Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

• Название: Как мы пережили войну. Народные истории
• Автор: Коллектив авторов
• Издательство: ЛитагентАСТc9a05514-1ce6-11e2-86b3-b737ee03444a
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-17-097220-3

…Воспоминания о войне живут в каждом доме. Деды и прадеды, наши родители – они хранят ее в своей памяти, в семейных фотоальбомах, письмах и дневниках своих родных, которые уже ушли из жизни. Это семейное наследство – пожалуй, сегодня самое ценное и важное для нас, поэтому мы должны свято хранить прошлое своей семьи, своей страны. Книга, которую вы сейчас держите в руках, – это зримая связь между поколениями.

Ваш Алексей Пиманов

Каждая история в этом сборнике – уникальна, не только своей неповторимостью, не только теми страданиями и радостями, которые в ней описаны. Каждая история – это вклад в нашу общую Победу. И огромное спасибо всем, кто откликнулся на наш призыв – рассказать, как они, их родные пережили ту Великую войну. Мы выбрали сто одиннадцать историй. От разных людей. Очевидцев, участников, от их детей, внуков и даже правнуков. Наши авторы из разных регионов, и даже из стран ныне ближнего зарубежья, но всех их объединяет одно – любовь к Родине и причастность к нашей общей Победе.

Виктория Шервуд, автор-составитель

---

Под руководством Д. Халявина студенчество изготавливало ручные гранаты в годы ВОВ. А их семьями в тылу создавались продовольственные припасы. Мясо и рыбу вялили и коптили в деревянных бочках, целыми баржами транспортировали водным путем. Достигали ли баржи бойцов, до сих пор неизвестно. Кроме того, над якутскими просторами был организован авиаперегон АлСиб. До красноярских аэродромов перегонялись американские «аэрокобры». Количество их превысило десять тысяч. Бывало, тыловики отогревали не только топливо самолета, но и помороженных пилотов. Самые известные красноармейцы – это Салов, Шаповалов и Лодырев. Были и американцы. 113 самолетов пропали в тайге. 23 было найдено на территории Хангаласского улуса, где и хранится знамя Авиаперегоночной дивизии.

Был и такой курсант летного училища, Владик Птицын. Он представил свои документы, принял пакет к передаче, сел в самолет и взмыл. Внезапно и до Берлина. Парень родом из села Тюнгюлю, Мегинский улус.

Налаживать мирную жизнь в Алдан вернулось втрое меньшее число мужчин. Но и теперь наши края известны добычей драгметаллов. Сложные условия кризиса еще в девяностые остановили темпы развития региона. Слишком многие теневые криминальные кадры тормозили налаженную жизнь и без того усугубленную Дальлагом. Но тыл выстоял при всей своей неказистости. Притом были духовные зачатки. Когда в алданских лагерях погибли более сорока священников и монахов, было сильно их поверье, что город и жизнь здесь будут основательными. Что никто не станет уповать на эфемерный марксизм. И это происходит в наше время. За это боремся и теперь, в период упадка и кризиса. Я горжусь маленьким якутским городом, в котором жили восемь Героев СССР. Один из них, Григорий Кузнецов, в составе 88-й Гвардейской стрелковой дивизии сражался за Днепропетровск. А погиб в мирное время, на шахте Донбасса. Но наше дело, дело Мира, правое! С праздником, друзья!

Анжелика Стручкова

Отец предпочел ордену отпуск

ВОЙНА. Мне было четыре года, когда она началась. Отец вместе с несколькими мужиками залез в кузов полуторки, и они куда-то поехали. Мама держала на руках сестру. Рядом молча стояли женщины, провожающие своих мужчин.

Через много лет я спросил маму, почему они не плакали. Ведь позже, провожая на войну следующие призывы, кричали так, что на всю деревню слышно было. «Видишь ли, – сказала мама, – тогда „похоронок“ еще не было, все верили, что через пару недель наши возьмут Берлин, восстанут немецкие пролетарии, установится советская власть в Германии». Как известно, немецкие пролетарии не восстали. Наши взяли-таки Берлин, это правда, только эти две недели растянулись на четыре года.

Деревня Юрьево Калининской области была небольшая. «Конзавод сто двадцать девок» – так называли во время войны юрьевский конный завод № 129, потому что остались в нем только старики, женщины и дети. И двое мужчин: глухой и одноногий.

Мама работала учительницей в местной школе, а я нянчился с сестрой. Сестре было два года.

К осени начался голод. Помню, мама с сестрой на руках и я ходили на совхозное поле собирать оставшуюся там мерзлую картошку. Немного, но находили. Какая же она была сладкая, какая вкусная! И капустные листья собирали, мама варила «серые» щи. Полугнилые зеленые капустные листья, мороженая картошка и вода. Иногда появлялась соль. Больше семидесяти лет прошло, а до сих пор помню. (Через много лет, когда я отслужил свое в армии, я вспомнил эти щи, и мама по моей просьбе сварила их. Без соли, из зеленых капустных листьев и картошки. Правда, мороженой подгнившей картошки не нашлось и зеленоватые капустные листья не подгнили. И без этого есть эту гадость было невозможно. Я отважно старался и не смог.) Мама пекла лепешки из той найденной картошки. Их почему-то называли самолетами.

