Галина Докса - Мизери

• Название: Мизери
• Автор: Галина Докса
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 2003

От автора:

Несколько лет назад, прочитав в блестящем переводе Сергея Ильина четыре романа Набокова американского периода (“Подлинная жизнь Себастьяна Найта”, “Пнин”, “Bend sinister” и “Бледное пламя”), я задумалась над одной весьма злободневной проблемой. Возможно ли, даже овладев в совершенстве чужим языком, предпочтя его родному по соображениям личного или (как хочется думать в случае с Набоковым) творческого характера, создать гармоничный и неуязвимый текст, являющийся носителем великой тайны — двух тайн — человеческой речи? Гармоничный и неуязвимый, то есть рассчитанный на потери при возможном переводе его на другой язык и в то же время не допускающий таких потерь. Эдакий “билингв”, оборотень, отбрасывающий двойную тень на два материка планеты. Упомянутый мной перевод (повторяю: блестящий), казалось, говорил в пользу такой возможности. Вся густая прозрачная вязкая пленка русской набоковской прозы, так надежно укрывавшая от придирчивых глаз слабые тельца его юношеских романов, была перенесена русским мастером на изделие, существованием которого в будущем его первый создатель не мог не озаботиться, ставя свой рискованный эксперимент. Переводы Ильина столь органичны, что у неосведомленного читателя они могут вызвать подозрение в мистификации. А был ли Ильин? А не слишком ли проста его фамилия? Не сам ли Набоков перевел впрок свои последние романы? Не он ли автор подробнейших комментариев и составитель “словаря иностранных терминов”, приложенного к изданию переводов трех еще “русских” — сюжетно — романов? Да ведь вот уже в “Бледном пламени”, простившись с Россией живой и попытавшись воскресить ее в виде интернационального, лишенного пола идола, он словно хватает себя за руку: это писал не я! Я лишь комментатор и отчасти переводчик. Страшное, как вдумаешься, признание.

---

Поумнев, Игорь раскаивался в том, что на ранней поре отцовства не удержался и пустил Свету туда, куда ей было нельзя, ибо с возрастом он усвоил принцип строгой параллельности линий своей жизни, оценил предпочтительность и правоту эвклидова простого пространства; и потому ему делалось не по себе, если Света спрашивала о сыне, как сейчас, когда пространство искривилось, поддавшись мягкому толчку ее вопроса.

— Как ему нравится в школе?

— Не нравится. И кашель вернулся…

— Вы поторопились со школой. Надо было выдержать еще годик. Ну, а что ваши крымские планы?

С охотой говоря о мальчике, Света старалась не упоминать о его матери иначе как во втором лице множественного числа, и русская двусмысленность в употреблении местоимения «вы» (где пряталось обычное женское, обиженное: «она»), напряжение, возникающее в разговоре, споткнувшемся об это холодное «вы» (как при ссоре, сделавшей «ты» невозможным), наскучившая обоим борьба вечного подтекста с переменчивым текстом — вся эта двойная игра интонаций раздражала Игоря той осторожностью и… неумелостью, что ли?.. с которой вела ее Света в последние годы их «внебрачной» связи. Но Света и сама знала за собой этот недостаток умелости, потому «вы» ее вопросов и советов (непрошеных, бескорыстных, настойчивых, как у всякой женщины) скоро отступало на задний план, замирало, сливалось с декорациями времени…

Так и сейчас:

— Хорошо в Крыму?

— В Крыму плохо.

— И где только сейчас хорошо?..

Игорь потрогал рюмку, отставленную Светой, подвинул, покачал на тонкой ножке и выпил последнюю каплю коньяка, недопитую ею.

— Ну, я надеюсь, тебе хорошо? — прищурившись, спросила Света.

Коньяк не брал ее, но кровь шуршала и скрипела в висках, как марлевые полотнища, разрываемые надвое. Она ощутила в себе прилив ненависти к тому, кто сидел напротив нее, играя рюмкой. Вот он поднял пустую рюмку… Поднес к губам, запрокинул голову, показав кадык… Сглотнул — адамово яблоко дернулось, падая, упало… исчезло… Она приняла и снесла сильный удар внизу живота, очень горячий, будто нарыв лопнул там и полил обильным гноем сухую полую рану, отвыкшую узнавать боль.

Он кивнул: «Да, хорошо».

— Опьянеть не боишься? — и сразу: — Да, кстати, как поживает твоя импотенция?

Он развел руками. Как у большинства номинальных мужей, каковым был Игорь в последние годы своего брака, у него не возникало свежих идей на предмет объяснения нетребовательной жене (и надоевшим, слишком требовательным подругам) причин затянувшейся холодности чувств. Света — почти так же как большинство свободных женщин, вечных соперниц терпеливых жен — злоупотребляла показным сочувствием к поверженным предшественницам, не позволяя многомудрой голове отставного супруга (и своей тоже — в этом Света отличалась от большинства) задуматься над вопросом: какие силы помогают терпеливой половине разрегулированного механизма семейной постели нести тяжкий крест смирения и сестринской любви? Она была суеверна и добра, его Света. Она не умела так шутить.

«Да, — вспомнил Игорь, — она никогда еще…»

Ему захотелось встать и уйти. Но Света положила пальцы на его запястье и притворилась, будто считает пульс:

— Прогрессирует… То–то я замечаю…

Он погладил руку — мягко, понимающе, как старший. Как старший брат.

— И как же мне теперь расплачиваться?

— Я заплачу!

Торопясь ошибиться, Игорь схватился за бумажник. Тяжелый разговор — невозможный, немыслимый между ними, — роковой разговор, почудилось ему, уже позади, все кончено, пора платить по счету. Вон официантка поглядывает недовольно. Мы сидим над пустыми тарелками и ничего не заказываем…

— Я заплачу…

— Прошу вас, две чашки кофе!

