Рэй Брэдбери - Темный карнавал (сборник)

• Название: Темный карнавал (сборник)
• Автор: Рэй Брэдбери
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-89273-0, 978-5-699-62499-7

Настоящая книга поистине уникальна – это самый первый сборник Брэдбери, с тех пор фактически не переиздававшийся, не доступный больше нигде в мире и ни на каком языке вот уже 60 лет! Отдельные рассказы из «Темного карнавала» (в том числе такие классические, как «Странница» и «Крошка-убийца», «Коса» и «Дядюшка Эйнар») перерабатывались и включались в более поздние сборники, однако переиздавать свой дебют в исходном виде Брэдбери категорически отказывался. Переубедить мэтра удалось ровно дважды: в 2001 году он согласился на коллекционное переиздание крошечным тиражом (снабженное несколькими предисловиями, авторским вводным комментарием к каждому рассказу и послесловием Клайва Баркера), немедленно также ставшее библиографической редкостью, а в 2008-м – на российское издание.

---

– Да, этой женщине на месте не сидится.

Переговоры тихим голосом, рассаживание, и вдруг шаги на темной веранде, глаза-огоньки – Том Кармоди.

Том Кармоди стоит на веранде, колени трясутся и подгибаются, руки свисают как плети, взгляд блуждает по комнате, Том Кармоди не решается войти. Рот Тома Кармоди приоткрыт, но не улыбается. Губы мокрые, обмякшие, не улыбаются. Лицо бледное как мел, словно ему кто-то заехал в челюсть.

Дедуля поднимает глаза на банку, откашливается и говорит:

– Смотрите-ка, никогда раньше не замечал. У него глаза голубые.

– И всегда были голубые, – возражает Бабушка Гвоздика.

– Нет, – плаксивым голосом отзывается Дедуля. – Неправда. В прошлый раз они были карие. – Он прищурился. – И вот еще: у него темные волосы. Прежде были не такие!

– Да, верно, – вздыхает миссис Тридден.

– Нет, неправда.

– Нет, правда!

Том Кармоди смотрит на банку, летней ночью его бьет озноб. Чарли переводит взгляд туда же, сворачивает сигарету, небрежно и спокойно, в мире с собой и окружающей действительностью. Том Кармоди, стоя особняком, замечает в банке то, чего не видел прежде. Каждый видит то, что ему хочется видеть; все мысли обрушиваются стремительным дождем.

«Мой мальчик! Крошка моя!» – кричат мысли миссис Тридден.

«Мозг!» – думает Дедуля.

Чернокожий сжимает-разжимает пальцы:

«Миддибамбу Мама!»

Рыбак поджимает губы:

«Медуза!»

«Котенок! Кис-кис, кис-кис! – выпускают коготки тонущие мысли в голове Джука. – Котенок!»

«Все и ничего! – визгливые, морщинистые мысли Бабушки. – Ночь, болото, смерть, морские твари, бледные и сырые!»

Тишина, и наконец Дедуля произносит:

– Интересно. Интересно, «он» это, или «она», или попросту – «оно»?

Чарли, довольный, смотрит на полку, набивает сигарету, обминает ее. Глядит в дверной проем на Тома Кармоди, у которого навсегда отшибло охоту улыбаться.

– По-моему, мы так никогда и не узнаем. Ага, не узнаем. – Чарли улыбается.

Это была всего-навсего одна из тех штуковин, какие держат в банках где-нибудь в балагане на окраине маленького сонного городка. Из тех белесых штуковин, которые сонно кружат в спиртовой плазме, лупятся мертвыми, затянутыми пленкой глазами, но не видят тебя…

Озеро

Weird Tales

Май 1944

Лет, помнится, в восемь я был как-то на озере Мичиган. Я играл с девочкой, мы строили замки из песка, а потом она зашла в воду и не вышла. Когда тебе восемь лет от роду и такое случается, это бывает неразрешимой загадкой. Девочка так и не вышла на берег, ее не нашли. Первая встреча со смертью так и осталась для меня тайной. Однажды в 1942 году я проводил свои ежедневные опыты со словами – просто записывал пришедшие на ум слова. Записывал существительные. Написал «Озеро» и задумался: «Откуда взялось это слово?» И внезапно в моей памяти возникли песочный замок на берегу и маленькая светловолосая девочка, которая вошла в воду и не вышла. Через два часа у меня был готов рассказ. И когда я ставил точку, у меня из глаз текли слезы. Мне стало понятно, что наконец, после десятилетних усилий, я написал что-то стоящее.

Они укоротили небо по моему росту и водрузили его над озером Мичиган, поместили на желтый песок орущих ребятишек с мячами, две-три чайки, недовольную родительницу и меня: я выходил из мокрой волны и мир представлялся мне туманным и влажным.

Я выбежал на берег.

Мама обернула меня пушистым полотенцем.

– Постой и обсохни, – сказала она.

Я стоял, глядя, как солнце высушивало капли у меня на предплечьях. На их месте появлялась гусиная кожа.

– Ох, ветер-то какой, – сказала мама. – Надевай свитер.

– Погоди, я посмотрю пупырышки.

– Гарольд.

Я надел свитер и стал наблюдать, как набегают на берег и отбегают волны. Не размашисто. Аккуратно, с эдаким зеленым изяществом. Не всякий пьяный способен рухнуть на землю так изящно.

