Валентин Аккуратов - Лед и пепел

• Название: Лед и пепел
• Автор: Валентин Аккуратов
• Издательство: Современник
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

Имя Валентина Ивановича Аккуратова — заслуженного штурмана СССР, главного штурмана Полярной авиации — хорошо известно в нашей стране. Он автор научных и художественно-документальных книг об Арктике: «История ложных меридианов», «Покоренная Арктика», «Право на риск». Интерес читателей к его книгам не случаен — автор был одним из тех, кто обживал первые арктические станции, совершал перелеты к Северному полюсу, открывал «полюс недоступности» — самый удаленный от суши район Северного Ледовитого океана. В своих воспоминаниях В. И. Аккуратов рассказывает о последнем предвоенном рекорде наших полярных асов — открытии «полюса недоступности» экипажем СССР — Н-169 под командованием И. И. Черевичного, о первом коммерческом полете экипажа через Арктику в США, об участии в боевых операциях летчиков Полярной авиации в годы Великой Отечественной войны.

---

До Мазурука командование Полярной авиации считало, что в Арктике можно летать летом только на гидросамолетах, а зимой только на лыжах. Эта странная установка Ильёй Павловичем была отвергнута. Он поддержал инициативу летного состава. Да, в Арктике могут летать не только гидросамолеты, и уже летом 1939 года экипаж пилота Леонарда Густавовича Крузе на самолете с колесным шасси вылетел из Москвы до бухты Тикси, совершая посадку через каждые четыреста — пятьсот километров на естественные аэродромы. Это были морские галечные косы, тундровые плато или речные наносные образования. Посадки были совершены в Хабарове, Норильске, Амдерме, Усть — Каре, Каменном, Косистом и бухте Тикси. Этот полет не только разрешил давний спор — летать или не летать на сухопутных самолетах вдоль побережья Арктики, но и многие экономические проблемы. Населенные пункты, выбранные Крузе для посадки, и в настоящее время — главные посадочные точки воздушной трансарктической магистрали Москва — Анадырь, по которой ежедневно сквозь мрак полярной ночи, в пургу и циклоны, тысячи пассажиров летят на первоклассных турбовинтовых лайнерах.

Многие из этих мест, громко называемых населенными пунктами, в тридцатые годы представляли собой кучку вросших в землю хибар, заселенных зверопромышленниками, или одинокие домики метеорологических станций, появившихся здесь с начала плавания кораблей Северным морским путем. Жили и трудились в этих точках, годами оторванные от большой земли, люди простые и мужественные, настоящие первооткрыватели–землепроходцы. Им и в голову не приходило, что их жизнь в этой глуши — героизм.

Сколько лишений и невзгод выпало на долю этих истинных героев. Но ни грозные силы арктической природы, ни цинга, ни даже тоска по далекой Большой земле — ничто не могло сломить их мужества. Раз в год, в лучшем случае — два, когда повезет — и три раза, приходил ледокол с самым дорогим сокровищем — письмами от близких. Письма были желаннее восхода солнца после долгой полярной ночи. Письма были в сто крат дороже пучка пунцовой редиски с букетом изумрудной ботвы, даже если у тебя уже опухли колени, а десны уже кровоточат.

Вросшие в мерзлую землю хибарки — где они теперь? Высокие, светлые, с широкими окнами многоэтажные дома, асфальт, яркий электрический свет. Алые розы и тюльпаны, пирамиды зеленых огурцов в витринах магазинов и зеленые огоньки такси…

В бессилии отступает полярная ночь дальше на север — затеняя сполохи северного сияния, светятся огни чудо–города Норильска. По тундре стремительно бегут электропоезда, обгоняя их, на бетон аэропорта садятся воздушные лайнеры…

Гроздья сирени, горячая вода в квартирах, плавательные бассейны, электричка, теплицы, молочные стада, театр и даже — настоящая служба ГАИ!

«Фантазия мечтателя!» — так сказали бы сорок пять лет назад даже самые яростные энтузиасты развития Арктики. Но действительность оказалась куда ярче любой фантазии. Никель, олово и многие другие редкие металлы, найденные советскими геологами в мертвой тундре у реки Норильки, — дали жизнь городу Норильску. Богатства Арктики включились в единый план развития нашего социалистического хозяйства.

На всю жизнь запомнилась нам с Черевичным встреча с главным конструктором нашего самолета Андреем Николаевичем Туполевым. Мы знали, что Андрей Николаевич — человек прямой, не щадивший в разговоре ни себя, ни собеседника, и потому побаивались разговора с ним — как–то он отнесется к нашей затее. Внимательно выслушав рассказ о характере предстоящей экспедиции, он неожиданно схватил нас за лацканы форменок, притянул к себе, и, хитро улыбаясь, вполголоса сказал:

— Шпарьте, ребята! Г-2 черта выдержит. А инспекции не попадайтесь!

Добродушно оттолкнув нас, он лихо прошелся по именам всех святых так, что даже мы, знавшие всех боцманов ледокольного флота, от удивления раскрыли рты. Не дав нам прийти в себя, сразу как–то преобразившись, Андрей Николаевич продолжал разговор уже совсем другим тоном.

