Ирина Гуро - Ранний свет зимою

• Название: Ранний свет зимою
• Автор: Ирина Гуро
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

В апрельскую ночь 1906 года из арестного дома в Москве бежали тринадцать политических. Среди них был бывший руководитель забайкальских искровцев. Еще многие годы он будет скрываться от царских ищеек, жить по чужим паспортам.

События в книге «Ранний свет зимою» (прежнее ее название — «Путь сибирский дальний») предшествуют всему этому. Книга рассказывает о времени, когда борьба только начиналась. Это повесть о том, как рабочие Сибири готовились к вооруженному выступлению, о юности и опасной подпольной работе одного из старейших деятелей большевистской партии — Емельяна Ярославского.

---

Не было никаких особых красот в этом ландшафте, но истинное волшебство творилось в воздухе. Небо и сопки каждую минуту по-новому окрашивались солнцем, таким щедрым, словно оно пыталось смягчить суровое лицо этого края.

Набегавшие тучи, тени, ползущие по гривам, ускользающий неверный свет косых лучей меняли характер местности. То она казалась мрачной, застывшей в предчувствии грозы, то оживала, и тогда было видно: победная, с трудом пробившись через ледяной заслон мартовских метелей, вошла в Забайкалье весна…

Солнце скрылось, и в воздухе сразу же похолодало. Да, все здесь было резко, переменчиво. Днем — палящие лучи солнца, ночью — искристый покров инея. На южных склонах гор зацветали лиловым и желтым ирисы и лютики, а в распадках еще лежал снег. Бурная приходила весна с нежно зацветающей ивой, с розовым заревом багульника, со сладкими стонами турпанов.

Стремительно проносилось лето над обглоданными суховеем полями, и вот уже осень глядит карим глазком кедрового орешка, рассыпается кровавыми брызгами брусники.

И наступает долгая-долгая, почти бесснежная зима, морозный туман курится над степью, в ледяном молчании леса слышится только перестук дятлов да протяжный вой волчьих свадеб.

И так же изменчиво было лицо города, разбросавшегося у слияния двух рек.

Еще чернели кое-где деревянные срубы старого казачьего поселка, отодвинутые кирпичными домами чиновно-дворянского областного города, почти полвека назад поставленного здесь на страже новой границы, но уже расталкивала их крутыми боками, как молодая разбитная купчиха, Чита торговая — с лабазами, приземистыми строениями складов, с трактирами и постоялыми дворами для приезжих людей, тучами налетавших в базарные дни.

Отсюда протягивались нити управления делами золотопромышленными, сереброплавильными, угольными. Ставились заводы — лесопильные, кирпичные, кожевенные, овчинные. Тянулся из деревень обделенный удачей люд.

И нарождалась Чита рабочая. Поднимались корпуса железнодорожных мастерских, депо вдоль великого Сибирского пути, пролагаемого с невиданной скоростью, «дабы соединить обильные дарами природы сибирские области с сетью внутренних рельсовых сообщений». Так говорилось в высочайшем рескрипте. В спешке этой таился страх перед Японией — опасной соперницей России на Дальнем Востоке.

Второго сентября 1895 года произошла закладка станции Чита на пятой версте по тракту от реки в сторону Верхнеудинска. Забурлила жизнь в рабочей железнодорожной колонии. Со всей России понаехали сюда каменщики, плотники, слесаря, кровельщики и подтягивались постепенно коренные путейцы и тяговики, сцепщики, смазчики, машинисты.

«Все изменилось в родном городе, — думал молодой человек. — А ты сам, Миней? — спрашивал он себя. — Изменился ли ты?»

Ему припомнился белый, с черным ухом, щенок Миловзор. Он был еще мал, слеп, слаб, но на ощупь находил кусочек нагретой солнцем земли и упрямо укладывался на нем.

Миней засмеялся. Два года назад он сам походил на щенка Миловзора.

Сад был пуст. Лето еще не наступило, и только солнечным утром по дорожкам проплывали важные няньки, ведя за ручку дворянских детей, или забредала в глухую аллею парочка: барышня, теребя веточку акации, присаживалась на скамейку, а молодой человек становился позади, облокотясь на спинку скамьи, как перед фотографом.

Сейчас же, вечером, в саду не было никого. Поэтому, когда на дорожке появился белокурый юноша, в суконной куртке, в черном картузе, и направился прямо к Минею, было нетрудно догадаться, что они условились о встрече.

Так и подумал высокий гимназист с бледным лицом, уже давно наблюдавший за молодым человеком. Место для наблюдения было удобное: гимназист устроился за кустами на широком прилавке забитого сейчас досками киоска.

Гимназист сам не знал, чем привлек его внимание незнакомец. Крупная голова под шапкой волнистых волос, чуть откинутая назад, как бы с вызовом. Смуглое с резкими чертами лицо. Выражение глаз, легкие бегучие морщинки, то и дело возникающие у рта, говорили о веселом нраве, об открытой для всего доброго душе.

Теперь, когда в поле зрения гимназиста оказались уже двое и он невольно услышал их разговор, ему стало неловко сидеть за кустами и подслушивать чужую беседу. Но так же неудобно было и выйти из-за кустов.