Огорода у нас не было. Не помню, почему, но не было. Весной сорок второго появился, стало легче. И еще у нас были два эмалированных ведра, только у нас во всей деревне. У остальных были деревянные. Эти ведра брала наша соседка, тетя Паня, пасечница. Мед надо было сдать для фронта. В деревянные ведь мед наливать не станешь. Потом из этих ведер мама собирала около полутора литров меда. Такое счастье было.

С хлебом было плохо. По карточкам давали не всегда. Немцы разбомбили мельницу и элеватор. Потому хлеб был с камушками. Сразу за полторы недели дали так много, что лопнула старая авоська, в которой я нес хлеб – почти 2 буханки. Килограмм 5–6, наверно. Буханка упала мне на большой палец ноги, и ноготь оторвался. Я еле-еле добрел до дома. Ревел, конечно.

Михаил в 5-м классе

И еще помню кашу из чего-то, не знаю. Надо было побрызгать водой изо рта на слой этого «сырья», состоявшего неизвестно из чего, и растереть руками по столу Потом понемногу загрузить в кипящую воду при перемешивании – и получалась эта каша. Мы называли ее «каша жуй и плюй»: в ней было много шелухи, которую надо выплевывать. Соседи называли кашу затиркой.

Осенью приехал в отпуск отец. Их часть вышла из окружения, сохранив полковое знамя. Отличившихся, среди которых был и мой отец, наградили. Отец предпочел ордену отпуск на несколько дней.

На нем была шинель странного серовато-желтого цвета, на пуговицах – две пантеры или леопарды с задранными хвостами. Мама потом объяснила, что шинели английского экспедиционного корпуса, которые они побросали, драпая из Советской России в 1920, что ли, году.

Отец привез несколько консервных банок с мясом, соль, сахар. И застрелил двух ворон. Они были тощие-тощие, им тоже нечего было есть, но суп был с мясом.

Потом родилась сестра Лена, прожившая всего около года: не было ни лекарств, ни фельдшера даже в ближайших деревнях. Ни разу до этого не слышал, чтобы так отчаянно рыдали, как рыдала мама, когда умерла Лена.

Фронт подошел совсем близко, а вместе с ним пришли волки. И дезертиры. Кто был страшнее, не могу сказать. Зима, есть нечего, и те и другие охотились на нас, как могли. Дезертиры заходили в избы, отнимали еду и теплую одежду, насиловали женщин, избивали сопротивлявшихся. Помню, наш одноногий сосед зимой просидел всю ночь в уличном нужнике, а стая волков пыталась прогрызть стенку нужника. Хорошо еще, сосед был в валенках и полушубке, не замерз до смерти. Он орал, волки прыгали и выли, а люди боялись выйти, чтобы помочь. Мама потом сказала ему, что волки его только пугали, а есть не стали бы, потому что он дерьмо, а волки умные и дерьмом не питаются. А дело было в том, что, когда фронт подошел близко-близко, сосед пришел к нам и сказал, что, как только придут немцы, он сам повесит ее и всех нас «вон на том суку». Потому что его, русского пролетария, съездил в ухо мой отец, офицер Красной армии.

К весне в деревне появился комендант. Не помню, как его звали. Демобилизованный по ранению офицер. Он ходил в синих офицерских галифе и полушубке. Вот на него напали дезертиры, когда он ехал в Сандово, районную деревню. Но он отстрелялся, умел, значит, это делать лучше, чем они.

Когда пришла весна, потом лето, стало легче. В лесу появилось много съедобной травы, листьев. Мы лазали по деревьям, собирая урожаи птичьих яиц, и с удовольствием их выпивали. Потом пошли ягоды, грибы. Мы так наедались!

У нас была корова Вольда. Я встречал ее, когда стадо возвращалось вечером. Увидев меня, эта зараза сразу забиралась в крапиву, которая была выше моего роста. Я бегал вокруг и плакал от обиды и злости, пока не приходила мама.

Молока Вольда давала довольно много, но надо было сдавать фронту определенное количество масла, поэтому оно почти все шло в сепаратор. А мы, в основном, пили обрат. Телят, которые появлялись у Вольды, надо было отводить в Сандово. Мама завела кур, свинью. Только и куриные яйца, курятина, свинина шли для фронта. Мы питались, в основном, картошкой, грибами, квашеной капустой и огурцами. Но их тоже надо было сдавать фронту. Или деньгами. С солью было тяжко. Отец оставил нам свой денежный аттестат, поэтому было на что купить соль. Правда, такой голод, как в первую зиму, ушел.

Летом сорок третьего стали призывать на фронт семнадцатилетних. Ушел на фронт соседский мальчишка, маленький такой, веселый. Через пол год а он приехал в отпуск на 5 суток с орденом Славы на груди. А через месяц его матери стали приходить «похоронки»: на мужа, старшего сына и младшего. Поочередно. Боже мой, как же она кричала!

Помню, почтальонша Галька каждый день ехала по улице на бед арке, и женщины в ужасе ждали, кому что она даст: очередную «похоронку» в конверте или солдатский «треугольник».

«Похоронки» приходили многим. Женщины кричали часто. К концу войны «похоронки» получили очень многие. Пришла и нам. Погиб мамин младший брат, командир взвода тяжелых танков. Это было, насколько помню, через небольшое время после смерти сестры. Мама колотилась головой о стенку, стучала кулаками по столу и себя по голове. И буквально выла. Я думал, она сойдет с ума.