— Вот ты, Иван Иванович, — обласкивая взглядом, обратился он к Черевичному, — всему миру доказал, что на моем Р-6 можно взлететь и на одном моторе. Запомни, Р-6 меньше, но крепче Г-2. Так вот, зарубите себе, молодые люди: самолет, на котором вы собираетесь открывать неведомые земли, боится одного — боковых перегрузок на шасси. Не взлетайте при сильном боковом ветре! А остальное — ерунда! Ну, удачи вам! — похлопал он нас по плечу, заканчивая разговор. — Действуйте по–умному! Привет белым медведям!

Мы молча шагали к себе тихими переулками, ошеломленные встречей, смелостью и человеческой простотой замечательного конструктора.

— Удивительный человек! Я ждал формул, расчетов, кривых парабол, характеристик взлетного режима! А он:

«Шпарьте, ребята! Г-2 черта выдержит…»

— Он отлично знает возможности своего детища. А его полетный вес, возможно, сделан из расчета на среднего летчика…

— Не будем анализировать, — буркнул Черевичный и постарался перевести разговор на другое. — Главное, добро дано. Мазурук будет доволен.

— И спокоен. Значит, теперь, Иван, можно подумать и о науке!

— Да… Подумать надо, — протянул он. — Ведь ребята эти должны быть не только специалистами, учеными, но и хорошими товарищами. Вон ведь на какое дело идем…

— Давай встретимся с профессором Зубовым. Николай Николаевич наш наставник по науке. Посоветуемся.

— Хорошо. Я созвонюсь. Знаешь, — глаза Ивана озорно сверкнули, — мы, наверное, с тобой большие грешники!

— Ну, к лику святых ни тебя, ни меня, конечно, не причислишь, но не думаю, что больше других, а?

— Да везет–то нам как! Бабка моя с Украины, верующая была и всегда говорила: «Везет как грешнику!»

— Не дошло.

— Да как же — три барьера уже одолели! Папанин за нас — раз! Мазурук поддержал — два! Туполев согласен — три!

Иван открыто и радостно засмеялся и от избытка счастья с размаху хлопнул меня по кожанке. Гулкий шлепок покатился в ночи. Дежурный милиционер у подъезда посольского особняка с недоумением повернулся в нашу сторону. Мимо него, четко печатая шаг, шли два морских летчика. «Из гостей или от девушек…» — видимо, с чувством зависти подумал он, провожая взглядом наши фигуры, затянутые в регланы.

Утром мы доложили Мазуруку о нашем разговоре с Туполевым.

— М-да… Орлы! А бумага? — со скрытым недоверием проговорил он, внимательно разглядывая нас.

— Ты что, Илья Павлович, — заикаясь от волнения, заговорил Иван. — Да как же от Туполева бумагу требовать?!

— Поймите же и меня! Инспекция есть инспекция' Им бумага нужна! Поговорку знаете: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек!»

— Бумага… А другую поговорку помнишь? Про чиновников она! — не удержался, вспылил я. — Но ты–то сам летчик!

— Ну, ну, говори, Валентин, свою поговорку! Ты всегда пикировал на меня — ив воздухе, и на земле, а теперь давай в кабинете.

— Гладко писано в бумаге, да забыли про овраги! А по ним ходить!

— Ну, удружил! Это я‑то сглаживаю бумаги и забываю про овраги? Ну спасибо, дорогой мой штурман! Мало, видно, мы съели с тобой соли! И какой горькой! — Он тяжело опустился в кресло и нервно закурил.

— Не о тебе речь! А поговорка к делу пришлась, — еще не остыв, ответил я.

— Ну ладно, понял! Пословица хоть и злая, но меткая. Больно бьет. Попробую переговорить с инспекцией. Там тоже — летчики. Поймут — помогут. Не поймут — пусть краснеют.

Распрощались. Остались одни. Иван Иванович молча, с укором посмотрел на меня.

— Не быть тебе дипломатом! Черт тебя дернул за язык!

— Знаю! Не рожден! Не хотел говорить, да это к нему и не относится, вырвалось само.

— Тебя всегда не вовремя взрывает, — усмехнулся Черевичный. — Шмидту сказал: «Старой калужской дорогой плаваете, за берега держитесь!» А Водопьянову бухнул:

«Примитивно летаешь, за землю вцепился!» А потом, как байроновский Чайльд Гарольд, с обидой на весь мир ходишь, наградами–де обошли…

— О «старой калужской дороге» я говорил на конференции, и ты был согласен со мной. Северный морской путь не одноколейная дорога. Дорог в океане много. Их искать надо! Плавание под берегами — это тактика древних поморских кочей. Теперь самолеты есть. Сколько раз мы наблюдали: Карское море сплошь забито льдами, а севернее чистая вода, от мыса Желания до Диксона хоть на парусах иди. Разве не так? Или другое — что ты делаешь, когда в полете попадаешь в плохую погоду? За землю держишься? Нет. Ты не самоубийца! Ты за облака уходишь, подальше от матушки–земли. Теперь и Водопьянов так делает. Врезался в берег на Байкале — научился. В нашем первом высокоширотном перелете на Землю Франца — Иосифа в тридцать шестом году, я был штурманом звена у Водопьянова, и он уже не жался к земле. Над облаками шли. Легко, свободно. Вот только штурману доставалось… — говорил я запальчиво, будто оправдывался, а в душе оставался неприятный осадок.