Виталий Владимиров - Северный ветер с юга

• Название: Северный ветер с юга
• Автор: Виталий Владимиров
• Жанр: Научная Фантастика

---

судорогой руки. Переход через край крыши над пропастью... и темнота.

Когда Колю сняли, он сел на землю и сидел, держась за земной шар подрагивающими руками, потому что даже высоты человеческого роста было достаточно, чтобы закружилась голова от восьмиэтажного страха памяти... И дышать было нечем - плевра одного легкого сморщилась, как лопнувший воздушный шарик.

Главный вздохнул, потупился.

- Ну, а с напарником твоим что потом сделали?

- А ничего. Что ему сделаешь? Встретил я его потом в пивной, ну, дал разок по рогам, потом выпили мы с ним, помирились, правда, вместе больше не работаем.

- Выздоравливайте, Хусаинов, все у вас должно зарасти, ешьте побольше. Аппетит есть?

- Не жалуюсь.

- А после выписки куда? Опять на крышу? Или пониже профессию себе подберете?

- Обратно вернусь. Привык я.

И вернется. У Коли нет туберкулеза - его даже вроде бы ни к чему держать в инфекционном отделении.

Следующий.

Груздев. Он тоже мой застольник. Тот самый белесый, вежливый студент из Бауманского училища. Схема заболевания чахоткой для студентов одна и та же: полгода то лекции по восемь часов в день, то лабораторные, то коллоквиумы, но вот прошел ледоход и лопнули почки, забродила в крови весна - а тут сессия. Даже экзамены не столь страшны - до них еще добраться надо, зачеты сдать. Хороши пирожки в буфете - только разве утолят они голод молодого? Дорогой ценой заплатил Степан за главную науку - где теперь тело возьмешь другое взамен того, что дано тебе единожды? Студент - легкая жизнь, тонкая шея, как звали меня на заводе сталевары. И чем я тогда от Степана отличался?..

Степан и главный врач, оказывается, знают друг друга давно.

- Ну, что, Степан, грызешь гранит науки?

- Неохота, Ефим Григорьевич. Я же весной, как выписался, занимался много, ребят догнал, хвосты сдал, сессию одолел и на юг подался, думал, отдохну, забуду про все. Чисто все было, хорошо, и надо же опять. Каверна. Что же я теперь клейменый на всю жизнь? Хотя и жизни-то еще не было.

- А ты что думал? Мы же тебя предупреждали, что юг для таких, как ты, закрыт по крайней мере на несколько лет. Так что про солнышко ты пока позабудь. Ему, видите ли, лишь бы на пляже поваляться. Ты же должен был тут уму-разуму набраться и сам знаешь, что без веры не вылечишься никогда. Поэтому носа не вешай. Читай Сенеку.

- Где же его взять? Туго в диспансерной библиотеке с римскими философами. И с неримскими тоже.

- Ты же знаешь, Степан, что библиотека составляется из книг, оставленных больными.

Следующий.

У Аркадия суровые рубленые черты лица, спокойные серые глаза, седые виски. Наверное, такими были джеклондоновские герои. Единственно, что он невелик ростом, но ладно скроен. Про себя он, в отличие от других, не рассказывает. Известно лишь, что он, коренной житель Москвы, завербовался подработать в Заполярье, но здоровье подкачало.

- Комлев Аркадий, сорок пять лет, предположительно туберкулома в правом легком.

- Ну что, герой Севера, как самочувствие? Жалуетесь на что-нибудь?

- У нас жаловаться не привыкли. Я отдохнул. Выспался. Чувствую себя хорошо. Правда, немного надоело.

- Потерпите еще немного. Скоро сделаем вам снимочек, скажем результаты лечения.

Следующий.

Это мой сосед из психушки. Главный молча смотрит на свет черные пленки, тыкает с лечащим врачом в светлые пятна на них.

- Скажите, вам не холодно у окна, Титов? Может, вам пере селиться?

- А я ноги на батарею положу, на краешек кровати лягу, спрячусь под подоконник, благо они здесь широкие, и холод сверху пролетает мимо. Зато у окна веселее, птички навещают, я их подкармливаю... Как мои дела, доктор? - К сожалению, пока ничего определенного сказать нельзя. Сдвигов в сторону улучшения не наблюдается, но и признаков ухудшения нет...

Палата притихла. Прикрыл глаза, спрятал их под глазами Болотников, печальные, восточные глаза Хусаинова стали еще печальнее, совсем закаменел лицом Аркадий, сморщился, как от зубной боли, Степан...

Следующий.

Со мной все ясно. Лечение только началось, и все у меня впереди, и как в песенке поется, надейся и жди.

- Доктор, у меня к вам просьба.

- Слушаю вас.

- Дело в том, что туберкулез я заработал себе в подвале киностудии. Студия любительская, а заболевание, считайте, профессиональное. У нас скоро творческий отчет. У всего коллектива студии к вам большая просьба - отпустите меня на этот вечер. Там и мой фильм будут показывать. - Разрешать подобное - не в наших правилах, но тут случай особый. Поэтому попросите коллектив вашей студии, а лучше его руководителя, написать нам официальное письмо, а мы рассмотрим и, может быть, решим вопрос положительно.

