Алла Калинина - Как ты ко мне добра…

• Название: Как ты ко мне добра…
• Автор: Алла Калинина
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-206-00063-9

Роман Аллы Калининой «Как ты ко мне добра…» посвящен жизни советской интеллигенции на протяжении четырех десятилетий — с сороковых годов до наших дней. В нем рассматриваются вопросы становления личности, героев объединяет напряженный нравственный поиск.

---

— Знаете что? Думаю, стоит вам все-таки съездить к Синицыну. У него два раскопа — в Муйнакском районе и возле Усть-Урта. В сущности, у него комплексная экспедиция, там есть палеонтологи, историки, даже один зоолог. Они работают от Ленинградского университета и от Узбекской Академии наук. Лично я Синицына не люблю; по-моему, в нем есть что-то авантюрное. Или это от молодости? Но человек он талантливый и ученый настоящий, этого у него не отнимешь. Поезжайте посмотрите, может быть, что-нибудь для вас и прояснится. Я напишу ему записку, а остальное зависит уже от вас. Попробуйте… Да, жаль, — добавил он печально, — но в конце концов истина важнее. Может быть, я действительно устарел?

Вот это счастье подвалило Ирине, целое путешествие по республике!

В Муйнак она вылетела днем на маленьком самолетике санитарной авиации. Едва они поднялись в воздух и полетели низко над землей, Ирина почувствовала, что полет будет не из легких. Их болтало. Внизу по зеленым и желтым, четко расчерченным квадратикам полей, подпрыгивая, ползла их крестообразная тень. Самолет накренялся, проваливался и снова выплывал, было душно. Ирина решила не смотреть в окно. В приоткрытой двери кабины, которая моталась со скрипом, то открываясь, то закрываясь, виден был молоденький пилотик, который сидел, держа руль коленями, и сосредоточенно размечал что-то в толстой пачке ведомостей. Похоже было, что этого занятия хватит ему на всю дорогу. Ирина судорожно глотала, желудок подступал к самому горлу, еще, чего доброго, она осрамится. Она осторожно, искоса оглядела своих попутчиков. Женщина с сумками в ярком цветастом платке что-то равнодушно жевала, глядя в окно; дальше спал старик, открыв рот и выставив вверх жидкую бороденку так, что видна была коричневая жилистая шея. Пожилая докторша, которую Ирина узнала по чемоданчику переносного кардиографа, сидела, уткнувшись носом в какую-то книжку. А сзади нее вдоль стены тихо разговаривали трое смуглых парней, один из которых особенно выделялся и сразу привлек внимание Ирины. Он был необыкновенно красив, высокий, гибкий, с крутыми нежными скулами, тонкими ноздрями и идеально очерченным ртом. И взгляд его был хорош, он скользнул, вернулся и встретился с ее глазами.

— Что, тяжело? — спросил он по-русски и совершенно без акцента. — Это потому, что мы поздно летим, до одиннадцати еще ничего, а днем пустыня прогревается и начинается эта болтанка. Видите, мы уже над Аралом, здесь тяжелее всего, но зато посмотрите — какой красавец!

Ирина выглянула в окно. Море лежало на желтом песке, как весенняя лужица, и было видно все целиком, с песчаными языками и косами, только вдали горизонт плавился в слепящем сиянии. Оно и правда было прекрасно.

— Значит, теперь скоро?

— Да. Вон, видите, там, впереди, поселочек. Это и есть Муйнак. Сейчас пойдем на посадку, потерпите еще немного.

Парень в пилотской кабине, суетливо сунув ведомости под мышку, тянул на себя руль. Ирина почувствовала, что пропадает, и сжалась в комок, закрыв глаза. «Сейчас, сейчас будет легче», — уговаривала она себя. Но легче не стало. Самолет, едва чиркнув по земле, снова взмывал вверх. Ирина открыла глаза, все сидели, вцепившись в ручки кресел, желтые, как пергамент. Неужели и она выглядит так же?

В водительской кабине произошло какое-то движение, юнец с ведомостями встал, и на его место протиснулся человек поплотнее, постарше.

— Промахнулся наш стажер, — улыбаясь, сказал ей красивый парень, — досталось нам. Ну, ничего, Дамир сейчас посадит.

И снова они пошли в пике, с ужасом ожидала Ирина нового приступа, но опытный пилот повел машину мягко и плавно, тяжесть в затылке уменьшалась, и комок в горле начал медленно таять. Мгновение — и вот уже самолетик запрыгал по бетонной полосе, они приземлились.

— Ну пот и все, — сказал приглянувшийся ей попутчик, — а дальше вам куда?

— Сама не знаю. Я ищу одну экспедицию, может быть, вы слышали? Там ведутся раскопки…

— Неужели к Синицыну? Вот это здорово! Я ведь тоже с ним работаю, только в другой группе. А сейчас еду к нему. За мной и машину должны прислать…

Так Ирина встретилась с Камалом. Правда, потом он утверждал, что знал ее гораздо раньше, еще давно, что видел ее в музее у Троицкого и сразу влюбился, но Ирина в это не верила, у нее у самой была недурная память на лица, и не заметить Камала она не могла, это казалось ей просто смешным — пройти мимо него и не заметить.

Роман их начался стремительно и неотвратимо, он нахлынул на Ирину счастливым душевным валом, захлестнул, накрыл. Она потеряла голову. Она ловила себя на том, что постоянно ищет его глазами, что постоянно всем своим существом повернута в ту сторону, где маячит или только должна показаться его высокая гибкая фигура. И самое сладостное в этой забытой игре было то, что она то и дело ощущала ответные волны, которые все чаще достигали ее, обдавали горячим, радостным жаром. Прикосновение его руки было для нее ощущением невыносимым, почти запредельным, она постоянно должна была держать себя в руках, чтобы не сказать при всех какую-нибудь глупость или пошлость или, чего доброго, не грохнуться в обморок. Но шила в мешке утаить было нельзя, над ними добродушно подшучивала вся экспедиция, и Ирина с ужасом понимала: ее репутация как ученого безнадежно испорчена.

