Джованни Пирелли - По поводу одной машины

• Название: По поводу одной машины
• Автор: Джованни Пирелли
• Издательство: Журнал «Иностранная литература» №№ 6-7
• Жанр: Проза
• Год: 1968

Тема романа Джованни Пирелли «По поводу одной машины» — человек в мире «индустриальной реальности». Книга проблемная в полном смысле слова, в ней переплетаются элементы романа и художественной публицистики, острой, смелой, колючей, в чем-то пристрастной и односторонней, но в высшей степени актуальной. Герои книги — рабочие, техники и в большой мере — машины. Пирелли пытается поглубже заглянуть в самую суть человеческих и социальных проблем, возникающих в «неокапиталистическом» обществе. Настроен писатель мрачно и пессимистично. Сегодняшняя «индустриальная реальность», такая, какой она сложилась в Италии, вызывает в Пирелли протест, недоверие и злую иронию. И в то же время наряду с разочарованием и скепсисом мы чувствуем душевную боль писателя, его острую жалость к людям.

В книге много спорного; это насквозь политизированный роман, очень интересный, но очень жестокий и крайне пессимистический. Сильно преподнесена в романе тема «хозяев». Глава фирмы, о которой идет речь, обладает поистине мертвой хваткой. В разговоре с одним из своих инженеров он заявляет, что первая фаза промышленной революции закончилась, начинается вторая, и теперь успех зависит не от госдепартамента или Международного банка, но от энергии и инициативы самих промышленников и высшего технического персонала, а между тем промышленники еще не создали внутри своего класса, а также в международном масштабе авангард, сознающий подлинные свои функции.

Опубликовано в журнале «Иностранная литература» №№ 6–7, 1968

---

— Итак, против нас замышляется очень опасный маневр: дирекция задумала убрать все крутильные машины до единой и заменить их «Авангардами». Вот что нас ожидает, товарищи.

Ну как, кончила? Мертвая тишина. Видно, знаменитая «бомба» оказалась всего лишь бумажной хлопушкой… Или она недостаточно ясно выразилась?

Гавацци (нервничая): — Поняли вы или нет?! Постепенно исчезнут все старые крутильные машины! Не знаю, дошло ли до вас…

Она хочет говорить громче и не может — пропал голос. Теперь она бы не прочь снова стать прежней Гавацци, да не получается. И это тоже не получается! В отчаянии она снова впадает е полемический тон, предпринимает неуклюжие наскоки, повторяет обрывки уже сказанных фраз, добавляет подробности, которые либо не нужны, либо уже содержались в ее первом выступлении. Она сама это понимает, волнуется еще больше, выкрикивает какие-то избитые лозунги, некстати цитирует Маркса. И, окончательно потеряв самообладание, возмущается недомыслием, равнодушием, бюрократизмом так называемых рабочих партий…

Гуцци (видя, что Дзанотти невозмутим — продолжает делать пометки на исписанном листке блокнота): — Ладно, Гавацци, закругляйся!

Гавацци умолкает, с трудом наклоняется за сумкой, прислоненной к ножке стула, выпрямляется с таким видом, словно хочет сказать: «Ну, что ж, раз Гуцци торопится, давайте его уважим. Зачем же неволить человека…»

Дзанотти снимает очки и делает Гавацци знак сесть. Та безропотно подчиняется.

— Я благодарю товарища Гавацци за прекрасное выступление.

(Формула — всегда одна и та же. Меняется лишь эпитет: выступление может быть содержательным, результативным, пространным, мотивированным, убедительным).

— Приступим к обсуждению. Ввиду позднего времени прошу, товарищи, выступления не затягивать.

Молчание. Будь это в начале заседания, когда собравшимся здесь людям, простоявшим по восемь часов у станка, помимо всего прочего, хотелось выговориться, одного выпада Гавацци насчет «так называемых рабочих партий» было бы достаточно, чтобы вызвать целый трамтарарам. Все бы наперебой просили слова для возражения, для справки, для ответа. А сейчас молчат. Поздно, поздно, поздно! Уже двадцать минут девятого, а по часу и Дзанотти, самым точным из всех, даже двадцать две. Холодно. Гуцци и Пассони, которые, войдя, сняли было пальто, снова оделись, Пассони даже поднял воротник. Если Дзанотти не сделал того же, то лишь потому, что все-таки Внутренняя комиссия — не зал ожидания третьего класса. Закурили. Дзанотти и Гуцци курят сигарету за сигаретой. А Пассони опять взялся за свою тосканскую сигару, которая гаснет, как только он вынимает ее изо рта. Как уселись вначале за большой стол, так и сидят, каждый на своем месте, а пепельница одна, и кажется, что присутствующих сейчас больше всего беспокоит, чтобы было куда стряхнуть пепел. Нет, не та стала Внутренняя комиссия, не та… А что ж Гавацци? Она, бедняга, не курит. Просить слова — невправе, так как только что выступала; и уйти не может, потому что обсуждается ее сообщение. Она потерпела полный провал. Почему?! Ведь так тщательно готовилась, так старалась избежать обычных промахов, так была уверена, что всех поведет за собой!

Дзанотти: — Слово товарищу Пассони.

Пассони: — Я хотел сказать, что Гавацци изложила вопрос не совсем членораздельно. Может, это моя вина, но я, признаться, ничего не понял.

Гуцци: — Ну вот! Теперь устроим суд над Гавацци… Ты сомневаешься в ее искренности, что ли?

Пассони: — Ну, например, по какой причине все-таки выставили из цеха старого мастера, если он выполнил приказ дирекции и уговорил девушку остаться? А этот новый, с дипломом… Как надо понимать его действия? Как зондаж по поручению дирекции? Под видом сочувствия рабочим?

Гуцци: — Все это не имеет ровно никакого значения.

— Дай сказать, что ты вмешиваешься?! Есть еще другая сторона дела, отнюдь не маловажная и в сообщении Гавацци никак не отраженная. Как можно объявить войну машине, вызвавшей один несчастный случай, пусть тяжелый, очень тяжелый, но все же один… — Пассони плюет через левое плечо… секундная пауза — Когда на «Ломбардэ» есть немало станков, на счету которых по два, по три, по четыре и более увечий? И, насколько мне известно, никто даже не заикался о том, чтобы объявлять им войну! В общем, смотрите сами: мне лично с этим «Авангардом» никогда не приходилось иметь дело, я его в глаза не видел. Я просто задаю вопрос, высказываю сомнение.

Гуцци: — Старая песня. Мы только и знаем, что высказываем сомнения…

Пассони: — Песня действительно старая, и доказательством тому служит то, что ты ополчился против меня, хотя я поддержал твой же тезис.

Гуцци: — Ну, это уж ты загнул! Какой такой тезис? Никакого тезиса я не выдвигал!

Дзанотти: — Товарищи, не вынуждайте меня все время призывать вас к порядку. Договорились? Товарищ Гавацци, я считаю, что пока суд да дело тебе следует рассеять сомнения, возникшие у выступавших. Гавацци! Я к тебе обращаюсь…

Как горох об стенку. С того момента, как Гавацци, закончив свое сообщение, села на место, она словно оцепенела, застыла. Полузакрытые глаза смотрят тупо, безжизненно. Она полностью выключилась. Как будто «Г-3» где-то в Австралии, а замена старых машин «Авангардами»… Впрочем, если они старые, то почему бы их действительно не заменить?

К счастью, Дзанотти умеет вести собрание. Правда, некоторые считают, что строгость его граничит с бюрократизмом. Возможно. Но это единственный способ удержать баржу Внутренней комиссии в фарватере, иначе ее, того гляди, занесет.

— Товарищ Пассони, ты кончил?

— Да, да. Хочу только добавить, что Гуцци прав (хоть ему и досадно, что я с ним согласен); ну, в самом деле, какие у нас основания для борьбы?

— Я ничего подобного не говорил.

— Товарищ Гуцци, если хочешь возразить, попроси слова и, когда подойдет твоя очередь, выскажешься.

— Выступить с протестом можно было и надо было, когда в цеху появилась новая работница…

Дзанотти (заглянув в свои записи): — Марианна Колли.

— Почему это не было сделано, Гавацци пока нам не объяснила. Она сказала только, что все рабочие цеха «Г-3» были возмущены действиями дирекции. Может, попытаться выступить сейчас? Когда все уже остыли? Не знаю. Разве что возникнет какое-нибудь новое обстоятельство…

Гуцци: — Разве что… удастся, например, уговорить эту девицу…

Дзанотти: — Колли.

— …отказаться работать на «Авангарде». Дирекция будет вынуждена взять нового человека и тогда…

Гуцци: — Гениальная мысль! Гавацци уговорит новую работницу Колли объявить забастовку. Иными словами: дать себя уволить. (Стукнув кулаком по столу.) Для чего, спрашивается, мы с вами здесь торчим?! Чтобы отстаивать право рабочего на труд или изыскивать способ, как бы ему уволиться?

Неожиданно поднимает руку Гавацци. Опять она просит слова. Ведь уже очень поздно. Рука бессильно падает на колени. Гавацци некрасива, как всегда, но вдобавок к ее обычной некрасивости сейчас лицо ее к тому же искажено гримасой, толщу мясистых щек сводит судорога, и от этого оно становится ужасным. Веки опущены, зрачков не видно; мешки под глазами вздулись так, что щелочки глаз заплыли вовсе. Гавацци издает протяжный, тяжелый вздох, и откуда-то из ее утробы глухо, натужно раздается:

— Давайте посмотрим на себя. Посмотрим на себя со стороны. Неужели это и есть Внутренняя комиссия завода «Ломбарда»?! Сколько нас было и сколько осталось… Сидим в какой-то дыре, похожей на воровской притон. Замерзшие. Голодные. Усталые. Все надоело. Ни во что не верим. Ничего не можем. Сидим до победного конца только потому, что есть повестка дня, которую сегодня хочешь не хочешь надо исчерпать. Непременно. Так ведь, Дзанотти? Потому что надо соблюсти достоинство — неизвестно перед кем. Сидим потому, что никто не хочет раньше других покинуть поле боя — тоже неизвестно какого, В какую игру мы с вами играем? В Совет министров, что ли?

На этом месте из глаз-щелок метнулась злая искра. На всех, но, в первую очередь, конечно, на Дзанотти.

— Неправда, будто я сделала хорошее сообщение. Это ложь. Дипломатию разводите. Зачем ополчаться против «Авангарда», если на других машинах произошло гораздо больше несчастных случаев? Не знаю. Я знаю одно: мы должны воевать до победного конца! Это я знаю твердо. А как это сделать, какими средствами и с чего надо начинать, этого я не знаю, не знаю, не знаю!

Казалось, что с каждой фразой тело ее словно раздувалось, и чем больше Гавацци расстраивалась, тем становилась грузнее. Потом вдруг снова сникла, обмякла.

— А сейчас Дзанотти, который так и не выступил (и понятно почему: не знает, как быть), скажет, что обсуждение было весьма плодотворным и даже поучительным, но что конкретное решение принять нельзя ввиду отсутствия кворума; что вопрос не следует упускать из вида и надо будет вернуться к нему при первом же удобном случае. Сознайся, ведь ты это хотел сказать? Так вот, можешь оставить свою заключительную речь при себе. Ты, в отличие от меня, искренне веришь в то, что такой удобный случай действительно представится. А я тебе заявляю: такого случая не будет. Удобных случаев никогда не бывает. Как раз наоборот, если мы не довели дело до конца, значит, потерпели поражение. Навалятся тысячи новых дел. Разве что… разве что «Авангард» откусит руку и у Колли! Кажись, кто-то уже подобное предположение высказывал. Оно явно у всех на языке.