- За письмо не беспокойтесь, ребята сделают.

- Фильмы-то хоть интересные?

- А вы приходите, сами увидите.

- Спасибо. Если смогу.

Я ликую. Я так благодарен главному врачу, что смотрю на него с немой признательностью, если не сказать больше, я чувствую такой прилив сил, будто болезни моей нет, не было и не будет. И мне уже нетерпелось выскочить из постели и звонить Гашетникову.

Следующий.

Непонятно, то ли красный, неровный загар, то ли просто такая цветная кожа у Лехи, но пожаром дышит от его пухлого круглого лица. Глазки в щелочках век бегают туда-сюда, как на ходиках, хотя сам он неподвижен. Рот без единого зуба растянут в улыбке.

- Шатаев Алексей, тридцать восемь лет, из мест заключения. Затемнения в обоих легких.

- Разденьтесь, Шатаев, я вас послушаю... Так... Не дышите... Повернитесь... Дышите глубже... Еще глубже... Ну, что же, ничего страшного не слышно. Вы, Шатаев, лучше насчет кодеина скажите. Поступают жалобы от медсестер, что вы у них выпрашиваете кодеин. Зачем он вам? По наркотикам соскучились? - Кашель замучил, гражданин доктор, простите, гражданин главный доктор. Очень прошу выписать таблеточки. А то соседям спать не даю.

Леха кивнул на меня.

- Знаем мы ваш кашель, - усмехается главный и проходит дальше.

Леха обиженно натягивает одеяло на голову и мне слышно как он цедит не сквозь зубы, зубов у него нет, а сквозь сжатые губы:

- У-у-у, лепило, козел...

И вздыхает - не получилось. На вид он безобидный, как мягкая игрушка. Суетной - ни минуты покоя - и буквально во всем мелодраматичен: и в речах, и в мелкой вычурной походочке, и в том, как он курит, отставив руку с папироской. Балагурит непрерывно, откуда чего берется. Но вся эта мишура мгновенно слетела, когда я спросил у Лехи, за что он сел. В щелках глаз засветилась такая тоска и боль, что я опешил от жалости и неожиданности. "Век воли не видать, Валерка, никому не пожелаю своей судьбы... За что? Зачем тебе знать за что у нас сажают?..."

Следующий.

- Сажин Петр, пятьдесят пять лет, казиома.

Сажин - прораб на строительстве. Он грузен, плотен, полулежит на высоко поднятых подушках. Тяжелые руки вытянуты вдоль тела, лицо хмурое, одна бровь поднята и торчит, как спинной плавник у ерша. Сажин из нелюдимов. Он ни с кем не поделился причиной своего заболевания, но похоже, что его постоянно грызет какая-то внутренняя, глубоко сидящая обида. На прогулке или в столовой он подходит к группе беседующих больных, молча слушает, сопя, потом отпускает недовольное молчание и, махнув рукой, отходит. Пару раз его уже изгоняли из холла, где установлен телевизор, потому что он громко и зло комментировал все, что бы не транслировалось.

- На что жалуетесь, Сажин?

- Порядка нет. Да его уже давно и нигде нет. Нас, больных, двести человек, да врачей да еще персонала всякого еще пятьдесят - вот и считай, что за нашим столом, где четверо сидят, пятый кормится. Санитарки из столовой каждый день приходят с пустыми сумками, а уходят домой - еле тащат. Больные почти все в своих штанах, пижам не хватает. Да и удобнее в штанах и в магазин за бутылкой и к бабе своей под бок слетать. А чего ж не сбежать, если ворота настежь? Куда хошь, туда и направляйся. А другие бороды поотращивали и разговорчики всякие допускают. Пришел лечиться, так лечись, а не трепись. Так что жалуйся, не жалуйся, а порядка нет, вот так я скажу.

- Замечания ваши мы обязательно учтем, товарищ Сажин, не беспокойтесь, - главный врач оглянулся на свою свиту. - Я и сам неоднократно замечал - разболтались наши медсестры и больных распустили.

Голос у главного окреп и зазвенел, но под конец своей тирады он поубавил пыла и уже совсем миролюбиво обратился к Сажину:

- Только и вы нас поймите - не хочет никто в больницу идти работать за эту зарплату, тем более в инфекционную.

В тот момент я с удивлением для себя открыл, что медсестры и санитарки, казавшиеся такой же обязательной составляющей стационара, как градусники, шприцы и рентгеновские аппараты, тоже обыкновенные люди. Белые халаты, как униформа, стерильно скрывают и нивелируют разнообразие характеров, склонностей и судеб. Что, например, побудило такую благодушную, такую полнотелую Веру, самую добрую из наших медсестер, каждый день приходить в диспансер и дежурить в палате номер четыре - палате самых тяжело больных? А ведь после дежурства она возвращается домой, к семье, к мужу и детям... Нет, они необыкновенные люди.