Стоял сентябрь. Последние дни сентября, когда все вокруг по неизвестной причине преисполняется грустью. На пляже, длинном и пустом, виднелось не больше полудюжины фигур. Дети прекратили беготню с мячом; от ветра, его завываний, им тоже сделалось грустно, они расселись на бескрайнем берегу и отдались ощущению осени.

Киоски, где торговали хот-догами, были заколочены золотистыми планками; горчичный, луковый, мясной аромат долгого, веселого лета остался запертым внутри. Словно бы кто-то разложил по гробам само лето и заколотил крышки. Со стуком опускались одна за другой металлические шторы, на дверцах повисали замки; явился ветер и тронул песок, сдувая миллионы июльских и августовских следов. Нынче, в сентябре, у кромки воды виднелись только отпечатки моих резиновых теннисных туфель да ног Дональда и Дилауса Шаболда.

Через завесы в боковые проходы сыпался песок, поэтому карусель окутали парусиной; лошади с оскаленными зубами застыли в галопе на медных столбах. Музыку заменял ветер, проникавший сквозь парусину.

У карусели стоял я. Все остальные были в школе. Я – нет. Назавтра мне предстояло отправиться поездом на запад Соединенных Штатов. Мы с мамой заглянули на пляж мимолетно, на прощанье.

В окружающем запустении было что-то такое, отчего мне захотелось побыть одному.

– Мама, я пробегусь по пляжу? – спросил я.

– Ладно, но только недолго, и к воде не подходи.

Я сорвался с места. Под ногами крутился песок, ветер подхватывал меня и нес. Ну, вы знаете, как это бывает: расставишь руки и чувствуешь, как за пальцами тянется вуаль ветра. Вроде крыльев.

Сидящая мама отодвинулась вдаль. Вскоре она превратилась в коричневое пятнышко, я остался совсем один.

Двенадцатилетнему ребенку непривычно оставаться одному. Рядом всегда кто-то есть. Одиночество достижимо только в мыслях. Вокруг так много реальных людей, диктующих тебе, что и как делать, что единственный способ побыть одному в своем собственном мире, с его миниатюрными ценностями, – это сбежать, хотя бы в воображении, на какой-нибудь пляж.

Вот тут я в самом деле оказался один.

Я свернул к воде и зашел по пояс в прохладные волны. Прежде, окруженный толпой, я ни разу не осмелился даже взглянуть на это место, не то что сойти в воду, искать и звать кого-то. Но теперь…

Вода – как фокусник. Распиливает тебя на половинки. Получается, что ты теперь состоишь из двух частей, и нижняя тает, расплывается, как сахар. Прохладная вода, и время от времени – волна, что очень изящно запинается и падает, в кружевных завитушках пены.

Я позвал ее. Выкрикнул ее имя раз десять.

– Тэлли! Тэлли! О Тэлли!

Удивительно, но в детстве действительно ожидаешь отклика. Чувствуешь, что твои мысли способны стать реальностью. И иной раз бываешь не так уж и не прав.

Я думал о Тэлли, которая прошлым маем пошла здесь купаться, вспоминал, как болтались ее светлые косички. Она шла, смеясь, и на ее щуплых двенадцатилетних плечиках играло солнце. Я вспоминал, как улеглась рябь, как прыгнул в волны спасатель, как кричала мать Тэлли и как Тэлли не вернулась…

Спасатель уговаривал ее выйти, но она не вышла. Он вынырнул с обрывками водорослей в костлявых пальцах, а Тэлли не было. Она уже не сядет напротив меня в школьном классе, с ней уже не поиграешь в мяч вечером в комнате, когда проводишь лето среди кирпичных городских строений. Она зашла слишком далеко, и озеро ее не отпустило.

И теперь, одинокой осенью, когда небо и вода сделались бескрайними и пляж не имел ни конца, ни начала, я в последний раз, в одиночку, сошел в озеро.

Я снова и снова звал ее. Тэлли, о Тэлли!

Ветер обвевал мои уши нежно-нежно, как он обвевает отверстия морских раковин, чтобы они зашептали. Вода вздыбилась, обхватила грудь, потом колени, вверх-вниз, туда-сюда, засасывая пятки.

– Тэлли! Вернись, Тэлли!

Мне было всего двенадцать. Но я знал, как сильно ее люблю. Это была та любовь, что не имеет ничего общего ни с плотью, ни с нравственностью. Она не более дурна, чем ветер, озеро и песок, покоящиеся бок о бок целую вечность. Она состояла из долгих теплых дней, проведенных вместе на пляже, и мерной череды дней, проведенных в школе за монотонной зубрежкой. Всех долгих осенних дней прошлого года, когда я носил из школы домой ее книги.

Тэлли!

Я крикнул ее имя в последний раз. Меня трясло. Я ощущал на щеках влагу и не знал, как она туда попала. Волны не захлестывали так высоко.

Развернувшись, я выбрался на песок и простоял полчаса, надеясь уловить хоть знак, хоть намек, хоть что-нибудь на память о Тэлли. Потом я опустился на колени и стал строить замок из песка, красивый, как те, что мы во множестве соорудили вместе с Тэлли. Но этот замок я возвел только наполовину. И поднялся на ноги.

– Тэлли, если ты меня слышишь, выходи и дострой остальное.

Я побрел к далекому пятнышку – маме. Волны, раз за разом окружавшие замок, уносили его по частичкам, превращая снова в ровное место.

Я молча брел вдоль берега.