Света подозвала официантку и, пока заказывала, не отпускала руку Игоря, покалывая кожу острыми ногтями.

— Двойной, без сахара. Пирожные? Да, пирожные, именно с шоколадным кремом. Тарелки унесите, пожалуйста…

Они выдержали и эту томительную паузу.

— Я спросила, как же мне расплатиться с тобой за ремонт.

— Ну, какие между нами могут быть счеты, Ланочка!

— Большая просьба: не зови меня этим именем. Мы не в постели. И, как я понимаю, больше туда не собираемся.

Рука отпустила Игоря и легла на стол, царапая скатерть.

— Ну, хватит! — вздохнула Света, дружески заглянув ему в глаза. — У тебя кто–то есть?

— Да, — солгал Игорь.

— Давно?

— Не очень.

Его затошнило от лжи, но он отвел глаза и справился.

— Ты очень добрый, Игорь. И ты совсем не умеешь лгать женщинам. Пей кофе…

Света резко подвинула чашку, чашка качнулась и упала. Он едва успел отдернуть ногу…

— Пей мой. Пей!

Он отпил глоток. Кофе был сверх меры горек. Но он выпил его весь, мелкими глоточками — до дна, до вязкой гущи, облепившей стенки чашки, как мох стены колодца… У–у–у-у…

— Какой ты добрый, Игорь… Ешь пирожное, ешь!

— Я ем.

— Еще ешь! Мое ешь, мне не хочется… Слушай, только сейчас на меня подействовал коньяк… Как жаль, что мы больше не танцуем… Мы не танцуем?

Игорь улыбался. Рот и даже нос его были измазаны шоколадным кремом.

— Какой ты смешной! Я начинаю испытывать к тебе сестринские чувства, когда ты так, за обе щеки уплетаешь пирожные. Между прочим, я всегда…

Игорь мучительно долгим глотком протолкнул в себя последний сладкий кусок, достал платок и вытер лицо. Про испачканный нос он не знал. Света ласково рассмеялась.

— Я всегда относилась к тебе как к младшему брату, ты не замечал?

Она лишь по видимости требовала подтверждения своим репликам, но как собеседник Игорь был ей больше не нужен, и он понял это и отодвинулся в тень. Уйти было нельзя.

— Рано, рано, еще рано! — забеспокоилась Света, заметив его движение, и продолжила речь, плавно вращая (от себя к нему, на уровне груди) руками: — Были времена (я не делилась с тобой, потому что это, конечно, смешно)… Было время, когда я всерьез опасалась, что ты мой брат. Ведь мы так феноменально похожи, все говорят…

«Кто — все? — спросил себя Игорь. У них со Светой не было ни одного общего знакомого, тем более — знакомой… — Или все — это они с ней? Но он никогда ничего подобного не говорил, хотя… Она права…» Игорь разговаривал сам с собой, но это не мешало ему слушать. Легкий стремительный голос Светы, как ветер, налетал на него и остужал горевший лоб. «Все говорят…»

— …И масть, и характеры… Ты такой же молчун… Да, видишь ли, это мой девический комплекс. О старших братьях я могу быть уверена, что не встречусь с ними в неподобающих условиях… Мама бы меня предупредила о наличии старшего брата. Но с младшими, а также с ровесниками надо было держаться очень осторожно, понимаешь?

Игорь не понимал. Ее старшинство, переживаемое как трагедия, смешило его своей призрачностью и часто служило предметом для его покровительственных шуток. Это старшинство ничего не значило для него… «Так вот что означало оно для нее!» — изумился Игорь и уже хотел пошутить… что–то насчет притягательности инцеста… Но вспомнил, опомнился… дослушал.

— Ты не поверишь, милый братик, но я лет до двенадцати была совершенно уверена, что мой отец погиб на войне. Уникальный случай. Петр Филиппович Кузнецов. Лейтенант. Артиллерист. Гражданская профессия — учитель. Год рождения — одна тысяча девятьсот семнадцатый… Твой отец какого года?

— Тридцать пятого.

— Совсем молодой… Вопрос снимается! Но забавно, как ты считаешь?

— Твоя мама…

— Мама после войны не имела шансов выйти замуж. Петр Филиппович, лейтенант, вечный муж моей матери и мой, так сказать, посмертный отец. О, а ты знаешь, что у меня был старший братик?

Света уже не делала пауз в своей речи. (Если бы он мог жалеть — как раньше, как два месяца назад! О, как было хорошо! Как сладка эта жизнь — сладка!) Она не давала и малой паузы. Говорила и крутила руками на уровне груди: от себя к нему, как будто отдавала — последнее…

— Он прожил неделю — целую неделю! Зимой сорок первого года, знаешь ли, это много для такого маленького мальчика. Такого маленького, что его можно было похоронить не на кладбище… Знаешь, где его похоронила мама?.. И я не знаю. Никогда не спрашивала… Может быть, в нашем дворе? Или в проруби? Нет, мама зимой была еще в здравом рассудке… Это весной, уж когда ее вывезли…

Игорь думал, что он будет делать, если она все–таки заплачет. Он никогда не видел ее слез и не знал, как поведет себя, если увидит. Он аккуратно сложил грязный платок и сунул в карман. В ресторане выключили музыку. Внезапная тишина остановила равномерное вращение Светиных рук, и они легли на колени, отдыхая. Света улыбнулась Игорю:

— Вот такая история! Мистическое сиротство, ничего не попишешь… А что ты вялый такой? Домой пора? Или еще куда?