, и готовить впрок чертову прорву всяких солений и варений. К тому же и о скоте приходилось позаботиться — стояло на усадьбе Лариона Матвеевича две коровы да три лошади, не считая всякой мелкой живности.

Вот тогда–то и появилась в доме Иринья Ивановна. Она не сразу стала управительницей. Сначала–то и жила в людской вместе с дворовыми, только занавескою отделили ей большой угол, да поставили старые барские мебеля — кровать, стол и пару стульев. Но и это сразу же выделило Ириныо Ивановну, и генеральские люди увидели в ней не ровню себе, но «началие». К тому же была она не крепостная, не раба, как они все, а вольная.

И как–то так получилось, что почти незаметно для всех стала она — маленькая, худая, тихая, — первой среди них. И не из–за того, что была свободной, а из–за того, что нравом своим и уменьем вести всякое дело оказалась Иринья Ивановна и лучше, и удачливее, и расторопнее всех.

Она оказалась мастерицей солить огурцы и грибы, квасить капусту, мочить яблоки, готовить всяческие варенья.

Прасковья Семеновна попервоначалу отнеслась к новенькой с нескрываемой неприязнью: ей еще не было ясно, какую роль уготовил Иринье Ивановне ее Лари–оша — может быть, не просто домоправительницы, но и будущей мачехи четырех его сирот? Но, поразмыслив, успокоилась, была Иринья Ивановна ее сыну совсем не ровня: по отцу не то мужичка, не то мещанка, а по матери так уж и точно вовсе мужичка — была ее мать не то из государственных крестьян, не то из экономических, в общем, как ни кинь — все черная кость.

Хотя сумленье все же оставалось: сам, светлой памяти покойный государь Петр Алексеевич, взял себе в жены чухонскую девку, солдатскую портомою, и сделал ее не домоправительницей, но императрицей.

Да и дочь великого Петра, ныне благополучно царствующая императрица Лизавета, оказалась ненамного лучше своего августейшего батюшки — сделала соправителем государства малороссийского казачка Алешку Разумовского, певчего из дворцовой капеллы. А после того, как тайно с ним повенчалась — говорили, что случилось это в какой–то подмосковной деревеньке, видать, в Санкт — Петербурге было то содеять зазорно, да и шила в мешке было не утаить, — сделала его Лизавета и графом и генералом.

Так что опасаться было чего. Однако же переменилась Прасковья Семеновна к домоправительнице, после того как увидела, сколь сноровисто и ладно ведет она хозяйство. Особенно оказалось по сердцу ей великое мастерство Ириньи Ивановны в приготовлении всякого слетья, то есть того, что с лета готовили впрок на зиму.

Придирчиво вначале смотрела Прасковья Семеновна, как готовила варенье из клюквы новая экономка: строго ли следила за тем, сколь тщательно перебирают ягоды приставленные к тому дворовые девки–малолетки, аккуратно ли перемывают после того ягоду в загодя припасенной дождевой воде, долго ли варит клюкву новая хозяйка в медных, специально для того предназначенных тазах, а затем ладно ли разминает готовое варево и с должным ли старанием протирают его сквозь волосяное сито?

А затем столь же ревниво глядела, сколько меда будет положено в таз и как долго будет тот мед кипеть.

Однако успокоилась сразу же, как только увидела, что не простой мед велела налить в таз Иринья Ива новна, а чистую патоку, медовую слезу, что сама стекает с сотов и оттого прозывается медовым самотеком, а лучше этого, как известно, нет ничего более подходящего для того, чтоб изготовить самое наивкуснейшее — царское — варенье.

И уже по обязанности — без особого интереса — глядела Прасковья Семеновна, как готовила экономка сироп, и внимательно оглядывала крепкие, чуть недозрелые антоновские яблочки, порезанные аккуратными дольками, очищенные от семечек и сердцевины.