«Ах, как скверно получается!» — сокрушенно думал он, но продолжал смотреть и слушать.

— Почему опоздал, Кеша? — спросил молодой человек пришедшего скорее озабоченно, чем с укором.

— Работой задавили, Миней. Что ни день, то новые станки. Вот сегодня токарно-винторезные прибыли — всю ночь будем монтировать. Труборезку привезли. Гулевич зверем смотрит. Говорят, приказ такой вышел: ничего не жалеть, людей загнать, а дорогу к сроку закончить!.. — Кеша улыбнулся и добавил: — Гонцов все ворчит, порядки наши ужас как ругает. А глаза веселые и будто хмельные!

Они заговорили тише и пошли по аллее. И так как теперь ничего нельзя было услышать, гимназист выбрался из своего укрытия и в обход через боковую калитку вышел из сада. Он решил познакомиться с этими молодыми людьми. Ему казалось, что они еще вернутся сюда.

Но свернув налево, на длинную пыльную улицу, он увидел их далеко впереди себя и машинально последовал за ними.

Молодые люди медленно шли по немощеной улице, на которой нога погружалась по щиколотку в еще теплый от дневного солнца песок.

— Я хотел тебя предупредить, что в воскресенье мы соберемся, — сказал Миней. — Только не у меня.

— А у кого же? — насторожился Кеша.

— У Григория Леонтьевича Алексеева, директора музея.

— Как? Того самого?

— Того самого.

— Что ты! Что ты. Миней! Да я и подойти к нему постесняюсь! Ведь это же герои, «столпы»! Что мы против них..

Миней с досадой махнул рукой:

— Вот-вот! В этом и беда наша, что мы трепещем перед «столпами»! Послушаешь разговоры про бомбы, динамит да покушения — и сразу почувствуешь себя младенцем. А мы уже из пеленок выросли. Кеша! Мы жизнь знаем, жизнь русского рабочего, и в этом наша сила.

— Вон как ты теперь судишь! — Кеша внимательно посмотрел на друга.

— Подожди, кто-то идет за нами, — тихо проговорил Миней.

Они замедлили шаг, пропустив вперед высокого гимназиста в ловко сидевшей на нем серой шинели. Когда он прошел мимо них, уши его покраснели. Ускорив шаг, он свернул в переулок.

— Чего это он за нами увязался? — озабоченно спросил Кеша.

— Кто его знает… Это, кажется, Чураков. Я его как-то видел с Павлом.

— Свой?

— Не знаю, — пожал плечами Миней.

Свернув с пыльной дороги, друзья пошли по обочине. Миней закурил.

— Как же ты в Нерчинске жил? — спросил Кеша. — Ты ничего еще толком не рассказал.

— В Нерчинске?

Перед глазами Минея возник рассыпанный у подножия холмов, словно горсть орехов, городок, где он провел два года; двухэтажное кирпичное здание, крепкие, с остроконечными столбами ворота. Форменная тюрьма, если бы не вывеска на фасаде и два пыльных стеклянных шара, синий и красный, выставленные в окнах, чтобы даже неграмотный сразу мог распознать аптеку. Да и на всем городе лежал особый отпечаток, будто на него падала зловещая тень семи тюрем Нерчинской каторги.

— Поехал я туда с новеньким дипломом. Помнишь, как я радовался, наконец, после стольких мытарств, получив его? — спросил Миней.

— Еще бы! Такая важная бумага с орлом наверху, — смеясь, сказал Кеша.

— И внизу тоже… А слова-то какие! — Миней залпом произнес: — «Совет Императорского университета сим свидетельствует, что медицинский факультет сего университета на основании параграфов 36—40 приложения к статье 596 устава врачебного, том 12 свода законов, удостоил выдержавшего установленное испытание… — он ткнул себя в грудь, — в степени аптекарского помощника — со всеми правами и преимуществами сей степени…» Уф!.. После такого пышного вступления в «степень» «права и преимущества» посыпались на меня…

— Да, помню, ты никак не мог найти службу.

— Ни к одной читинской аптеке не приписывали! Оказывается, мой хозяин настрочил на меня донос еще во времена моего ученичества: имел, мол, столкновение с администрацией, непочтителен…

— Он жаловался даже дяде моему, говорил, что ты его Мизю портишь! — добавил Кеша.

— Вот-вот… — Миней сморщил лицо и нудным голосом затянул: — «Мизя! Я взял себе ученика, а не тебе учителя! С ним ты когда-нибудь попадешь прямо на вешалку!»

Хозяин имел в виду виселицу.

Молодые люди засмеялись, вспомнив добродушного толстощекого сына аптекаря Мишу Городецкого, которого дома звали Мизей: так он в детстве выговаривал свое имя.

— И я уехал в Нерчинск, — продолжал Миней. — Почему я так радовался диплому? Ведь это надежная «крыша». Для нашего дела, Кеша, самое опасное быть «лицом без определенных занятий». Такое «лицо» обязательно попадется на глаза полиции. Другое дело «приличный» молодой человек, знающий латынь, с дипломом…