По ночам она не спала, ворочалась на кошме, потом тихонько выходила из юрты. Ночи были уже холодные, с резким острым воздухом; аральские пески, голые и бескрайние, призрачно голубели под луной; огромная, как океан, тишина сводила с ума. Ирина стояла без мыслей, не смея двинуться, обхватив себя руками за плечи, пока холод не прохватывал ее всю, до костей, и тогда она тихонько возвращалась назад.

Объяснение произошло через неделю, перед отъездом Камала.

— Ты приедешь? — спросил он, сжимая руки Ирины в своих горячих тонких руках.

Ирина кивнула:

— Да. Только дай мне разобраться в делах, хотя бы прочитать отчеты, я ведь до сих пор ничего не успела.

Она пыталась работать и не могла. Ничего до нее не доходило, словно она была отгорожена от мира непроницаемой стеной. Синицын, закрученный хмурый человек в выгоревшей тюбетейке, поглядывал на нее иронически.

— Уезжали бы вы, Ирина Алексеевна, — сказал он ей однажды, — ну если уж вам так необходимо, берите отчеты с собой, Камал их мне потом переправит. Что же делать, бывают в жизни такие моменты… Даже я это понимаю, представьте. Ничего особенного. Мы еще с вами поработаем…

И Ирина умчалась на Усть-Урт.

Все было решено. Она не думала сейчас о будущем, не думала о том, во что конкретно выльется эта грянувшая над ними любовь, она чувствовала и понимала только одно: они с Камалом, этим сокровищем, этим чудом природы, должны быть вместе. И это был единственный путь к последующей трезвости, к раздумьям, рассуждениям, к нормальной жизни.

Осень была холодная, ранняя, народ разъезжался, работы в экспедиции сворачивались, но Ирине все это было безразлично, она была заворожена своей любовью. Сонные дни были одним сплошным страстным ожиданием ночей, когда становилось возможным все: полет, парение над пустыней, жаркие сбивчивые разговоры, мечты и безумные прожекты, когда она могла смеяться, плакать и щебетать, как птица, тело ее было лишено веса и материальности. Она была свободна, свободна! Но всюду, куда бы она ни оборачивалась, куда бы ни стремилась, — всюду был Камал, и это было прекрасно, потому что в нем-то как раз и крылась волшебная разгадка нахлынувшей на нее свободы, он был ее воздухом, ее жаром, ее восходящей силой, и каждое прикосновение к его сухой коже, похожей на ощупь на кожицу лука и горько пахнувшей осенью и пустыней, каждое такое прикосновение пробуждало в ней ответные силы, и силы эти были доселе ей незнакомы и безграничны.

Едва опомнившись через месяц, Ирина написала домой письмо, что она выходит замуж.

Глава 4

Прошло уже больше года, как Лиза вышла на работу, а дела ее налаживались медленно, старую тему наконец закрыли, как объяснила Света, — списали на покойного Валентина Федоровича, а новую за ней не сочли нужным закрепить, так она и делала — что прикажут. Ей не нравилось бессмысленное и суетливое течение ее рабочего дня, когда ничего от нее не зависело, ничего не требовалось, никто не спрашивал ее мнения, и оказывалась она тише и послушнее Светы, которая хоть и была лаборанткой, но зато кончала университет, знания у нее были свеженькие, и то и дело то один, то другой заворачивал к ней спросить, как идет эта реакция или может так быть, чтобы процесс пошел не туда, какой-то странный вышел опыт, а искать справочники и учебники неохота. И Светка бойко отвечала, нисколько не смущалась. А вот к ней, Лизе, никто не обращался, никто у нее ни о чем не спрашивал, только просили: возьми эти материалы, составь бумагу; или: возьми мне в буфете полкило сосисок. Так не могло, не должно было продолжаться дальше, надо было за что-то браться, но только вот за что? С вечера Лиза много думала об этом, разбирала разные варианты, принимала решения, а утром оказывалось, что ровно ничего не изменилось, и варианты ее никуда не годятся, и решение было принято несерьезное, и вообще все это выгодно было коллективу, потому что если не на нее, то на кого-то другого надо было спихнуть всю кучу мелких, неблагодарных и скучных дел, от которых даже Света ловко умела отвертеться, а она, Лиза, не сумела, по собственному желанию забралась в них по уши. Надо было идти к заведующей лабораторией и о чем-то просить. Теперь эту должность занимала сдавшаяся после длительной осады Марина Викторовна, женщина знающая и ироническая, перед которой особенно не хотелось предстать Лизе в невыгодном свете. В качестве заведующей Марина Викторовна повела себя своеобразно, от кабинета отказалась, сразу пустив изолированную келейку Валентина Федоровича под окрасочную камеру, которая давно и мучительно нужна была лаборатории, сама же осталась за старым своим столом в общей комнате и вообще делала вид, что ничего не произошло, никакое она не начальство и все это шуточки. Но дела заворачивала она круто, по-своему, ни с кем не советуясь, и, посмеиваясь, поглядывала из своего угла, ожидала реакции. А реакции никакой не было. Умные, тертые во всяких водах, пройдошистые женщины тоже затаились, ждали, насколько все всерьез, устойчивы ли перемены и стоит ли перестраиваться, а пока тоже делали вид, что ничего не переменилось. Лизу-то все это мало касалось, но момент для разговора был неприятный, и соблазн отложить решение был слишком силен. Так все и шло, пока Марина Викторовна однажды сама не остановила ее, прихватив за рукав: