Джованни Пирелли - По поводу одной машины

• Название: По поводу одной машины
• Автор: Джованни Пирелли
• Издательство: Журнал «Иностранная литература» №№ 6-7
• Жанр: Проза
• Год: 1968

Тема романа Джованни Пирелли «По поводу одной машины» — человек в мире «индустриальной реальности». Книга проблемная в полном смысле слова, в ней переплетаются элементы романа и художественной публицистики, острой, смелой, колючей, в чем-то пристрастной и односторонней, но в высшей степени актуальной. Герои книги — рабочие, техники и в большой мере — машины. Пирелли пытается поглубже заглянуть в самую суть человеческих и социальных проблем, возникающих в «неокапиталистическом» обществе. Настроен писатель мрачно и пессимистично. Сегодняшняя «индустриальная реальность», такая, какой она сложилась в Италии, вызывает в Пирелли протест, недоверие и злую иронию. И в то же время наряду с разочарованием и скепсисом мы чувствуем душевную боль писателя, его острую жалость к людям.

В книге много спорного; это насквозь политизированный роман, очень интересный, но очень жестокий и крайне пессимистический. Сильно преподнесена в романе тема «хозяев». Глава фирмы, о которой идет речь, обладает поистине мертвой хваткой. В разговоре с одним из своих инженеров он заявляет, что первая фаза промышленной революции закончилась, начинается вторая, и теперь успех зависит не от госдепартамента или Международного банка, но от энергии и инициативы самих промышленников и высшего технического персонала, а между тем промышленники еще не создали внутри своего класса, а также в международном масштабе авангард, сознающий подлинные свои функции.

Опубликовано в журнале «Иностранная литература» №№ 6–7, 1968

---

Джованни Пирелли По поводу одной машины

Роман

Giovanni Pirelli: A proposito di una machina (1965)

Перевод с итальянского Ю. Добровольской

I

Помощник начальника цеха Рибакки — гадюка. Раньше, бывало, Гавацци говорила (правда, теперь перестала), что, если разобраться, он не так уж плох, возможно. Но очень уж долго пришлось бы разбираться.

Старики — например Тревильо — считают, что он свое дело знает. По всему видно, что знает, говорят они, если о нем вдруг заходит разговор. Сильвия, жена Маркантонио, уверяет, что у него довольно представительная внешность.

— Представительная, представительная, — вторит жене Маркантонио.

— Это совсем не плохо, — прерывает его Сильвия, которая разбирается в людях гораздо лучше, чем можно было бы предположить.

— Конечно! — соглашается Маркантонио. При коммунизме его физиономия выглядела бы не такой противной, потому что человек был бы совсем другим. Девчонки с намоточных машин говорят так: хоть адамово яблоко у него и выдается, сам он далеко не Адам.

Об Эдисоне Альдо Рибакки известно, что он родился в Кремоне в 1924 или 1925 году. Отец его служил в министерстве связи, был республиканцем и антиклерикалом. Фашизм так его озлобил, что Рибакки-старший превратился в конце концов в законченного брюзгу и скрягу. Первый и единственный сын его появился на сеет, когда синьору Рибакки было уже под пятьдесят, не меньше. Синьора Рибакки даже не заметила, что забеременела, — думала, начался климакс. В пятнадцать-шестнадцать лет Эдисон Альдо был красив собой, до педантичности прилежен, отлично учился — был первым учеником в классе. Друзей у него не было, девушек — тоже.

Этим сведения, которыми располагает Чезира Белламио, уборщица цеха «Г-3», исчерпываются. Рибакки не знает, что перед тем, как Чезира овдовела и переехала в Милан, где поступила на завод, она жила в Кремоне, в том же дворе, что и он.

Что было дальше? Окончил институт, получил диплом техника. От военной службы был освобожден из-за слабых легких. Первое (и, наверное, пожизненное) место работы— завод «Ломбардэ». С 1942 по 1945-й был чертежником-конструктором в ОПУМО (Отделе проектирования установок и машинного оборудования), после чего его направили в цех «Г-3», который тогда именовался «Б-4», исполняющим обязанности заместителя начальника (прежнего сняли во время чистки), да так там и остался. Начиная с 1955 года Рибакки находился в непосредственном подчинении у инженера д'Оливо. Теперь 1957-й. Звания, соответствующего его должности, Рибакки еще не получил и пока не добивался.

В трубку:

— Да, синьор. Есть. Будет сделано. Понятно. Понятно. Будет сделано. Да, синьор. Да, господин инженер. Сегодня же. Да, господин инженер…

Руки у него как у зубного врача, думает девушка. Она стоит перед ним в стеклянном кубе, возвышающемся над цехом «Г-3», и ждет, когда он кончит, наконец, нанизывать свои «да, есть, будет сделано». «Противная у него физиономия; вот не везет! Впрочем, кто его знает, — может, он ничего…» Она переминается с ноги на ногу, заложив руки за спину; сумочка болтается сзади. Может, он и правда ничего… А физиономия препротивная. Руки красивые, это точно.

— Да, господин инженер. Разумеется. Понимаю. Да, синьор. Полагаю, что нет. Нет, не думаю. Да, синьор…

Прижимая трубку плечом к уху, вынул из ящика стола лист миллиметровки, взял черную шариковую ручку и принялся рисовать человечков без головы. Нарисовал целый ряд, от края до края. Потом принялся за второй ряд, здесь человечки расположились реже, на равном, расстоянии друг от друга, у каждого по ноге, по руке и по полголовы.

А сам между тем:

— Да, господин инженер. Как же, как же! Уже сделано, господин инженер. Да, синьор, Берти. Нет, только одна.

В третьем ряду интервалы между человечками еще шире, неравномернее. Человечки безногие, однорукие, с шарообразными головами. Четвертый ряд — человечки…

— Затрудняюсь сказать. Она здесь. Нет, синьор. Да, синьор. …безногие и безрукие. Головы вроде продолговатых бидончиков. Не больше дюжины.

— Раз ее послали, значит… Насколько мне известно, других нет. Нет, синьор. Да, синьор, я ей скажу. Берти. Я ему тоже скажу. Судя по первому впечатлению, нет. С-с…

На этом свистящем «с-с» разговор оборвался: на другом конце провода что-то сухо щелкнуло. Рибакки кладет трубку, предварительно потерев ее о рукав. Вершину пирамиды из человечков теперь венчают три шляпы-цилиндра в ряд. Он трудится, до тех пор, пока цилиндры не становятся совершенно одинаковыми, сплошь заштриховывает их черным. Затем рвет миллиметровку на мелкие клочки, швыряет их на стол. Не поднимая глаз:

— Ваше имя?

— Марианна Колли. Колли, Марианна.

Принесенный Марианной листок по учету кадров он подсовывает под корзинку для текущей корреспонденции. Руки у него удивительно проворные. Левая и правая орудуют самостоятельно: собирают и комкают в кулаке обрывки миллиметровки.

— На каких машинах вы работали?

— Только на зингеровской…

— На чем?

— На маминой швейной машине…

Он протягивает правую руку к корзине для бумаг, медленно разжимает кулак и ссыпает в нее обрывки миллиметровки. Затем, зажав корзину ногами, переставляет ее влево и выбрасывает бумажки из другой руки. Повторяет операцию дважды. Оставшиеся бумажки он расшвыривает по пластмассовой поверхности стола.

— Если я попрошу вас собрать этот мусор, вы это сделаете?

— Если вы попросите меня?..

— Повторяю: если я попрошу вас собрать эти бумажки, вы это сделаете?

— Да.

— Не «да», а «да, синьор».

— Да, синьор.

Бумажки он собирает сам. И как только он умудряется содержать в чистоте такие длинные ногти!

— На зингеровской машине! А почему не на взбивалке для белков, не на терке?

— Понимаете, мама у меня работала. Двадцать лет, на молокозаводе. А меня держала дома. Теперь она уже старая: понимаете, ей уже за сорок…

— Запомните раз и навсегда: я терпеть не могу излияний. Не позволяю ни себе, ни другим. Вы пришли в цех, а не к кумушкам посудачить.

— Я не судачу… Я только объяснила, что мама, моя мать…

— Хватит.

Он снимает трубку селектора и нажимает на кнопку Б. Любой человек сразу сообразит, что тут что-то не так — ведь сначала надо нажать кнопку, а уж потом снимать трубку. Значит, не подошла. Даже не посмотрел в мою сторону. Не подошла. Из-за мамы. Из-за мамы или из-за швейной машины?

И спешит добавить:

— Она мне не настоящая мать. Она меня только вырастила. Моя мама давным-давно умерла. Отец тоже умер. Если вы рассердились из-за машины, так ведь я…

— Прежде всего, научитесь молчать, когда вас не спрашивают. А сейчас послушайте, что я вам скажу.

Он кладет трубку на место, обхватывает голову руками, уперев локти в стол.

— В моем цеху свободных мест нет. Нет ни десяти, ни девяти, ни восьми, ни семи, ни шести, ни пяти, ни четырех, ни трех, ни двух. Есть всего одно место. Одно. У так называемого «Авангарда». Не рассчитывайте меня перехитрить — сказать «да», а про себя думать «нет». Дескать, соглашусь, а там попрошу перевести на другое место. Другое место есть только за воротами. Где десятки, сотни таких, как вы, отпихивают друг друга локтями, надеясь, что место, от которого вы откажетесь, достанется им. Потом смотрите не хныкайте: «Ах, если бы я знала»… И запомните как следует мою фамилию: господин Рибакки. Господин Рибакки меня предупреждал. Повторите. Ну, повторите же!

— Господин Рибаки…

— Рибакки, с двумя «к».

— Рыбакки.

— Господин Рибакки.

— Господин Рибакки.

— Что сделал господин Рибакки?

— Предупредил меня.

На этот раз он пользуется селектором как положено. Прижимая ухом трубку, вытаскивает из-под плетенки листок по учету кадров.

— Берти, она явилась. Зайдите за ней. Впрочем, лучше я вам ее пришлю. Нет, совсем зеленая.

Впервые за все. время он взглянул ей в лицо.

— Ничего другого не присылали. Хочешь бери, хочешь нет. Я, со своей стороны, сказал ей все, что нужно. А вы себя особенно не утруждайте. Покажите, объясните что полагается. Учтите, я ее предупредил.

Отняв трубку от уха и перекувырнув ее так, что микрофон оказался у кончика носа, а верхняя часть трубки — на уровне галстучного узла:

— Не вздумайте нагородить чего-нибудь еще! А то отправлю вас туда, откуда пришли. Мне эта волынка надоела.

И швырнул трубку на место. У него тонкий нос, близко посаженные глаза. Не косые, а просто близко посаженные.

— Как меня зовут?

— Господин Рибаки.

— Не Рибаки, а Рибакки. Знаете ли вы, кто вы для завода? Счетчик. Что это значит? А вот что: с той самой минуты, как вам вручили этот листок, вы стали счетчиком. Что бы вы ни делали: глазеете ли вы на меня или трудитесь, зеваете или даете продукцию— счетчик работает, отсчитывает лиру за лирой вашу двухнедельную получку. Как меня зовут?